— Боже мой. Мама. — Феба, потрясенная, не сводила с нее глаз.

Все молчали. Ошарашенный тем, что ему довелось услышать, Кент сидел, качая головой, и изумленно смотрел на Абигейл, тогда как доктор Эрнст разглядывал ее с явным интересом.

— Я хотела сказать тебе, дорогая, что я все понимаю, — продолжала Абигейл. — Мне тоже тогда было ужасно стыдно. Я думала, что это в какой-то степени и моя вина. — Она посмотрела на Кента и добавила: — Я даже не могла собраться с духом, чтобы рассказать об этом твоему отцу.

— Жаль, что ты этого не сделала, — произнес Кент пустым голосом, в котором слышалось осуждение.

— Мне тоже жаль. — В глазах ее было раскаяние.

— А что стало с ним? — спросила Феба.

— С дядей Рэем? — Абигейл покачала головой; стыд, который она когда-то ощущала так остро, вытекал из нее, словно гной из застарелой раны, вскрытой скальпелем. — Не знаю. Нет нужды говорить, что после того как я уехала оттуда, у меня не было желания связываться ни с ним, ни с моей тетей. Я только знаю, что сейчас они оба уже умерли.

— Я бы хотела, чтобы мистер Гварнери тоже умер. — Феба, которая всего несколько минут назад сидела ссутулившись и смотрела в пол, источая волны ненависти к самой себе, сейчас выпрямилась. В глазах ее горел гнев. — Почему я должна торчать в этой психушке, тогда как он продолжает жить своей жизнью, словно ничего не произошло?

— Вот это уже совсем другая позиция. — Лицо Кента несколько просветлело.

— Не волнуйся. Ему не удастся так легко отделаться, — пообещала Абигейл.

Но Феба уже спряталась в свою ракушку и капризно спросила:

— Но вы ведь не будете ему рассказывать?

Интересно, подумала Абигейл, чем вызвана такая реакция: она боится быть выставленной на всеобщее обозрение или просто защищает своего учителя? Видимо, понемногу и того и другого. Однако обсуждать это не приходилось.

— А я и не собираюсь ничего говорить, — твердо произнесла Абигейл. — Он сам все расскажет в суде.


После приема у доктора Кент проводил Абигейл до стоянки. Медленно идя рядом с ним, она чувствовала себя напуганной и выдохшейся, как будто работала сутки напролет без отдыха, заправляясь одним только кофеином. Что касается Кента, то за последний час он очень изменился и выглядел постаревшим лет на десять: плечи его поникли, а на лице появились глубокие морщины, которых она раньше не замечала.

— Если бы я мог, я придушил бы этого ублюдка голыми руками, — со злостью прорычал он, когда они шли по дорожке.

«Это первый раз, когда он, наверное, пожалел, что дал клятву Гиппократа», — подумала она.

— По меньшей мере мы получим удовлетворение, когда увидим его раздавленным, — напомнила ему Абигейл. Доктор Эрнст уберег их от необходимости звонить в полицию. После приема он пригласил их с Кентом к себе в кабинет и сказал, что он уже сообщил об этом властям, как того в подобных случаях с несовершеннолетними требовал от него закон. Из его слов следовало, что ордер на арест учителя Фебы мог быть предъявлен ему уже в тот самый момент.

— А как ты? С тобой будет все в порядке? — Кент бросил на нее озабоченный взгляд.

— Меня немного трясет, но я держусь, — ответила Абигейл.

— Хорошо. Потому что я хотел бы разобраться, что там только что произошло. — Он резко остановился, и его глаза, унылые и безжизненные всего минуту назад, яростно загорелись. — Господи, Абби, я не могу поверить, что ты скрывала все это от меня столько лет. Такие важные вещи! Ты можешь объяснить мне, почему я узнаю об этом только теперь?

Она посмотрела ему в глаза и увидела за этой яростью боль. Она вздохнула.

— Я сама хотела бы знать, что тебе ответить.

— Ты думала, что это как-то повлияет на мое отношение к тебе?

— Нет, дело не в этом. Я хотела рассказать тебе. Просто я… — Она беспомощно пожала плечами. Как объяснить ему необъяснимое?

— Боже, когда я думаю про все эти годы… — Кент покачал головой, а затем добавил уже более нежно: — Знаешь, ты ведь могла рассказать мне. И я бы не стал любить тебя меньше, поверь. Если уж на то пошло, это могло подтолкнуть меня любить тебя еще сильнее.

