Лайла, со своей стороны, с такой естественностью научилась отдавать ей свои вещи, что это не выглядело состраданием. Обычно она бросала Абигейл что-то из одежды, висевшей в ее шкафу, небрежно поясняя: «Здесь нет пуговицы, а ты ведь знаешь, что мне проще умереть, чем начать что-то пришивать» или: «Какая я неловкая, зацепилась за гвоздь. Это почти незаметно, но мать убьет меня, если увидит». И хотя Абигейл понимала все эти уловки, она не имела ничего против, потому что Лайла всегда делала это добродушно, и еще… потому что в душе Абигейл мечтала иметь такие вещи. Каким еще образом у нее могли появиться свитера из мягкого, как котенок, кашемира, юбки от Маршалл Филд и блузки из натурального шелка, а не из дешевого полиэстера, которые носили все девочки в их школе?

Придя этим утром в дом, она застала мистера Меривезера за завтраком в маленькой столовой, примыкавшей к кухне. Никто еще не проснулся, и рядом с ним была только ее мать. Высокий мужчина со смуглой кожей, редеющими светлыми волосами и по-армейски прямой осанкой, Эймс Меривезер был не только одним из самых известных в Атланте адвокатов, выступающих в суде, но и до мозга костей гордым отпрыском своего прапрадеда, служившего в кавалерии армии конфедератов. Когда дети были маленькими, он становился на четвереньки, усаживал их себе на спину и скакал, пока они не начинали визжать от восторга. Розали он нежно называл Генерал. Если кто-то из детей приходил к нему за разрешением что-то сделать, он мог подмигнуть и сказать: «Об этом нужно спросить у Генерала» или же, давая Абигейл пакет со сладостями, заговорщицки предупреждал: «Слушай, не показывай это своей матери. Не хочу потом иметь проблем с Генералом».

Мать Абигейл знала о привычках хозяина больше, чем его жена Гвен, которая обычно по утрам долго спала, иногда до полудня, и домашним хозяйством практически не занималась. Например, Розали знала, что Эймс любит, когда яичница обжарена только чуть-чуть, а желтки остаются полужидкими, но ветчину требует поджаривать до хрустящего состояния; что он постоянно теряет пуговицы с манжет рубашек, а карманы брюк, которые оказываются в корзине для грязного белья, обыкновенно набиты мелочью, смятыми квитанциями и обрывками бумаги с нацарапанными на них номерами телефонов; что он очень неспокойно спит и на его кровати в комнате, расположенной рядом с комнатой жены (Гвен страдала хронической мигренью и не могла выносить присутствия супруга во время приступов), простыни и одеяла вечно были спутаны в клубок. Розали как-то пошутила, что, если ему когда-то придется бороться с дьяволом за спасение своей души, насчет победителя она не сомневается.

— Забери, пока я все это не прикончил, — проворчал Эймс, отодвигая стоявшую перед ним тарелку с печеньем. Затем, взглянув на Абигейл, с усмешкой добавил: — Если я и толстый, то исключительно потому, что твоя мать слишком хорошо готовит. — Он похлопал себя по животу, который с возрастом несколько увеличился. Если не считать этого, в нем вполне можно было видеть взрослую версию Вона — такие же завидные физические данные, такие же проницательные голубые глаза.

— Толстый? К вам это ни капельки не относится, — запротестовала Розали. Ее деревенский говорок, отшлифованный за годы работы у солидных людей, был слабым отголоском ее тяжелой юности. — Я бы первая узнала, если бы вам нужно было растачать брюки. — Она подложила ему в тарелку еще омлета. — К тому же мужчина должен поддерживать свою силу. Я не знаю никого, кто работал бы столько же, сколько наш мистер Меривезер, — сказала она, обращаясь к Абигейл, как будто сама не начинала вкалывать с первыми лучами солнца.

На мгновение по лицу Эймса Меривезера пробежала тень. Он, по всей вероятности, подумал о том же, о чем думали Абигейл и ее мать: помимо бесконечного количества дел есть и другая причина, заставляющая его так долго засиживаться в офисе. С некоторых пор стало очевидно, что в его браке не все складывается так, как должно было быть. Не то чтобы они с Гвен ссорились — по крайней мере, открыто, — а наоборот, долгое время тщательно старались быть вежливыми по отношению друг к другу при Розали и детях, отчего все становилось только еще хуже. Это походило на спектакль, когда смотришь игру актеров, заранее зная из театральной программки, что счастливого конца не будет.

