Джоанна Троллоп - Чужие дети

Рори пустил луч фонарика по лежащему Руфусу, потом — еще раз. Сводный братишка казался расслабленным, словно он действительно спал, а не притворялся. Его мокрая обувь стояла возле батареи, а рядом висел свитер Рори с «Ньюкасл Юнайтед», который тоже намок.

Рори выключил фонарик. Этот вечер был необычен, поскольку оказался нормальным. Не отличным, просто нормальным.

Мальчик развернулся и взбил свою подушку. Было весело.

В супермаркете Элизабет купила продукты, которые, на ее взгляд, должен любить Руфус: кукурузные хлопья, бисквитные палочки в шоколаде, изюм в круглой картонной коробке, голландский сыр в пакетиках крошечного размера. Ее привлекала всякого рода детская продукция, в том числе зубная паста с ароматом клубники и печенье в форме динозавров. Может, сын Тома и был слишком большим для этого, но ей стало просто приятно покупать еду, так сильно отличающуюся от той, что берет для себя взрослый. Лиз провела много времени перед баночками с детским питанием, милыми рядами ватных шариков, детских салфеток и подгузников. Все было уложено в чистые белые пластиковые пакеты, на которых яркими красками были напечатаны рисунки. Это было похоже на путешествие в другое измерение: стоять и представлять, что эти вещи нужны для обычных, ежедневных потребностей.

Она взяла голубую баночку с детской молочной смесью. «Для малышей от четырех месяцев» было написано на ней. А на другой стороне темными синими буквами: «С добавлением кальция и витаминов».

Ее тележка внушала чувство удовлетворения своим забитым доверху видом, когда Лиз направила ее к выходу. Она никогда за всю свою жизнь не покупала гак много за один раз. Просто не было нужно брать несколько рулонов туалетной бумаги, больше чем шесть яблок или сразу два наименования деликатесов. Конечно, Руфус приедет почти на десять дней, так что это все меняло. Но, даже делая покупки для себя и Тома, Элизабет ощущала перемену в этой церемонии. Ведь все продукты и средства для уборки нужны, чтобы навести в доме порядок, создать в нем уют и добрую атмосферу. Теперь среди прочих наименований в тележке лежала коробка ароматизированных разноцветных свечей, пачка итальянского кофе-эспрессо, патентованное лекарство от простуды, не имевшие к Лиз никакого отношения. Они были куплены, потому что в них нуждался кто-то еще, эти вещи необходимы, ведь теперь покупки делались не для нее одной. Надо было учитывать вкусы и пожелания другого. От этого Элизабет испытывала непривычное волнение.

Она остановила тележку возле пустой кассы и начала выкладывать приобретения.

— Беспокойные выходные? — спросила женщина за кассой, наблюдая за ней.

Элизабет кивнула, опустив голову, чтобы скрыть свою улыбку. Женщина взяла лекарство от простуды.

— Приболели?

— Нет, — ответила Элизабет и потом, к своему удивлению, внятно сказала: — Это для моего жениха.

Женщина просканировала лекарство на кассе.

— Единственное, чего я не могу терпеть — это болезненных мужчин, — доверительно сказала она.

«Я новичок в этом, — хотела было возразить Элизабет, — такой новичок, что не имею ничего против. Том думает, что простудился, и почему бы не купить ему лекарство, если он хочет предотвратить болезнь. На самом деле, я буду не против, если меня попросят выбрать сосиски для Руфуса, пополнить запасы мыла, средства для полировки мебели и питьевой воды».

— Жених, вы сказали? — спросила женщина.

— Да…

Она бросила на Элизабет добрый взгляд и подняла сетку с картошкой.

— Вы все поймете сами, — сказала она.

Справа от жилища Тома находилась парковка, где было достаточно места для машины Элизабет. Она не считала себя особенно опытным водителем, чтобы легко маневрировать, и никогда не испытывала необходимости быть владельцем автомобиля. Том купил ей эту машину просто так, чем крайне удивил ее.

— Она нужна тебе.

— Но я никогда…

— Теперь будешь. В любом случае, я хочу, чтобы у тебя была машина. Это свобода для тебя.

— Даже не верится…

Он поцеловал Лиз.

— Ты вступаешь в другой мир. В семьях всегда есть машины.

Элизабет уже нравилась машина и новое неожиданное положение, которое создавал автомобиль — независимость, выбор. Даже теперь, поднимая дверь багажника, чтобы выгрузить объемистые сумки с покупками, она чувствовала некоторую гордость, не могла не испытывать наслаждения, пусть даже никто и не видел ее.

