– Это не Луна Парк, Тая…


               Лиля оказалась права, это был далеко не Луна Парк. Кампус она увидела только мельком, когда приземлялась на маленьком самолете. Ее сразу же пересадили во внедорожник и они еще долго ехали по тайге. В два часа  начало темнеть и густеющие деревья зловеще засинели.  Лесом Тайку было не испугать, но почему-то ее охватило тревожное чувство. Они подъехали к высокому забору, который напомнил ей колонию. Прошли одни ворота, другие. Везде охрана, тяжелые засовы на дверях и решетках. Подавленно она следовала за своими провожатыми. Ее сдали на руки стерильным на вид  сотрудникам с непроницаемыми лицами. Заставили снять всю одежду и повели в душ, объяснив что она должна будет провести  пару недель в карантине. В большой теплой комнате было комфортно. Добротная мебель, телевизор с многочисленными каналами, масса ДВД и эмпэтришной музыки. Все, как в отличной гостинице, только без окон.  Дверь за ней сразу заперли и еду выдали в окошко, ее охватил нервный озноб. Она высидела два дня, но после стала рваться наружу.  Все было как в тюрьме, пусть в пятизвездочной, но все же тюрьме. После двух недель ее вывели на прогулку, и тут она поняла,  что вляпалась серьезно. Высокий забор ограждал внутреннюю территорию по всему периметру. А над ним куполом была натянута металлическая сетка, как в вольере для птиц в зоопарке. Бледные женщины бродили по парковым дорожкам, многие сидели на скамьях и вяло общались между собой. Все в одинаковых фланелевых костюмах, такой же выдали и Тайке. Разговаривали они тихо, почти шепотом. Все были иностранками и общались между собой на английском. По славянским чертам Тайка выделила сероглазую девушку, которая действительно оказалась русской. Несколько дней она пытала ее вопросами и с каждым днем становилась все мрачнее.  Это было место, в котором ей предстояло провести двадцать четыре года – Санаториум. Никакой другой работы не было. У нее купили тело. Здесь находились женщины седьмой и выше категорий. За глаза их называли несушками. У них забирали  яйцеклетки и помимо этого у каждой была индивидуальная медпрограмма.  Их поили неизвестными препаратами, резали, протыкали животы и забирали разные ткани тела. Сероглазая показала свои шрамы на груди. Какое-то время Тайку не трогали.  По расписанию водили в бассейн, на классы йоги, массаж, рефлексотерапию. Хорошо кормили, свежие соки, органическая еда. В парке для прогулок она гуляла по два часа ежедневно. Жадно всматриваясь вверх, начинала мечтать о свободе. Металлическая сетка закрывала небо, как в зоопарке – настоящий авиарий. Сероглазая шептала :

– У тебя сгорят пальцы, как только ты прикоснешься к проволоке. Чем больше ты будешь биться о нее, тем больше гореть. Ты не умрешь, нет…Здесь нет ничего ценнее твоего тела. Отсюда нет выхода пока...

– А если я передумала?

Сероглазая испуганно оглянулась и склонилась к ее уху.

– Тебя отпустят только тогда, когда снизится эстроген. Через лет двадцать...

Тайка была в отчаянии. Для нее не было ничего страшнее,  чем отсидеть за решеткой свои лучшие годы. Хорошо бы если этот мерзкий эстроген выпарился из ее тела быстрее.


               На следующий день ее вызвали в кабинет. С ней разговаривали  очень приветливо. Положили на кушетку, что-то мерили, брали кровь, мазали щеточками. Тайка терпеливо все сносила, но когда инструментами ей полезли вовнутрь,  она резко сжала ноги и вскочила с кушетки. Нет уж, так она не договаривалась.  Доктор попросил ее лечь. Она отказалась  и все пошло как в страшном сне, проснуться от которого нельзя. В комнату  вошли  несколько мужчин и  распяли ее на столе. Она стала лягаться, но ей пристегнули  браслетами ноги и руки. И как бы она не рвалась, она ничего не могла сделать. В следующую минуту доктор ввел в нее металлический предмет и она закричала во весь голос. Тогда ей поднесли маску к лицу и она потеряла сознание. Ночью она проснулась от боли в животе, обхватив колени, застонала. Вбивала кулаком кнопку вызова,  но никто не шел. Пару дней ее не трогали и держали взаперти. Потом выпустили на прогулку и сероглазая прошептала :

– Будешь драться, сделают еще хуже. Не будет никаких обезболивающих…

– Они не могут насильно держать меня!

Соседка тихо рассмеялась. В ее смехе была такая страшная безнадежность, что Тайка мгновенно поняла, как она попала.