— Ну ладно! — закончив с содержимым своей тарелки, чрезмерно сердечным тоном воскликнул Эймс. — Спасибо, Рози, за еще один прекрасный завтрак. — Отодвинувшись от стола, он повернулся к Абигейл и, специально растягивая слова, обратился к ней так, как это мог бы сделать настоящий старый полковник: — Аб-би, не могла бы ты, уф, передать ее королевскому высочеству Лайле, когда она соизволит здесь появиться, что, уф, ее отец пошел в конюшню седлать лошадей.

— Вы опоздали, сэр, — сообщила ему Абигейл, — она вас опередила.

Лайла сегодня встала раньше обычного и уже отправилась на прогулку на своем новом кастрированном жеребце. Конь был подарен ей родителями месяц назад на их с Воном шестнадцатилетие, и с тех пор она проводила с ним почти все свободное время. Вон, отдающий предпочтение лошадиным силам, расположенным под капотом, получил в подарок новенький красный пикап «Додж Рэм», который следовало бы запретить, учитывая эффект, производимый им на Абигейл, когда он с ревом врывался на подъездную дорожку к дому. Разумеется, с Воном за рулем.

— Что это еще за «сэр»? — проворчал Эймс с напускной суровостью в голосе. — Мне казалось, я ясно дал понять: ничего этого не должно быть.

Чувствуя на себе взгляд матери, Абигейл сдержала улыбку. Невзирая на близкую дружбу ее дочери с близнецами, Розали была строга и требовала, чтобы Абигейл обращалась к хозяевам, не допуская и намека на фамильярность.

— Простите, сэ… мистер Меривезер. Это больше не повторится, — с притворной серьезностью заверила его Абигейл.

Он наклонился в ее сторону и прошептал:

— Между нами говоря, я бы предпочел, чтобы ты называла меня просто Эймс. Но не будем расстраивать Генерала. — От него приятно пахло копченостями: он только что съел шесть кусочков зажаренного до хруста бекона.

Перед тем как он вышел, они с Розали обменялись веселыми взглядами.

Через несколько минут в кухню заглянул босой Вон, направляющийся в маленькую столовую. Заправляя в брюки рубашку, он зевал и протирал заспанные глаза. (К постоянному неудовольствию Розали Вон всегда спускался по задней лестнице и очень редко пользовался обычным входом.) При виде его сердце Абигейл учащенно забилось, а голову заполнили воспоминания вчерашнего вечера. Раскладывая для него столовые приборы и салфетку, она старалась отводить глаза, боясь, что они могут выдать ее.

Все началось довольно невинно. Они отправились в город, чтобы посмотреть фильм Спилберга «Инопланетянин», который только что начали показывать в Риальто-центре. Лайла тоже должна была пойти с ними, но, когда пришло время выезжать, ее нигде не было.

— Она, наверное, поехала кататься на лошади и потеряла чувство времени, — предположил Вон, вынимая из кармана ключи от машины. И сокрушенно покачал головой, словно говоря: «Как это похоже на мою сестру».

В ответ Абигейл пожала плечами, сделав вид, что повсюду искала ее, хотя на самом деле это были поиски, в лучшем случае, на скорую руку. «Но разве я сама не хотела остаться с Воном наедине?» — подумала она, чувствуя угрызения совести, когда машина тронулась от дома. Зато теперь она могла представить, что у них свидание. И, как оказалось впоследствии, вообразить это было не так уж сложно. Весь вечер Абигейл почти мучительно чувствовала присутствие Вона рядом: его ладонь, слегка поддерживающая ее под локоть, когда он вел ее через толпу к входу; его рука, лежавшая во время фильма на разделявшем их подлокотнике и щекотавшая голую руку Абигейл своими невидимыми волосками; его обмасленные пальцы, касавшиеся ее, когда они одновременно лезли в коробку с попкорном.

Тем не менее она не придала значения тому, что на обратном пути Вон, не сказав ей ни слова, свернул к старому карьеру, вместо того чтобы ехать домой. Было еще рано, а в последнее время он редко упускал возможность проверить новый комплект резины. Они катились по грунтовой дороге, поднимая вокруг себя клубы пыли; в машине на полную мощность ревел магнитофон, крутивший «Ван Халена»[2], и Абигейл с трудом подавляла в себе трепетный страх, вызванный скоростью, с которой Вон вел машину. Но уже через несколько минут она забыла о своем страхе, полностью отдавшись ощущению импульсивной энергии, которую этот парень неизменно излучал. Казалось, что с самого рождения сила тяжести действует на него в обратном направлении, и когда он мчался, мастерски направляя пикап между ухабами и выбоинами, а ветер, врывавшийся через открытые окна, лохматил его волосы в полосках лунного света, она тоже заражалась возбуждением от быстрой езды.