Абигейл отвела взгляд в сторону. Ей трудно было смотреть ему в глаза и видеть в них замешательство и боль, которую она причинила. Вместо этого Абигейл стала разглядывать лужайку и прогуливающихся по ней посетителей, наслаждавшихся солнечной погодой. Она заметила идущую рука об руку пожилую пару, на которую обратила внимание еще по дороге сюда, а затем светловолосого мальчика, играющего со своим золотистым ретривером. И пес, и мальчик с одинаковым восторгом реагировали на каждый бросок мяча; ребенок смеялся, а его четвероногий друг несся через всю лужайку, чтобы принести его обратно. «Простые удовольствия», — подумала она, на мгновение прикрыв глаза. Потом Абигейл попыталась вспомнить моменты в своей жизни, когда она не стремилась к какой-то цели, подстегиваемая амбициями. Когда она не считала, что Абигейл Армстронг, имеющая свою торговую марку и созданная для общественного потребления, предпочтительнее, чем прятавшаяся за ней, словно Волшебник из страны Оз за своей занавеской, хрупкая женщина, способная совершать ошибки.

— Теперь я это понимаю, — сказала она, вновь переводя взгляд на Кента. — Проблема была не в тебе. А во мне. Я недостаточно любила себя.

— Ох, Абби. — Он притянул ее к себе и обнял.

— Думаю, что какая-то часть меня навсегда останется той девочкой, которая будет во всем винить себя, — прошептала Абигейл в пространство между его плечом и шеей — безопасное место, куда она за все эти годы шептала свои самые сокровенные мысли бесчисленное количество раз. — А теперь, когда я знаю, что могла уберечь от таких вещей нашу дочь, если бы предупредила ее о мужчинах, подобных моему дяде… — Ее охватил такой глубокий приступ раскаяния, что она едва не задохнулась и несколько секунд не могла сказать ни слова. — Вместо этого я обманывала себя. Я считала, что, дав дочери такую жизнь, которой у меня самой никогда не было, смогу каким-то образом уберечь ее от беды. Этого я себе действительно никогда не прощу.

Кент отстранился от Абигейл, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Абби, мы с тобой не Господь Бог. Мы не в состоянии защитить ее от всего, — сказал он. — Помнишь, когда она в третьем классе упала с лестницы для лазания и сломала запястье? Мы тогда тоже винили себя.

— Только сейчас речь идет не о сломанной косточке, — возразила Абигейл, — и поправить все намного труднее.

Он вздохнул.

— Я знаю. Вот и скажи мне, что мы должны сделать? — За все время, сколько она его знала, Кент впервые выглядел таким растерянным.

— Любить ее, вот и все, — ответила она, вспомнив вчерашние слова Лайлы. — Сделать так, чтобы Феба знала, что она может прийти к нам с нем угодно, даже если об этих вещах тяжело будет услышать.

— Думаю, что именно так мы и поступаем.

— Тогда нам нужно делать это еще более усердно.

Кент задумчиво кивнул, но взгляд его оставался встревоженным. Спустя какое-то время, когда они продолжили свой путь по дорожке, он вновь обратился к ней:

— Абби, ты не думаешь, что нам с тобой следует повременить с разводом? Я не хочу, чтобы Феба оказалась в еще более сложной ситуации, чем та, что уже есть. Да и ты тоже… — В ожидании ее реакции он бросил на нее вопрошающий взгляд.

Абигейл с трудом старалась скрыть удивление. Может, Кент передумал относительно своего ухода? Может, у них с Шейлой все не так уж замечательно? При этой мысли внутри поднялась горячая волна ликования, но это быстро прошло. Речь шла не о застрявшей сделке, которую можно было вернуть за стол переговоров. И не о том, чтобы сделать так, как было бы лучше для Фебы. Чего хочет она сама? Любит ли она Кента по-прежнему? И любит ли ее он?

С чувством сожаления Абигейл поняла, что если она и любит Кента, то это уже иная любовь, не та, которая могла бы поддержать их брак. Между ними действительно все было кончено. Они оба ушли слишком далеко. А то, что они чувствовали сейчас, было их общей тревогой за дочь и, возможно, далеким отголоском того, что было между ними когда-то.