– Будь осторожна,  – предупредила ее сероглазая , – а то переведут в S2. Мы в Санаториуме S1 и это рай. В S2 сразу убьют твой мозг, а тело будут убивать очень долго...


               Они хотели высосать из нее все, что им было нужно. Для стимуляции яичников ее заставили пить гормоны и ей раздуло шею. Когда она проглотила воду, а таблетку схоронила за щекой, это заметили и на следующий день ей стали делать инъекции. Раз в месяц забирали яйцеклетки. Часть из них криоконсервировали, часть оплодотворяли сперматозоидами мужчин с высокой концентрацией аэрогенов. За деньги детей вынашивали суррогатные матери-скваи, а после рождения малыши попадали в интернаты Братства.  Сероглазая рассказала Тайке что так намного эффективнее. У каждой женщины забирают несколько фолликулов  в месяц. Часть из них конечно погибает, но три-четыре пригодны для оплодотворения. Это три -четыре эмбриона.  Каждая женщина здесь является донором примерно десяти-двенадцати аэродетей, рожденных в один год.  Тайке было наплевать на эффективность программы, здесь ей было плохо. Даже дома ей было тяжело усидеть на месте и она постоянно шлялась. Унаследовала это от своего отца, который неделями пропадал в тайге. Да и она сама часто ходила с ним то на рубку, то на охоту. В колонии, когда сидела за кражу,  она чуть не сдохла. Стояла у забора и мечтала о свободе. Знай она тогда что так легко можно было через него перемахнуть. Залезть на крышу столовой, опрокинуться на спину вниз и только бы ее и видели. И вот теперь она опять взаперти, только за большие деньги. Двадцать четыре миллиона не стоили ее молодой жизни.


               После  многих просьб и скандалов ее наконец отвели к директору Санаториума. У нее был плохой английский и русская девушка  помогала переводить. Тайке объяснили, что сделать уже ничего нельзя, подписав контракт, она должна находится здесь до истечения его срока.

– Вот суки! – сказала Тайка и обернулась к Сероглазой.

Та промолчала. Тайку прорвало и все, что услышал директор после, тоже осталось непереведенным. Она трясла перед ним указательным пальцем, а так как он ничего не понимал, плевала ему на пиджак.  Сероглазую сразу вывели и вместо нее появились двое мужчин, которые схватили Тайку под руки и поволокли к выходу. Она вцепилась зубами в запястье одного из них, но почувствовала страшный удар по голове и потеряла сознание. Очнулась в маленькой камере два на два. Три недели ее держали на воде и варенном турнепсе. Окошко в двери открывалось один  раз в день. Спала она без матраса, на прогнившей от сырости доске. Подкладывала туфли под голову и обнимала себя руками, чтобы согреться. Наверное для других это было серьезным испытанием, но Тайка была закаленной и относительно легко перенесла наказание. Осень и зима прошли тихо, сжав зубы она делала все, что от нее требовали. Теперь она все больше молчала, ела за троих и набиралась сил. В середине весны, когда потеплело, она до обморока избила медсестру и забрав магнитную карточку и униформу выбралась на наружную открытую стену. Годы, проведенные в сибирской тайге спасли ей жизнь. Три недели она ела ягоды и лягушек, собирала птичьи яйца. В мае высохшая и черная вышла на трассу, ведущую в Хельсинки.


               Она почти добралась до дому,  но в Новосибирске ее встретил Когль. На платформе, когда она слезла с подножки, он чуть не вырвал ей горло, а два вежливых парня из ОЭР завели ее в другой, отбывающий в Москву поезд.  На второй день ей удалось запереться в туалете. Дверь Когль открыл сразу и за ногу потащил Тайку по длинному проходу. В купе, когда она поднялась и села на лавку, он сказал : Очень сожалею. Они все были очень хорошо воспитаны, делали ей больно, и тут же извинялись. В Москве, перед самолетом  они заночевали в гостинице. Когль заказал ей ужин в номер, а вежливые парни отсыпались в соседней комнате. Хмуро открыв крышки с тарелок, Когль отодвинул все в ее сторону.  Сам он поел в ресторане, пока ее сторожили другие. Тайка улыбнулась и одной большой кучей все свалила себе в тарелку. Когда закончила, подняла руки и сладко потянулась.

– Никаких манер, – заметил на английском Когль.

