Она открыла ящик и потрогала сложенные рубашки и пары джинсов — а потом, почти с благоговением, закрыла комод.

Лукас не жил в своей комнате уже лет шесть или семь. Он съехал, когда поступил в университет и теперь использовал свою комнату, как место складирования ненужных вещей: подушек, музыкального оборудования, лыжных ботинок, ламп, теннисных ракеток, плакатов в рулонах, которые он привозил сюда между семестрами и долгими пешеходными путешествиями за рубеж. Путешествовал он каждое лето. С первой работой пришла первая квартира, и Лукас перевез почти все свои пожитки, за исключением покрывал и постеров. С тех пор у него изменился вкус, Люк стал предпочитать однотонные цвета.

Комната выглядела заброшенной, сырое пятно образовалось над окном, из которого открывался вид на очаровательный маленький внутренний дворик и сад внизу. В стороне располагались такие же очаровательные соседские сады. Но это была приятная, светлая комната. Она подходила для того, чтобы со временем стать детской.

Элизабет вышла на галерею. Слабый звук снизу долетел до ее ушей. Она облокотилась на перила и посмотрела вниз.

— Том?

Тишина. На улице заревел мотор, и окна, как обычно, задребезжали в ответ на неожиданный и резкий звук. Лиз прошла по галерее и повернула ручку закрытой двери в комнату Дейл. Дверь оказалась заперта.

— Странно, — снова вслух сказала Элизабет.

Она снова повернула ручку и дернула ее. Потом повернула ее в другую сторону. Дверь закрыли, скорее всего, намеренно. Лиз рассмотрела ее. На дверях у Руфуса были стакеры, у Лукаса по какой-то причине висел латунный молоточек в виде маленькой головы барана. А тут ничего нет. Дверь, покрашенная ровной белой краской, стояла перед Элизабет, как бы отказываясь давать ей информацию о своей владелице. Она наклонилась и посмотрела в замочную скважину. Там было темно, словно комната закрыта и изнутри. Ничто не могло быть более обидным, чем восприятие Дейл, считавшей это помещение своей территорией, местом, которое всегда принадлежало ей и ее жизни. И это место она намеревалась сохранить за собой во что бы то ни стало.

Элизабет поднялась. Том рассказывал ей о Дейл, о том, как отразилась на девочке, уже тогда легко возбудимой и нуждающейся в одобрении, смерть ее матери, о сцене в темной спальне. Дейл тогда билась в истерике на кровати, а Лукас стоял с побледневшим от страха и горя лицом и молча смотрел на сестру. Лиз глубоко сочувствовала Дейл, Тому, Лукасу — всем, страдавшим от внезапной гибели их семейной жизни. Она слушала с вежливым пониманием. У нее самой такой трагедии не произошло. Было молчание, особенно, между ней и матерью, но никогда не случалось сцен. Элизабет никогда не чувствовала, как теперь, входя в мир прошлого и настоящего Тома, многих эмоций — ожесточенности, дикой, первобытной человеческой страсти. Все это раньше ассоциировалось только с греческой трагедией и Шекспиром.

Она посмотрела на запертую комнату Дейл и впервые испытала приступ дурных предчувствий. Ведь некоторые вещи эмоционального плана нельзя уладить с помощью спокойствия и благоразумия. Элизабет слегка приободрила себя, подумав, как обычно говорила ей мать, что не надо быть такой мелодраматичной. Дверь заперта, потому что Дейл не ладила со своей первой мачехой. Но Лиз другая, у них все будет хорошо.

Она прошла по галерее и начала медленно спускаться вниз. «Ты не станешь чрезмерно заботливой, — сказала ей на прошлой неделе коллега по работе, — да и слишком терпеливой быть не сможешь». Но я должна, — подумала теперь про себя Элизабет, — быть сама собой, чтобы жить в этом доме, как в своем.

Она остановилась перед гостиной. Нужно сделать эту комнату своей, а не принадлежащей Паулине. Даже если кто-то вспоминает с любовью об умершей, не следует жить так, будто она в действительности не умерла.

Элизабет расправила плечи. Сейчас она пойдет вниз на кухню и начнет делать наброски для своего камина, возможно, даже для менее бросающихся в глаза современных стульев, чем те, которые выбрала Джози. Потом надо спуститься в сад и вычистить неподметенные прошлой осенью листья, увидеть, что под ними скрывается, и начать тормошить здешнюю жизнь.

Она вышла в холл, а затем оказалась в кухню. Дейл в темно-синем блейзере и плотно облегающих джинсах стояла у стола и читала почту отца.