Вскоре они выбрались из машины и дальше пошли пешком, двигаясь среди камней вниз по склону холма, который через десяток метров оканчивался крутым обрывом. Внизу поблескивала черная вода карьера с проколами отраженных в ней звезд.

Вон повернулся к ней и с усмешкой спросил:

— Как насчет того, чтобы искупаться?

Ночь была теплая, во влажном воздухе стояла духота, а прохладная вода так и манила к себе. Однако Абигейл все равно колебалась. Если раньше они спокойно бегали вместе полуголыми, то в последнее время она начала стесняться Вона. Это началось на танцах в школе, когда всего за несколько часов Вон превратился для нее в человека, способного разбить ей сердце (а ведь еще недавно он был ей фактически братом). Теперь, когда она оказывалась рядом с ним, у нее было такое чувство, будто грудь ее стягивает невидимая лента. Ей даже трудно было говорить, и она останавливалась каждые несколько секунд, чтобы перевести дыхание.

Но Абигейл не хотела, чтобы Вон догадался о ее новом отношении к нему, и поэтому небрежно бросила в ответ:

— Почему бы и нет?

Они разделись до нижнего белья, как делали это бесчисленное количество раз, только теперь все было по-другому. Торопливо стаскивая свою футболку и джинсы, Абигейл отвернулась от него, радуясь скрывавшей их темноте.

Как всегда, Вон нырял первым. Она быстро последовала за ним; холодная вода обожгла потную кожу, заставив Абигейл вскрикнуть. Этот крик эхом отразился от берегов карьера и потонул в смехе, когда Вон, поднимая брызги, ринулся к ней и попытался окунуть ее с головой. Завязалась короткая борьба под водой, его руки скользили по ней и в какой-то момент задели ее грудь, после чего они, задыхаясь, вынырнули на поверхность. Было слишком холодно, чтобы долго оставаться в воде, поэтому уже через минуту они гребли в сторону камней. Вон вскарабкался на широкий плоский валун и, схватив ее за руку, вытащил из воды.

Абигейл улеглась на валуне, стараясь согреться теплом камня, сохранившимся в нем после дневной жары. Она дрожала, чувствуя, как все тело покрывается гусиной кожей.

— Ух! Не помню, чтобы когда-нибудь вода была такой холодной! — воскликнула она.

— Это потому, что мы никогда не купались голышом ночью.

Вон лежал на спине, подложив руки под голову, и смотрел на звездное небо. В отличие от большинства людей, его не волновали перепады температуры; в этом смысле он был похож на дикого зверя и легко приспосабливался к изменениям климата, как и положено существу, для которого жить на открытом воздухе вполне естественно.

— Ну, я бы не назвала это настоящим купанием голышом.

Абигейл приподняла голову, упершись подбородком в сложенные перед собой руки, чтобы взглянуть на него. Призрачный свет от трех четвертей лунного диска у них над головой окрашивал валун, на котором они лежали, в грязновато-белый цвет, и казалось, будто его присыпали солью. Она видела мускулистые руки и грудь, покрытые поблескивающими капельками влаги. Шорты облегали его очень плотно, словно вторая кожа, практически не оставляя места для воображения. Абигейл отвела взгляд, но все-таки, видимо, недостаточно быстро. Влажный ночной воздух становился все жарче, и она чувствовала, как растет напряжение в ее покрытом гусиной кожей теле.

Вон рассмеялся.

— Ты говоришь об этом так, как будто мы что-то делаем неправильно.

— Нет. Я только хотела сказать, что мы уже не маленькие. И я слишком взрослая, чтобы разгуливать в лифчике и трусиках. — При этих словах Абигейл внутренне сжалась.

Господи, ну зачем было привлекать внимание к этому факту? Почему бы ей просто не промолчать?

— Я заметил.

Вон перекатился на бок и, опершись на локоть, повернулся к ней. Лицо его мерцало в отблесках лунного света, отражавшегося от поверхности воды. Его голубые глаза какого-то неземного оттенка, обычно светлые, сейчас стали такими же темными, как окружавшие их тени. Она почувствовала, как между ними нарастает напряженность, хотя ни он, ни она даже не шевельнулись. Воздух был совершенно неподвижен, как и ее затаенное дыхание.