Тут заговорили все сразу. Минут пять в бойлерной стоял жуткий гвалт. Игроки выхватывали друг у друга листочки с английским текстом, тыкали в них пальцами, пытались что-то доказать. Но, кажется, совершенно напрасно. При таком шуме не то что понять, расслышать оппонента было трудно. Вдруг разом все смолкли. Сели, успокоились и как ни в чем не бывало стали опять двигать солдатиков и кидать кубики.

Юля с тоской смотрела на стол и солдатиков. Теперь все это вовсе не казалось ей таким уж красивым. 

«Вот дура, идиотка несчастная! – ругала она себя. – И зачем только притащилась сюда. А все Ежов! Это он меня приволок».

Конечно, она лукавила. В клуб ее никто не тащил, наоборот, Коля сомневался, не будет ли ей скучно. Но кто же вспоминает о таких мелочах, когда часа три просидит на одном месте, не зная, чем заняться. «В конце концов, – объясняла Юля сама себе, – он мог бы постараться, чтобы и мне было весело. Сам ржет как лошадь, и на всех плевать. Только о себе и думает. Кашалот бесчувственный, эгоист! Все, хватит! Если через двадцать минут этот идиотизм не кончится, я уйду. А он как хочет».

Но прошло двадцать минут, и еще двадцать, потом час... Юля уже не надеялась дожить до конца битвы. Игра, казалось, продлится до бесконечности. Оловянные человечки, лошади, деревца теперь никогда не кончатся…

Девушка даже не заметила, как солдатиков перестали двигать. Игра закончилась, шло обсуждение сражения. В конце концов девушка пришла к твердому убеждению: Ежов все это затеял только для того, чтобы унизить ее, показать, как мало места в его жизни она занимает. Теперь оставался последний штрих. Им следовало окончательно выяснить отношения и расстаться, теперь уже навеки.

«Конечно, – думала Юля с ожесточением, – каждый сам решает, что в его жизни ценнее. Насильно мил не будешь. Наверняка в следующий раз кто-нибудь из них, – окинула она враждебным взглядом всю компанию, – кто-нибудь спросит: где, мол, та дурочка. А потом они все вместе посмеются над тем, как Ежов разбил мне сердце».

Юле было очень жаль себя, ей ужасно хотелось расплакаться, затопать ногами, устроить истерику, но делать это при посторонних она не желала. Оставалось дождаться момента, когда они останутся вдвоем, и тогда можно дать себе волю.

Между тем игроки стали складывать солдатиков в коробки. Их заматывали, аккуратно паковали, будто это невесть какая ценность. Наконец стол опустел. Юля вздохнула с облегчением, но, как оказалось, преждевременно.

– Все, пойдем! – Она потянула Колю за рукав, когда почти все разошлись.

Но, кажется, Ежов решил окончательно довести ее.

– Еще чуть-чуть, я, это… – Он потер лоб. – У меня тут заказ хороший наклюнулся.

Он подошел к Толстому, и они еще минут двадцать обсуждали какие-то фигурки, которые Кольке, видите ли, необходимо было налить, обработать и покрасить. Потом Толстый отсчитал деньги, отдал Ежову. Наконец они вышли на улицу.

Юля молчала. Она не считала возможным разговаривать с Колей после всего того, что он устроил. Зато Толстый болтал даже не за двоих, а за троих. Юля только успевала отслеживать темы. Толстый включился как радио и выключился, когда настало время прощаться. Диапазон его трескотни был широк: от последней битвы до новейших музыкальных хитов. Вообще у Юли создалось впечатление, будто у Толстого половина города в друзьях-приятелях, а с остальными он просто знаком. По ходу дела выяснилось, что Толстого звали Олегом.

У Юли на душе немножко полегчало. Конечно, она не отказалась от идеи высказать Ежову свои претензии, но гораздо благосклоннее отнеслась к Колиной компании.

– Ты не слышала, как к нам менты завалили? – вдруг спросил Олег.

Юля покачала головой.

– Это было нечто! – Толстый воодушевился. – Сидим себе играем, и вдруг врываются маски-шоу. Всем на пол, руки за голову. И тут мы дали хита. Димыч одного положил, другого, третьего, пока не оказалось, что их главный – его братан. Тут, конечно, простите-извините, хаотичное братание и глухая пьянка.

– И часто к вам милиция заглядывает? – Ситуация Юле показалась знакомой.

– Да первый раз. Навел кто-то: дескать, наркоши здесь.

Юлины брови сами собой поползли вверх. Ничего себе! Она же видела кассету: ни драки, ни попойки, ни братания.

