— В чем дело, Джеймс? — охрипшим и задыхающимся голосом осведомилась Энни. — Неужели кишка тонка? Или, может, угрызения совести мучают? С чего бы вдруг? Из-за того, что вы со мной разок переспали? Или потому, что я давно раскусила ваш план, и вы не можете мне в глаза посмотреть?

— Я не желаю выслушивать всякую чушь, которую ты несешь! — прорычал Джеймс, но даже не попытался к ней приблизиться.

— Тогда кончайте этот балаган! — с яростью процедила Энни. — В конце концов, ведь это ваша профессия. Ничто не помешало вам убить человека, который приходился отцом и вам, и мне. Давайте — заканчивайте работу!

— Если ты не заткнешься, я так и сделаю!

— Я жду! — вызывающе выкрикнула Энни. Не думая, что делает, она оттолкнулась от стены и подошла к нему. Джеймс смотрел на нее бешеными глазами, и Энни поняла: если сейчас она выкажет хоть каплю страха, то до конца жизни не будет ощущать себя в безопасности рядом с ним.

— Я не боюсь вас, Джеймс! — выпалила она недрогнувшим голосом.

— Докажи это.

Энни похолодела. Ставки в этой игре были слишком высоки. Они вышли за пределы жизни и смерти, любви и ненависти. Ставкой были их души — ее и Джеймса.

— Как?

— Ты сказала, что любишь меня, — произнес он, прищурившись. — Так докажи это. Сначала — руками. — Он продемонстрировал характерный жест. — А потом — ртом.

Глава 18

Энни всегда ненавидела оральный секс. Любви она предавалась только в темноте, а каждого любовника ей подбирал и тщательно подготавливал отец — они должны были полностью соответствовать ее ожиданиям. В постели Энни никогда не проявляла активности, предоставляя мужчине ублажать ее. И вот теперь, глядя на человека, которому ничего не стоило с ней расправиться и который уничтожил бы ее еще вернее, если бы погиб сам, Энни сначала робко прикоснулась к кожаному ремню на его джинсах, а потом начала возиться с медной пряжкой.

Джеймс не шелохнулся. Он лишь безмолвно наблюдал, как Энни дрожащими пальцами расстегивает пряжку и вытягивает концы ремня из его полинялых черных джинсов.

Энни чувствовала, насколько напряжено его тело, кожей ощущала исходящий от него жар. Снаружи по-прежнему ухали и завывали бэнши; а в комнатке Энни Сазерленд опустилась на колени перед Джеймсом и осторожно вытянула из джинсов его черную майку.

Кожа его показалась ей теплой и гладкой, почти шелковистой. Энни прикоснулась губами к его животу, почувствовав, как под ними тут же запульсировала какая-то жилка. Тогда она высунула язык и боязливо прикоснулась им к его теплой коже. Вкус был солоноватый и… очень мужской.

Энни робко подняла на Джеймса глаза, надеясь услышать слова одобрения, однако он стоял как каменный, опустив руки, и смотрел куда-то перед собой, поверх ее головы.

— Давай же, Энни, — усмехнулся он, по-прежнему не глядя на нее. — Покажи, насколько ты меня любишь.

Энни так и подмывало вскочить и залепить ему увесистую оплеуху.

— Снимите майку, — сказала она внезапно охрипшим голосом.

К ее изумлению, Джеймс послушался. Стащив с себя майку, он небрежно отшвырнул ее в угол, затем скрестил на груди руки и, прислонившись спиной к стене, принялся с насмешливым видом ждать следующего шага Энни.

«Нет, я не могу! — вихрем пронеслось в голове Энни. Зажмурившись, она потянулась к застежке его джинсов и в следующий миг, охваченная паническим страхом, беспомощно уронила руки. — Не может же он и в самом деле ожидать, что я это сделаю! Я не хочу…»

— Что, передумала? — ядовито поинтересовался Джеймс.

Энни вскочила на ноги: чаша ее терпения переполнилась.

— А что, это экзамен? — гневно воскликнула она, чувствуя, что закипает.

— Вся наша жизнь — череда экзаменов, моя дорогая. И этот ты сейчас, похоже, провалишь.

— А если и провалю?

— Тогда ты свободна, как ветер. Возвращайся в Штаты, поделись своими злоключениями с репортерами. Только сделай это сразу, прежде чем Кэрью успеет тебя «заказать». Ты и без того как бельмо на глазу для всех этих людей. Уверяю тебя, Кэрью с Мартином не будут сидеть сложа руки, пока сохраняется угроза, что ты раззвонишь об их темных делишках представителям прессы.

— Почему же тогда вы подстрекаете меня это сделать?

— Потому что в противном случае они все равно попытаются заставить тебя замолчать. Если же ты успеешь вывести их на чистую воду, будет уже поздно.

