В общем, Славика вкупе с Илларионовной ему хватило, чтобы все понять. И по полочкам расставить. А уже после этого выйти на Петра Ильича. Мой бывший босс к тому времени уже пролез в депутаты. Как и положено российскому чиновнику высокого полета, задумался о недвижимости за бугром. Тем более что юная и горячая любовница его к этому подталкивала. Интересно, как Светка его зовет, когда они наедине? Пусик? Зайчик? Папик?

«Пусик, почему ты не хочешь купить что-нибудь приличное за бугром? Например, в Австрии? Там так красиво! Особенно мне нравятся пейзажи с замками! Башни. Подъемные мосты. Вот бы жить в таком! Представляешь: большой зал. Отблески пламени из камина. Ты лежишь перед камином на шкуре бенгальского тигра. В руке – большой бокал старого-престарого вина. Вхожу я. Иду к тебе. Ты отставляешь бокал в сторону. Мы тянемся друг к другу. И сливаемся в страстном поцелуе. А потом…»

Родившаяся в голове сладострастная сцена отвлекает меня от дороги. Да так, что едва не сношу придорожный столбик и не ныряю в пропасть. В последний момент успеваю притормозить и вывернуть руль. Сбавляю ход. Говорю сама себе: фрау Штейнбах, нельзя на горной дороге так отвлекаться на эротические фантазии! Это может плохо кончиться!

Успокоившись, возвращаюсь к мыслям, навеянным встречей с бывшим детективом. На самом деле все могло быть проще. Когда Петр Ильич узнал от Вениамина Аркадьевича обо мне, он рассвирепел. Ах ты, стерва, скрипнул он желтыми зубами. Ты издевалась надо мной на корпоративе, чуть на посмешище не выставила, а теперь за бугром наслаждаешься-прохлаждаешься! Нет уж! Я таких обид не прощаю! Отель, говоришь, у тебя в Австрии! Да я тебя, курву крашеную, по миру пущу! А отель моим станет. Я его снесу к чертовой матери и на его месте замок построю! Как Светочка хочет!

Ладно, – снова встряхиваю головой. Неважно, как это случилось. Важно, что они приперлись к тебе и сделали предъяву.

Если откажусь продавать отель – они выполнят свою угрозу. Петру Ильичу, как депутату, вполне по силам донести «кому надо» в Австрии информацию о том, что Лиз Штейнбах на самом деле никакая не Лиз. Австрийцы – почти как немцы. Таких вывертов они не поймут. Начнется расследование. И меня, конечно, выведут на чистую воду. Гражданство признают незаконным. И экстрадируют меня в родной Питер. А там веселые ребята из Следственного комитета встретят прямо у трапа самолета. Что будет дальше – понятно.

Значит, выход у меня один. Продать отель, пока за него мне дают деньги, а не срок.

Но как быть со второй частью предложения Вениамина Аркадьевича? Откажусь покупать компромат – это его оскорбит. Он не получит деньги, на которые рассчитывал. Что он сделает? Найдет другого покупателя. Что будет потом? Расследование, депортация, следствие, камера, срок. Как говорил один мой знакомый: те же яйца, только вид в профиль.

Придется купить. Хотя это и не гарантирует безопасности, но все-таки дает шанс. А вот что касается цены. Миллион, конечно, несуразная сумма. Он говорит: свобода стоит дорого. Но не миллион же! На фиг мне свобода, если я буду нищенкой? Надо, чтобы и волки целы, и овцы сыты. Кажется, я что-то напутала. Наоборот. Значит, надо торговаться. Самое большее, на что я соглашусь, – пятьсот тысяч. Деньги немалые. При таком раскладе у меня останется пол-лимона. Неплохо для того, чтобы все начать сначала. Хуже, чем лимон, но все-таки…

Мысли крутятся вокруг предложения Вениамина Аркадьевича, а глаза сами косятся на соседнее сиденье. А точнее, на лежащую на нем сумочку с конвертами. Что же Лизка там написала? И кому адресованы эти послания? Мне? Но откуда она могла знать, что все так обернется?