— Дейл!

Дочь Тома взглянула на нее с улыбкой. Она не положила письмо на стол, выглядя совершенно спокойной.

— Привет!

— Как вы сюда попали? Я не слышала звонка. Возможно, Том не запер дверь…

— При помощи ключей, конечно же, — сказала Дейл. Она опустила руку в карман блейзера и достала связку ключей на красной ленточке. — Моих ключей.

Элизабет набрала в легкие воздух.

— Вы… я хочу сказать, вы часто так делаете?

Дейл улыбалась, все еще держа письмо отца в другой руке.

— Что?

— Вторгаетесь сюда…

Девушка ответила со смехом:

— Когда мне это нужно. Прежде всего, это мой дом.

Элизабет подошла к чайнику, став спиной к Дейл.

— Хотите чаю?

— Так нет заварки. Я посмотрела.

Лиз спокойно ответила:

— Я купила заварку сегодня утром.

Ее собеседница удивленно подняла глаза:

— А где же она?

— Здесь.

— О, у нас чай лежит не здесь. Он лежит в буфете возле кофе.

— Это довольно далеко от чайника…

— Он всегда был здесь, — сказала Дейл. Она опустила письмо. — Я смотрю, у папы снова проблемы с парнями из землеустройства.

Элизабет было открыла свой рот, чтобы спросить: «Вы читаете корреспонденцию вашего отца?» — но не решилась. Она налила воду в чайник.

— Отец ушел?

— На строительную площадку.

— Проклятье. Моя машина барахлит.

— Вы хотите, чтобы он посмотрел ее?

— Нет, — ответила Дейл. Она усмехнулась. — Я хочу, чтобы он заплатил за нее.

— Но… — сказала Элизабет и остановилась. Она включила чайник и достала пакетик чая.

— Папа начал это делать, когда я была студенткой, и теперь просто продолжает. Послушайте, я сделаю чай. Садитесь.

— Я прекрасно…

— Вам не следует ничего делать, — проговорила Дейл. Она прошла мимо Лиз, открыла буфет, достала чайник, который Элизабет никогда не видела прежде, и вернулась обратно, снова пройдя мимо и взяв пачку чая.

— Вы уже осмотрели дом?

— Да…

— Гостиная чудесная, не правда ли? Это единственная комната, которую мама действительно успела закончить до того, как умерла. Портрет нарисовал один из ее друзей, который стал знаменитым, членом Королевской академии и все такое. А когда портрет был закончен, он погиб при восхождении в горах Швейцарии. Я всегда думала, что это выглядело очень пророчески, особенно если учесть, что художник был в нее влюблен.

— Он?

— О, да, — сказала Дейл беззаботно. — Каждый был в нее влюблен.

Элизабет подошла к окну и подтолкнула локтем Бейзила, чтобы освободить себе место.

— У вас хорошо прошла неделя?

Дочь Тома кивнула. Она начала греметь кружками и дверцами буфета, с шумом открыла дверцу холодильника в поисках молока.

— И так, и этак. Я просто немного волнуюсь из-за машины, все эти пройденные мили… Мне нужно было на Джерси и Гернси в среду, и все бы ничего, если бы не Южный Уэльс в конце. Я не знаю, что они читают в Южном Уэльсе, но, конечно, не то, что я пытаюсь продать.

Элизабет начала поглаживать теплый плюшевый бок Бейзила.

— Безусловно, ваша фирма починит машину.

Лицо Дейл передернулось.

— Я уже превысила свое денежное пособие на ремонт — использовала его в личных целях немного больше, чем ожидала. Я не думаю, что это серьезно, но что-то в машине стучит, можно получить небольшую, но неприятную поломку на трассе. Папа, благодаря своей доброте, дал мне телефон в машину, но только на прошлой неделе. И это очень меняет все дело. — Она положила заварку в чайник. («Слишком много», — отметила про себя Элизабет, но ничего не сказала). — Вы не знаете, отец ушел надолго?

— Думаю, на часок-другой.

— Дело вот в чем, — проговорила Дейл задушевным тоном. — Я хочу попросить его о кое о чем, кроме машины.

— Да?

— Я хочу переехать, — сказала дочь Тома. — Я хочу другую квартиру. — Она налила кипяток в чайник и опустилась на стул возле стола, так чтобы расположиться поближе к Лиз.

— На самом деле, я уже подыскала одну.

Элизабет взглянула на нее:

— Уже?

— Да. Там нужно кое-то переделать. Я имею в виду — все.