Девушка покосилась на Колю. Тот только головой крутил: мол, не любо, не слушай, а врать не мешай.

– Ну как тебе? – беспечно поинтересовался Ежов, когда они остались вдвоем.

И тут Юлю прорвало не хуже Толстого. Она отпускала ядовитые замечания, рассказывала о собственных ощущениях, интересовалась, помнит ли Коля ее имя, и т. д. и т.п.

Ежов и рта не мог раскрыть. Несколько раз он порывался вставить хоть слово, но не тут-то было. Юля не желала прерывать свой монолог. Лишь выпустив пар, она остановилась передохнуть.

Ежов стоял перед ней, виновато понурив голову.

– Беда, – только и вымолвил он. – Я думал, тебе, это, понравилось.

– Конечно, понравилось. Я пять часов тупо сидела на одном месте, пока вы развлекались. – Впрочем, теперь она говорила менее энергично: – Ты когда-нибудь в лифте застревал? Ощущения такие же.

Всю дорогу до дому Юля всеми возможными способами уговаривала Ежова бросить эту фигню. Но в ответ он лишь отрицательно качал головой и невразумительно мычал. Наконец у самого ее дома он не выдержал.

– Как ты понять не хочешь? – Коля остановился и в упор поглядел на девушку. – Мне там очень хорошо, мне там интересно.

– Значит, со мной тебе плохо и неинтересно? – Юля почувствовала, как внутри снова нарастает злость.

– Нет, с тобой мне очень хорошо, очень-очень. Но пойми ты, это другое.

Девушка лишь презрительно фыркнула:

– Ладно, до завтра.

Совершенно убитый и понурый, Ежов поплелся прочь. Как не похож он был на того Колю, который сегодня что-то чертил у Кахобера на уроке, который двигал своих дурацких солдатиков, скакал и прыгал вокруг стола. Тогда глаза его горели, плечи распрямлялись, и он становился даже выше ростом. Теперь он как-то весь сгорбился, сдулся, будто проколотый воздушный шарик.

Юле вдруг стало ужасно жалко его. То, что еще минуту назад казалось ей таким правильным и важным, теперь потеряло смысл. Сейчас имело значение только одно: именно она, Юля, сделала его таким несчастным, обидела его.

– Коля, погоди!

Он остановился и, еще сильнее съежившись, медленно, нехотя, поплелся обратно.

– Прости меня, пожалуйста! Все это мои идиотизмы. – Она всхлипнула. – Прости, я больше не буду тебя мучить.

И Коля, тот самый Коля, которого она так хорошо знала и любила, грустно улыбнулся и обнял ее, как тогда на балконе. Они просто стояли, тесно прижавшись друг к другу, и молчали.

11

После злосчастной поездки в клуб Юля дала себе слово больше Ежова «не тиранить». Жизнь у них с мамой нелегкая, и вовсе не плохо, что парень пытается заработать. Дело, конечно, странное, но, с другой стороны, кто на работу школьника возьмет, а тут и дома сидит, и деньги добывает. С играми тоже… В конце концов, завел себе человек хобби, и ладно. Пусть странное, идиотское – это его проблемы. Хочет проводить время в компании сумасшедших – на здоровье. Однако именно на этом месте Юля каждый раз запиналась. «Неужели, – в сотый раз спрашивала она себя, – неужели трудно найти дело, которым можно заниматься вдвоем?» И она задумывалась, что бы предложить Ежову взамен солдатиков. Конечно, оставались бары, клубы и дискотеки, где они оба чувствовали себя классно, но Коле этого всегда оказывалось мало. Стоило только замаячить призраку очередной игры, как он бросал все и мчался в свою бойлерную. Мало того, он умудрился заманить туда и Кахобера, и теперь семейный, заваленный работой преподаватель истории время от времени ездил поглядеть на игру в солдатики.

Наконец Юля не выдержала и решилась все рассказать Марине.

– Я хочу с тобой посоветоваться. – Юля подняла одну бровь. – Тут такие дела творятся...

Но договорить она не успела – Марина ее перебила:

– Ох, блин, узнаю! Знакомый голос, знакомый взгляд. Сейчас ты опять будешь на Ежова баллоны катить, потом напридумываешь всякой чуши и разругаешься с ним. Тебе это надо?

– Не собиралась я тебе жаловаться. Говорю же, посоветоваться хотела. Ладно, я тогда с Шуриком поговорю, он все в гости рвется. Вот и повод будет.

– Только не это! – Марина засмеялась. – Он, как приходит, как начинает рыдать об очередной своей несчастной любви, так по всему дому сырость. Прикинь, если вы вдвоем разреветесь? Квартиру, верняк, смоет.