Она поставила сумки на ступени возле входной двери с обеих сторон и закрыла машину, внимательно посмотрев, сработал ли замок. Все произошло, как полагалось. Потом Лиз снова поднялась по ступеням и вставила ключ во входную дверь. Она не была заперта. Элизабет повернула ручку, открыв дверь на себя.

— Том?

— Это я здесь, — отозвалась Дейл из кухни.

Элизабет глубоко вдохнула.

— О…

Дейл показалась в дверном проеме. На ней был алый передник поверх черной футболки и джинсов.

— Ходили за покупками?

— Да.

Дочь Тома прошла вперед.

— Я помогу вам отнести сумки.

— А вы уже давно здесь? — спросила Элизабет.

— Около часа.

— Почему не позвонили?

— А зачем?

— Чтобы предупредить, что зайдете. Почему вы не позвонили мне?

Дейл наклонилась, чтобы поднять одну из сумок.

— Прошу, оставьте их, — сказала Элизабет. — Пожалуйста, оставьте их в покое и ответьте.

Девушка медленно выпрямилась.

— Мне не нужно звонить.

— Теперь нужно, — возразила Элизабет.

— Это мой дом…

Лиз засунула руки в карманы.

— А теперь и мой тоже. Мы рады видеть вас в любое время и по любому поводу, но не без предупреждения. Мне нужно знать заранее.

Дейл неподвижно смотрела на нее.

— Почему?

— Это вопрос личного характера, — ответила Элизабет. — Здесь нет никаких секретов, просто это касается лично нас.

Девушка ответила с возмущением:

— Этот дом был моим все двадцать пять лет, пока мой отец не повстречал вас.

Элизабет наклонилась, чтобы взять две сумки, стоявшие ближе всего к ее ногам.

— Мы не можем продолжать этот разговор в дверях.

— Вы сами начали его.

— Нет. Вы вынудили меня начать его, придя в дом в наше отсутствие и не предупредив нас.

— Это мой дом! — воскликнула Дейл.

Она повернулась спиной к Элизабет и прошла в кухню. Лиз подняла сумки с покупками возле входной двери, отнесла их в холл и потом закрыла дверь. Она последовала за Дейл. Половина дверец шкафов были открыты, а стол оказался заваленным пакетами и банками.

— Что вы делаете?

— А на что это похоже? — грубо сказала Дейл. Она натянула пару желтых резиновых перчаток. — Весенняя уборка. Я всегда делаю это для отца.

— Всегда?

— Ну, последний год или два…

Элизабет сняла свой пиджак и повесила его на ближайший стул.

— Теперь это моя работа, Дейл. И ничья больше. И это мои шкафы и моя кухня. Я, если выражаться старинным языком, хозяйка этого дома.

Дейл швырнула желтую перчатку на стол. Она в ярости прошипела:

— О, как банально! Вы делаете все великолепно, вам не нужно ничего говорить мне.

— Что вы имеете в виду?

Дейл закричала:

— Фотографии моей матери! Картины моей матери! Что вы сделали со всеми картинами моей матери?

Элизабет ровным тоном ответила:

— Вы были в гостиной…

— Да!

— А где еще? Где еще вы были? В нашей спальне?

Дочь Тома свирепо посмотрела на нее.

— В нашей спальне? — повторила Лиз.

— Только на одну минутку…

— Только на одну минутку! Не так уж и на одну, как я полагаю, если сумели заметить, что фотография вашей матери не там, где была всегда.

Дейл часто дышала. Она сняла вторую перчатку, швырнув ее на ближайший кухонный стол.

— Гостиная была ее комнатой!

— Картины в полной сохранности. Они убраны наверх и упакованы для вас и Лукаса в коробки. Вы найдете их в старой комнате брата. Портрет вашей матери по-прежнему в гостиной, там и останется. Я ничего не уничтожаю, просто устраиваю все на свой вкус.

Дейл сказала с горячностью:

— Это была ее комната, она создала ее, она выбрала все для нее, она была женой отца, она была его первым выбором, была нашей матерью…

— Я все знаю, знаю.

Девушка плюхнулась на ближайший стул и спрятала лицо руками. Элизабет обошла стол и встала возле нее. Она смотрела вниз на блестящие темные волосы, мягко убранные сзади на затылке густым узлом.