— Но ваш отец — архитектор…

— Очень удобно, не так ли? Но это снова деньги, и настоящие.

Элизабет подумала о своем доме. Хотя она больше не хотела жить там, но чувствовала абсурдную ответственность за это жилище, за то, что оно принесло ей. Лиз собралась с силами.

— У меня есть дом…

Дейл улыбнулась. Она наклонилась к руке Элизабет, потом встала, чтобы налить чай.

— Спасибо. Это крайне любезно с вашей стороны. Но, на самом деле, признаюсь, я пришла сюда и сую нос не в свои дела. А дом для меня — нечто постоянное, незыблемое. Вы знаете, что я имею в виду?

— Не хотите чувствовать постоянство?

— До тех пор, пока у меня нет того, кто будет постоянно со мной. Я думала, вы поняли…

— Знаю, мне жаль.

Дейл подошла с двумя кружками к подоконнику и протянула одну Элизабет.

— Отец всегда был такой опорой. И Люк. Вы знакомы с Лукасом?

— Еще нет. Мы собираемся завтра пообедать с ним и Эми.

Лицо Дейл изменилось.

— О, и вы? Я не знала…

Элизабет отхлебнула чай. Наступил момент для еще одного небольшого проявления благородства. Не глядя на будущую родственницу, она спросила:

— Почему вы не придете?

— Но отчего отец мне ничего не сказал?

— Не знаю.

— Я вчера разговаривала с ним. Почему он не сказал?

Элизабет посмотрела на нее. Приятное самообладание прошло.

— Моя дорогая, я не знаю. Но приходите, приходите и присоединяйтесь к нам.

Дейл уставилась на свой чай, ее лицо стало темным. Потом девушка изобразила подобие улыбки:

— Да, да, конечно, я приду. И теперь, если вы простите меня, я пойду наверх и немного покопаюсь там, надо забрать нужные мне вещи.

— О, конечно.

Дочь Тома прошла к двери. Возле нее она остановилась, оглянулась через плечо и приветливым голосом сказала:

— Чувствуйте себя как дома.


Наверху все выглядело так, как будто ничего не изменилось. Том и Элизабет спали иногда вместе, как предположила Дейл. Это было чисто умозрительное заключение, ведь о присутствии посторонней ничего не говорило, не оказалось даже зубной щетки. Когда Джози начала встречаться с Томом, Дейл помнила, что вместе с ней появилась целая куча вещей: одежда мачехи в его платяном шкафу, крема и пузырьки — в ванной, туфли валялись разбросанными на полу перед телевизором. Однажды даже обнаружился длинный рыжий волос в раковине на кухне. Дейл едва не стало дурно.

Но Элизабет оказалась другой. Поднимаясь по лестнице на верхний этаж и доставая из кармана ключи, Дейл твердила себе, что надо запомнить, насколько Элизабет иная. Она говорила себе подобное, когда уверяла себя в добрых намерениях по отношению к подруге Лукаса, Эми.

— Я могу не испытывать к ней симпатии, — говорила себе Дейл. — Можно не хотеть, чтобы отец снова женился, даже если он собирается это делать. Но она — в норме. Элизабет — другая.

— В каком смысле другая? — спросила Эми, которая любила Джози. Ведь та была добра к ней и позволяла подруге Лукаса практиковать на себе новые технологии макияжа. Женщины много смеялись вместе, сидя наверху в ванной. С. Джози было весело.

— Очень серьезная, — сказала Дейл. — Очень сдержанная. Не суетливая. Она не вертится все время вокруг отца.

Люк сказал, поддразнивая ее:

— Комната не будет для двоих.

Дейл проигнорировала его.

— Я чувствую себя теперь лучше, когда познакомилась с ней. Правда.

— По описанию, она должна быть страшной занудой, — говорила Эми.

— Такая она и есть. Но это хорошо для меня.

Лукас посмотрел на нее, долго и внимательно.

— Она — почти его жена, Дейл.

— Что ты имеешь в виду?

— Жены имеют приоритет.

— Нет.

— Да, это так.

— Не всегда. Совсем необязательно. Только, если настаивают на этом…

…Девушка вставила ключ в дверной замок своей спальни и повернула его. Дейл никогда не могла видеть свою спальню без эмоций, она никогда не входила туда без сильной бури пробуждающихся памяти. Это были годы воспоминаний — решающие годы, когда она так боролась с горем, со страстным желанием и с осознанием, что в один прекрасный день покинет дом, но испытывая ужас при этой мысли.