Но Тайка поняла. Она встала, потянулась еще раз и сказала по русски : Чо гришь-то дядя? Подошла к нему вплотную и нагнувшись быстро поцеловала в губы. Когль схватил ее за руки и вскочил. Реакция у него была мгновенной, но по лицу было видно, что он в замешательстве. Когда он встал, она похотливо прильнула к нему всем телом. В растерянности он  отступил назад, и в этот момент она так пнула ему между ног, что он сразу свалился на пол. Пока он корчился у кресла, она выскочила в коридор и по пожарной лестнице сбежала вниз на два этажа. Спускаться в лобби было опасно. Парни умели  быстро бегать и прыгать, она это знала.  Поэтому сиганула в окно из подсобки для горничных. Падала быстро, от страха не успела перевернуться и обрезала себе кусок бедра о вытяжную трубу. Истекающую кровью ее скрыла лесополоса.  Когда через месяц  она вошла в дом матери, в сенях на лавке, под сушившимися вениками  ее ждал Зигги. Она выпила кружку воды из ведра, сняла с другого края лавки хомут и села рядом.

– Когль тоже здесь? – спросила она потерев шею.

– Вчера его срочно вызвали в Центр. Он так рыдал, что я отдал ему свой носовой платок. Ему не хотелось уезжать, он грезил о встрече с вами.

– Мудак, – сказала Тайка.

– Его можно понять, он только неделю назад стал ходить нормально, не разводя колени, – засмеялся Зигги. – Ну что, Таисья? Рассиживаться некогда, надо ехать, – хлопнул он в ладоши и поднялся.

Худая, изможденная с синими тенями под глазами она насмешливо посмотрела на него.

– Тая, давай по хорошему, – попросил он.

– Давай по хорошему, – согласилась она. – У меня нет ничего, что вам нужно. Ничего! Вам ведь  этого нужно? – Она вскочила и выпятила  живот. – Ну нате, берите, и не жалуйтесь! Дешево даю!

Она задрала кофту до грудей и спустила вниз леггинсы. Внизу живота сиял размашистый, сиреневый  шрам. Хирурги в районном центре особо не старались. Тайка сделала полную гистерэктомию, вырезав матку и яичники.

Зигги охнул и вышел. Она пошла в дом, села у окна и через листья герани наблюдала за ним. Вышагивая  по двору он долго говорил по телефону. Ее мать загнала во двор корову и Зигги помахал ей рукой, но лицо у него было серьезным.  Закончив говорить он быстрыми шагами пошел в избу.

– Значит так…Ты поедешь со мной, будет трибунал и шанс выжить. Если ты останешься здесь, тебя уберут.  То есть, – он запнулся, – если  сейчас этого не сделаю я, все равно приедут каратели и ты исчезнешь.


               Она плохо помнит судебный процесс. Зигги что-то долго объяснял Вильштейну и тем другим сидящим за столом.  Один из них бросал на Тайку тяжелые, ненавидящие взгляды. Зигги в основном обращался к нему. Они заспорили и Зигги ударил ладонью по столу. Тогда у Тайки был плохой английский и она почти ничего не понимала. Вильштейн  встал, за ним поднялись все остальные и покинули комнату. Директор сошел с трибуны.

– Она хорошая девочка, – сказал Зигги.

– Хорошая девочка, это очевидно..., – подтвердил Вильштейн.

Он ласково, по отечески щурился на Зигги и трепал его по плечу. Потом повернулся к Тайке.

– Везучая девочка... Не подведи этого засранца, он спас тебе жизнь.

На следующее утро сияющий Зигги забрал ее из цоколя. Ей даровали жизнь с голубым вкладышем.


Глава 41


               Кира в пекарне одна. Муся ушла на работу, а Зилола у родственников. Тестомес монотонно гудит, в пекарне пахнет дрожжами и хлебом. Нет ни одной минуты в которую она бы не вспомнила глаза, руки, мягкий смех Глеба. Вокруг все теперь другое, как будто кто-то расчистил тяжелое, серое небо для солнечного, упоительного дня. Как все радовались там наверху в зале, когда она вернулась из театра. Гули испекла торт, чтобы отметить начало ее карьеры. Повар Рахим вскрикивал : Ай маладес! – и щелкал пальцами. Девочки-официантки обнимали ее, а Зилола смахивала слезы.  Кире так хорошо, что даже страшно. Она переносит гладкое тесто в люльку расстоечного шкафа. Ну все, теперь только вымыть пол и можно идти спать. В  пять утра она еще  раз вымесит тесто, потом  слепит хлеб и поставит его в расстоечную камеру.  К этому времени придет Зилола и начнет закладывать лепешки в тандыр. Его она никому не доверяет. Набрав воды, Кира опускает ведро. Поднявшись она вскрикивает от неожиданности и роняет швабру. На выскобленном столе сидит Тайка. Она болтает ногами и пьет морковный смузи из пластиковой бутылки. Высосав его до противного хлюпанья, она прицеливается, бросает бутылку в ведро, но промахивается. Киру вдруг начинает знобить.