– Мариночка! – Генриетта Амаровна постучала в дверь. – Тебя к телефону! – Она просунула голову в дверь и, хитро подмигнув, добавила: – Некий Димитрий.

Естественно, Марина тут же сорвалась с мета, а Юля задумалась. Мысль посоветоваться с Шуриком раньше не приходила ей в голову. Конечно, имен она называть не станет, просто обрисует ситуацию. В конце концов, он к ней все время таскается в жилетку поплакаться. Как ему отставку дадут, так и является. Теперь пусть сам слушает.

Марина вернулась погрустневшая.

– Митька в институте зависает, а мы погулять собирались. – Она тряхнула волосами. – Ладно, чего там у тебя? Давай рассказывай.

И Юля рассказала ей про новую жизнь Ежова, про то, что ей там нет места, и про то, как от этого тоскливо на душе.

– Ну, не знаю… Если тебе так хочется быть с ним все время, ходи на эти их войны, сиди рядом и скучай.

– Ага, – Юля надула губки, – была уже разок. Чуть крыша не поехала.

– Тогда научись в солдатиков играть, раз они кайф ловят. Значит, что-то в этом есть. Будешь с ними резаться.

– Я брала у Ежова их правила. Полная креза, ни слова не поняла. Двадцать листов с объяснениями, куда и как ходить. Нет, – тяжело вздохнула она, – это не для меня.

– Тогда не знаю. Говоришь, он солдатиков раскрашивает? Садись рядом, бери кисточку и малюй. Еще и денег, может, заработаешь. Но лучше всего – не трогай его и сама не напрягайся. Он тебе не врет? Не врет. Другую себе не завел? Не завел. Дыши глубоко и радуйся жизни. А сейчас пойдем-ка сочинение писать. Русичка сказала, не меньше пяти страниц своих мыслей. Чего писать – непонятно.

Юлю Маринин совет не слишком устроил. Все это можно придумать и самой, без посторонней помощи, и она решила позвонить Шурику. Но сначала надо разобраться с сочинением.

Когда Юля дозвонилась до Шурика, он уже закончил репетицию и размышлял, куда бы поехать, так что ее предложение встретиться он принял с воодушевлением, и меньше чем через час они вдвоем сидели в маленьком, не очень чистом, но зато полупустом кафе.

– А вот как ты думаешь, – начала Юля, – если люди любят друг друга, они должны быть все время вместе?

– Ко-неч-но. – Шурик особенно сильно нажал на это слово. – Обязательно. Вот когда я больше всего на свете хотел постоянно находиться рядом с Машей, так каждый день на пляж ездил. Мне, между прочим, на солнце нельзя, обгораю сразу. Но, скажем так, она хотела загорать, и я жертвовал собой. У меня все болело, я мучился, а она надо мной только издевалась.

Юле стало очень смешно, она представила себе красного Шурика на пляже. Руки, спина, нос – все в лохмотьях слезающей кожи. Зрелище наверняка ужасное. Неудивительно, что эта самая Маша его отвергла.

– Я так страдал, – продолжал Шурик. – Сколько бессонных ночей я провел под ее окнами. И, скажем так, все напрасно.

Юля почувствовала, что разговор уходит в другое русло, и конкретизировала вопрос:

– Это понятно. А вот если у одного свои дела, а другому они не нравятся, тогда что?

– Значит, каждому надо сделать выбор. Нельзя сидеть на двух стульях сразу. Скажем так, я готов пожертвовать чем угодно, если только, – он мечтательно закатил глаза, – мне отвечают взаимностью.

– А если это работа или учеба? – не отставала девушка.

– Неважно. Вот, помню, на первом курсе...

И он рассказал, как чуть было не завалил сессию из-за девушки-спортсменки и ее бесконечных тренировок, на которых Шурик считал себя обязанным присутствовать. Чем дело кончилось, Юля не очень поняла. То ли Шурика спустил с лестницы тренер-грубиян, жених девушки, то ли она сама. Правда, нет худа без добра: сессию он кое-как сдать успел.

– Это, конечно, правильно, – продолжала размышлять Юля. – Но ведь тысячи влюбленных пар говорят, что счастливы, а при этом работают, учатся, даже живут в разных местах, и вроде ничего.

– Скажем так, – поднял Шурик кверху указательный палец, – именно что ничего. Значит, они не настолько любят друг друга. Настоящим влюбленным хорошо, только когда они вместе. И никаких компромиссов, даже телефон не спасает. С твоими тысячами одно из двух: либо они беспрерывно страдают, либо на самом деле никто никого не любит.