— По вашему мнению, Мартин попытается меня убить? — Голос Энни был преисполнен глубочайшего недоверия, смешанного с презрением. — Мне казалось, что уж на Мартина я всегда могу положиться.

Джеймс пожал плечами.

— Разумеется, радости он от этого не испытает. Ему будет даже искренне жаль тебя. Как и мне, кстати говоря. Но свой долг он выполнит.

— А что, если я расскажу ему, что это вы убили моего отца? — воинственно спросила Энни.

— Он и так это знает.

После всего случившегося за последние дни Энни была уверена, что способна выдержать любой удар. Однако от слов Джеймса она похолодела. Прошла, наверное, целая минута, прежде чем она наконец спросила:

— А Кэрью?

— Все они это знают, Энни, — ответил Джеймс, горько усмехнувшись. — Кэрью ведь сам отдал приказ.

— А вы… привели его в исполнение?

— Ты хочешь, чтобы я извинился? Попытался оправдаться? Привел свои доводы?

— Нет, — глухо сказала Энни.

Она по-прежнему стояла перед ним, с трудом различая его лицо в сгустившейся тьме. Ничто не мешало ей подойти к двери, открыть ее и покинуть эту комнату. Время казни миновало, пляска смерти кончилась. Она знала, что Джеймс ее не тронет, позволит ей уйти.

Именно поэтому Энни и не могла уйти. Снова опустившись перед ним на коллени, она решительно расстегнула застежку на его джинсах.

Джеймс не шелохнулся. Он даже не пытался прикоснуться к ней. В темноте Энни не видела его лица, зато ощущала, насколько напряжено тело Джеймса. И уж точно видела внушительный бугор, образовавшийся под молнией его джинсов.

Набравшись смелости, она потрогала этот бугор. Провела пальцами по всей его длине. Джеймс не двигался, но его возбужденная плоть задергалась от ее прикосновения.

Энни нагнулась и прижалась к его ширинке щекой. Джеймс не издал ни звука, но Энни услышала, как он, судорожно сглотнув, задержал дыхание.

И тут Энни впервые ощутила свою силу, свою власть над ним. Да, пусть Джеймс испытывал ее, пусть заставлял играть в свою игру, но в игре этой он терпел поражение! Уже осмелев, Энни прижалась губами к твердому бугру под джинсовой тканью и услышала едва различимый звук — сдавленный стон, который тут же оборвался, но для Энни этого было достаточно. Ее захлестнуло торжество. Нет, даже не торжество — это был настоящий триумф! Охваченная восторгом и… желанием, Энни откинула голову и посмотрела на влажное пятно, оставшееся на джинсах в том месте, которого только что касались ее губы.

— Ну хорошо, Энни, — нарочито медленно проговорил Джеймс. — Ты выдержала экзамен. Ты и в самом деле любишь меня. И готова, чтобы это доказать, совершить даже то, что считаешь недостойным и унизительным. Либо же ты слишком боишься смерти… Как бы то ни было, Энни, ты свободна от всяких обязательств. Я передумал.

Но Энни пропустила его слова мимо ушей. Наклонив голову, она вновь решительно прижалась губами уже не к ткани джинсов, а к его горячему животу, который обнажила, расстегнув молнию.

— Прекрати, Энни! — прорычал Джеймс. — Я же сказал тебе — я передумал и больше не хочу этого!

— Но я хочу! — вызывающе ответила Энни.

Однако Джеймс явно не желал с ней спорить. Он схватил ее за плечи и силой приподнял, а потом вдруг привлек Энни к себе и поцеловал.

Энни показалось, что это произошло неожиданно для него самого. Она даже не успела понять, что случилось, а Джеймса уже не было в комнате. Хлопнула дверь — и Энни осталась в одиночестве. Почти тут же завелся мотор автомобиля, и в голове Энни промелькнула страшная мысль: а вдруг Джеймс не вернется? Вдруг вместо него в комнату ворвется кто-то другой, чтобы убить ее?

Усталая, растерянная, разгоряченная, Энни подняла упавший торшер и включила в розетку. Затем налила себе полную рюмку коньяка, залпом осушила ее и содрогнулась. Делать ей было совершено нечего — только терпеливо ждать, — и она улеглась на кровать, уверенная, что все равно не сможет заснуть.