— Дейл…

Та ничего не ответила.

— Послушайте, — проговорила Элизабет, пытаясь говорить мягко. — Ведь вы уже выросли, вы взрослая женщина, и должны хоть немного обратиться к своему воображению и здравому смыслу. Я не могу бороться с духом вашей матери, Дейл, действительно не могу. Я не стану соперничать с тем, что идеализировали, и вы не в праве требовать этого от меня. В любом случае… — она замолчала.

Дейл убрала руки от лица.

— Что?

— Разве вы недостаточно взрослая, чтобы продолжать верить, что ваша мать была святой?

Дейл прямо посмотрела на нее.

— Вы никогда не знали ее. Вы не понимаете, о чем говорите.

— И вы не знали ее хорошо, — возразила Элизабет. — Вы были совсем ребенком.

Дейл вскочила и заорала:

— Сотни людей были на ее похоронах! Сотни и сотни! Они приехали со всей Англии, со всего света!

— Я в этом и не сомневалась. — Элизабет на миг закрыла глаза.

— Вот так-то!

— Я не сомневалась, что ваша мать была прекрасным человеком, любимым многими. Но не в том дело. Она трагически погибла, а значит, какими бы ни были нежными воспоминания, нельзя теперь пытаться влиять на нас, на тех, кто еще жив, на наш выбор, на то, как нам жить. Когда она оставалась здесь, этот дом был ее, она устроила его на свой вкус. Теперь он станет домом для вашего отца и для меня. Мы хотим жить здесь по-другому.

Дейл наклонила голову и вытерла рукой глаза. Она плакала.

Элизабет сказала с некоторым отчаянием:

— Дейл, дорогая, сделайте усилие и станьте немного взрослее. Я не самозванка, вы должны смириться с этим.

Девушка огляделась по сторонам и оторвала несколько кусков от рулона бумажных полотенец, висевшего на стене. Она с яростью высморкалась.

— Вы хотите нас вышвырнуть!

— Не хочу, — ответила Элизабет. — Вот это — меньше всего. Просто мне надо, чтобы вы уважали мою личную жизнь и независимость, как я уважаю вашу.

Дейл снова высморкалась.

— Вы не уважаете мое прошлое!

— Уважаю, — сказала Лиз. Она схватилась за спинку стула и прислонилась к нему. — Но мне трудно, когда вы пытаетесь доказать и настаивать, что прошлое имеет гораздо большее значение и гораздо важнее, чем настоящее или будущее.

— Вы поймете сами, — горько проговорила Дейл. Она наклонила голову, распутала завязки алого передника, сняла его и кинула на стол среди коробок и банок.

— Как полагается сие понимать?

Дейл надела жакет.

— Вы не можете прикоснуться к тому, что мы имели, что мы получили, потому что у нас было…

— Я знаю, что…

— Вы не знаете! — закричала девушка. — Вы не знаете и никогда не узнаете. Думаете, что можно прийти сюда с вашим крошечным сознанием государственного служащего и тихонечко вытеснить нас прочь, так, чтобы не было ничего неприятного, никаких эмоций и страстей. Вам не удастся! То, что у нас было, останется навсегда, и вы не можете прикоснуться к этому. Вы никогда не поймете нас, потому не можете чувствовать так, как мы, вы не можете знать, что знаем мы, вы никогда не будете принадлежать к нам. Можно сколько угодно стараться изменить жизнь отца внешне, никто не станет мешать, но вы никогда не измените его внутренне. Вам такого не дано. Он был там, куда вы никогда не попадете.

Элизабет убрала руки со спинки стула и заткнула ими уши.

— Прекратите…

— Я ухожу, — сказала Дейл. Она тяжело дышала, роясь в сумочке в поиске ключей от машины. — Я ухожу, но вернусь. Я вернусь, когда захочу, потому что это мой дом, я — его часть, я родом из этого дома и всегда буду являться его частью.

Элизабет ничего не ответила. Она обхватила руками голову, закрыв уши и глаза, хотя и слышала, как щелкнула застежка на сумке Дейл.

— Будет мило, — сказала дочь Тома, — если вы не скажете отцу о сегодняшнем. Хотя нет, я надеюсь, что скажете. А если не вы, то я должна буду сделать это, — она замолчала, а потом спросила с нажимом в голосе:

— Не так ли?

Затем Дейл вышла из кухни и из дома, громко хлопнув обеими дверями.