Ее мысли вновь вернулись к Вону. Что-то внутри у нее то взмывало, то стремительно неслось вниз, словно испуганная птица. А вместе с этим, проскользнув мимо часового на границе меж тщательной рациональностью и необузданной территорией в ее сердце, пришло осознание, что именно он является тем человеком, с которым она хочет разделить свою жизнь, — чего бы ей это ни стоило. Мысль об этом была такой пронзительной, что Абигейл восприняла ее как сбивающий с ног порыв ветра. Ей потребовалось какое-то время, чтобы ответить Кенту.

— Я ценю твою готовность, Кент, но не думаю, что тебе следует откладывать свои планы. Хотя, без сомнений, мы действительно можем прийти к цивилизованному соглашению. — Она криво улыбнулась. — Могу торжественно пообещать, что мой адвокат не начнет рвать твоего по новой.

Он кивнул, и она прочитала на его лице явное облегчение. Его предложение, конечно же, в большей степени относилось к чувству долга, чем к чувствам, которые сохранились у него к Абигейл.

— Логично, — коротко произнес он.

Погруженные в свои мысли, они продолжали идти в объединяющем их молчании. Абигейл испытывала чувство благодарности за то, что в ее жизни по-прежнему присутствует внимательный и готовый прийти на помощь мужчина. Кент был несколько сбит с толку находившейся рядом с ним женщиной, которая лишь отдаленно напоминала его жесткую жену. Но каждый из них с уверенностью мог бы сказать, что, несмотря на ушедшую любовь, они все так же время от времени могут опереться друг на друга.

Оставалось решить только один вопрос. Вон. Она понимала, что поступала глупо, позволив своему страху за него останавливать себя. Разумеется, Вон мог умереть. Или мог вновь вырваться к дикой природе, где для нее он тоже будет потерян. Но в любом случае это не должно было удерживать ее от того, чтобы рассказать ему о своих чувствах. Вон обязан знать, что она любит его. И хочет найти способ, чтобы это сработало.

Абигейл машинально полезла в карман и нащупала там гладкую металлическую поверхность своей «нокии» с записанным номером телефона студии Джиллиан.

19

В то время как Абигейл раздумывала над тем, звонить ей Вону или нет, он находился в кабинете у своего доктора и пытался отбросить мысль о том, что может не дожить до конца этого года.

Он сидел напряженно, приготовившись к плохим новостям; доктор Гроссман закрыл лежавшую перед ним на столе папку. Обычно медсестра сообщала Вону о результатах его анализов по телефону, но на этот раз врач пригласил его зайти к нему в кабинет. И сейчас Вон изучал лицо этого человека так же пристально, как минуту назад тот изучал его карточку. Низенький, круглый, с копной курчавых волос, тронутых сединой, в своих оксфордских туфлях и мятом твидовом костюме, доктор Гроссман наводил на мысль о персонаже водевиля, переодетом в белый халат; только вот в образе этого гематоонколога с его холодной и твердой, словно хирургический инструмент, манерой общения с пациентом, не было ничего комического. Ничто в этом покерном выражении лица не давало повода для ободрения. С таким же успехом доктор сейчас вполне мог готовиться к тому, чтобы произнести ему смертный приговор.

Когда же лицо Гроссмана расслабилось в улыбке, это было похоже на помилование, пришедшее в последнюю минуту перед казнью на электрическом стуле.

— Что ж, Вон, я рад сообщить вам, что все это выглядит очень неплохо, — сказал он, постучав по папке своим коротким, выпачканным чернилами пальцем. — Результаты клинического анализа крови хорошие. Количество лейкоцитов тринадцать и три — вполне в рамках нормы. И томографическое сканирование на этот раз уже ничего не выявило. Поэтому я и пригласил вас сегодня к себе, чтобы лично сообщить вам эти новости. Думаю, можно смело утверждать, что рака у вас нет. — Его улыбка растянулась в широкую усмешку. Собственно говоря, Вон видел такое впервые за все эти долгие месяцы.

Просидев с затаенным дыханием несколько мучительных минут, он наконец-то свободно вдохнул. Комната вокруг него слегка покачивалась, словно лодка в открытом море.

— Вау. Это… — Вон замолчал и покачал головой, как будто не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства.

— Разумеется, вам необходимо продолжать наблюдаться у нас, — сказал доктор Гроссман. — Я хочу, чтобы вы снова появились здесь через три месяца, а после этого — каждые три месяца в течение, по крайней мере, ближайших двух лет. А сейчас… вы можете идти. Мои поздравления, Вон. — Он встал и пожал Вону руку. — Что же теперь? Вам, должно быть, не терпится вернуться к своей работе?