Джеймс не осмелился уехать далеко. На заднем сиденье чужого автомобиля он нашел рубашку, которая была ему мала, но тем не менее он ее натянул. От рубашки попахивало свежим сеном, и Джеймс невольно задумался, чью машину угнал. Очевидно, какого-нибудь простого парня, ни в чем не повинного трудяги-фермера… Впрочем, Джеймс уже давно не верил в простоту и невинность. Не считая разве что испуганных глаз Энни Сазерленд…

Да, еще чуть-чуть — и он зашел бы слишком далеко. Непозволительно далеко. Даже его способность творить зло была не беспредельна, а он едва не превзошел себя самого! Список его прегрешений был весьма внушителен, однако, несмотря на то, что убивал он много, Джеймс никогда не делал это исподтишка или ради удовлетворения собственных прихотей. И никогда не совершал подлостей — вплоть до сегодняшнего дня, когда слепой гнев и безумная похоть едва не погубили его. Возможно, Энни Сазерленд и впрямь считает, что влюблена в него! Но даже если она просто хочет обменять то единственное, чем владеет, на его защиту, как у него хватило глупости и безрассудства, чтобы предложить ей пройти такую проверку?!

Что ж, у него остается один выход. Он увезет Энни назад, в Штаты, в Вашингтон. И снова поторгуется с Кэрью. Уже не ради себя, а за жизнь Энни…

Сидя в машине и слегка поеживаясь от ночной прохлады, Джеймс разглядывал освещенные окна комнаты, в которой оставил Энни. Потом он опустил глаза на серебряную рамку, которую держал в руке. Присмотревшись к лицу христианина-великомученика, которого пожирал змей, Джеймс вдруг нахмурился. Он впервые заметил, что лицо святого поразительно напоминает Уинстона Сазерленда.

Джеймс горько усмехнулся и покачал головой. Символ этот был очень показателен для многострадальной Ирландии. Змеи вернулись в нее вместе с Уинстоном Сазерлендом. Вернулись, чтобы пожрать их всех…

Джеймс с силой ударил обрамленную картинку о рулевое колесо и невольно поморщился, когда осколок разлетевшегося вдребезги стекла вонзился в его руку. Не обращая внимания на кровь, он отогнул картинку — и, как ожидал, обнаружил за ней листок бумаги, исписанный аккуратным, изящным почерком Уина.

В темноте Джеймс не мог разобрать всего написанного мелкими буквами, но он прекрасно знал, что это. Крохотный мирок Уина, выстроенный согласно иерархии. Имена тех, кто им правил. Какие-то из них были Джеймсу незнакомы, но одно он узнал сразу. И ему пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не скомкать или в сердцах не, разорвать бумажку.


После того как Энни выключила свет, Джеймс выждал еще полчаса и только тогда, уверенный, что она спит, тихонько прокрался во флигель.

Судя по всему, он вполне мог прийти и раньше. Энни, в одной футболке и трусиках, раскинулась на двуспальной кровати и спала так крепко, что было ясно: заснула она уже давно. Рядом с ней стояла пустая бутылка коньяка. Во сне Энни шумно дышала, грудь ее мерно вздымалась и опускалась.

Осторожно, стараясь не потревожить Энни, Джеймс вытянулся рядом. Он ощущал тепло ее тела, чувствовал тонкий аромат, источаемый ее кожей. Да, этой ночью он едва не сорвался, едва не совершил непоправимую ошибку. Какое счастье, что случилось чудо — в данном случае роль чуда сыграли удивительные глаза Энни Сазерленд, — которое уберегло его от рокового шага. Остановило его в считанных дюймах от бездонной пропасти, которая поглотила уже столько душ, включая и его собственную…

Джеймс закрыл глаза. Нет, заснуть он все равно не сумеет. Он просто спокойно полежит рядом с Энни, упиваясь ее близостью, нежным благоуханием ее кожи. Решено: поутру он улетит с ней в Вашингтон и сдаст на руки Мартину — пусть тот ее любит и защищает. И пусть она навсегда забудет Джеймса Маккинли.


Однако Джеймс переоценил свои силы. Вот уже несколько суток подряд он ничего не ел и практически не смыкал глаз, ни на миг не позволяя себе расслабиться, но теперь в его крови больше не бушевали слепая ярость и жажда мести, способные окрылять, придавать дополнительные силы. Он лишь страшился за Энни, за ее жизнь, безумно боялся совершить роковую ошибку, но тело его, похоже, в какой-то момент перестало подчиняться призывам мозга. Как бы то ни было, Джеймс заснул, а когда открыл глаза, цепенея от ужаса, увидел, что за узким окном уже брезжит рассвет. В следующее мгновение его вдруг пронзило невыносимо приятное ощущение. Джинсы его были расстегнуты, а пальцы Энни, сомкнувшиеся вокруг его рвущейся на свободу плоти, неловко ласкали ее, двигаясь вверх и вниз.

Белокурые волосы Энни разметались по его груди, вся она так и пылала, тело ее дрожало. Джеймс уже собрался сказать, что ей вовсе ни к чему это делать, когда голова Энни вдруг медленно скользнула вниз к его животу, и в следующую секунду он с оборвавшимся сердцем ощутил, как ее горячие губы втянули в рот его напряженное естество.