Так и не решившись открыть конверты, еду дальше. Лента асфальта вьется передо мной самыми невообразимыми петлями. Она то ныряет между двух сходящихся над ней скал, то вырывается на открытое пространство, чтобы снова нырнуть в узкую щель между очередными утесами. Повороты чуть ли не на сто восемьдесят градусов, когда с одной стороны – отвесная скала, а с другой – бездонная пропасть, – приятно щекочут нервы. И не позволяют расслабиться. Внезапно навстречу выезжает огромный туристический автобус. Я прижимаюсь к краю дороги. С водительского места мне кажется, что правые колеса моего «фиата» уже висят над пропастью. И вообще – разве можно на узкой дороге разъехаться с такой громадиной! Сознание отказывается верить, что опасность не столь велика, как кажется. Автобус проезжает мимо, и передо мной снова открывается головокружительный серпантин.

Проезжаю очередную связку правых и левых поворотов. Уже знаю, что на следующем вираже есть смотровая площадка. Сбавляю скорость. Плавно торможу. Под колесами хрустит гравий. Останавливаюсь. Выключаю двигатель. На меня обрушивается тишина.

Выхожу из машины и приближаюсь к краю площадки. Теперь мне хорошо виден мой дом. Красная черепица на крыше. Лента грунтовой дороги к шоссе. Извилистая тропинка в горы. Вижу Супермена. С какими-то палками в руках он карабкается по склону вверх. Приглядевшись, понимаю, что в руках мужа штатив. Семен тащит его на небольшую площадку у самого обрыва. Готовится сотворить очередной шедевр. Чтобы похвастаться им перед Клэр.

Та площадка и в самом деле – штука интересная. Она совсем небольшая, метра три на три, наверное. Снизу к ней подходит тропинка. С двух сторон возвышаются скалы. А с четвертой площадка обрывается в бездонную пропасть.

Однажды я стояла на ее краю. Страшно! Не столько от того, что можно сорваться. Когда стоишь на краю пропасти – внезапно ловишь себя на мысли, что хочется сделать шаг вперед. Прыгнуть в эту бездну. В груди, в животе в это время закипает страх. Мозг кричит: не смей! Отойди! И в то же время, вопреки голосу разума, инстинкту самосохранения, незнакомый голос в голове вкрадчиво шепчет: прыгни! Наверное, это голос дьявола. Ноги в это время становятся ватными. Голова начинает кружиться. Ты понимаешь, что если задержишься у края еще на секунду, то прыгнешь. Надо отойти. Нельзя искушать себя. И того, кто в тебе. Но сил нет. А когда все-таки пересиливаешь себя, делаешь шаг назад, внутри еще очень долго все дрожит. Непередаваемое чувство! Только нельзя им злоупотреблять. Потому что однажды можешь и не устоять перед соблазном.

Кто-то мне рассказывал, как ездил смотреть Большой каньон. Смотровая площадка огорожена невысоким парапетом. Автобус останавливается совсем близко от парапета, который скрывает пропасть. Люди выходят из автобуса, делают один-два шага – и вдруг видят, что они на краю чудовищной бездны! Их охватывает ужас! Ими овладевает тот же соблазн. Им хочется прыгнуть вниз. Но они понимают, что это – самоубийство. Они визжат. Падают на землю, чтобы не шагнуть через парапет. Но желание заглянуть в пропасть так велико, что они, продолжая визжать, ползут к ее краю. Смотрят вниз, чтобы увидеть дно. Та еще картинка.

Супермен добрался до площадки. Положил штатив на землю и ходит вокруг, что-то высматривая.

Догадываюсь: выбирает ракурс для съемки. Вид оттуда и правда замечательный. Особенно утром, когда дно пропасти скрыто туманом, отчего она действительно кажется бездонной. За пропастью – величественные скалы. А над ними – заснеженные вершины дальних гор. А еще выше – вечное и бесконечное небо. Вечером это тоже хорошо смотрится.

Только все это давно и много раз сфотографировано. Наивен бывает мой Супермен! Надеется покорить мир искусства пейзажными снимками. Никак не может понять, что, даже если фотография получится интересной и необычной, даже если на нее найдется покупатель, это ничего не изменит в его жизни! Потому что это вовсе не означает признания. Да, докажешь себе, что ты на что-то способен. И только.

Сажусь в машину. Снова смотрю на сумочку. И откуда у меня столько силы воли? Слабая женщина, а поди ж ты! Уже три часа прошло, как получила конверты с посланиями от Лизки, – и до сих пор не открыла. Да, там, конечно, письма. А что еще? Не деньги же! Когда она их написала? Первое – перед тем как поехать в Россию. А второе? Оно отправлено из Питера. Что она могла в нем написать? Когда? Сразу, как только приехала? После первой прогулки около родного дома? Или после того разговора с Василием?

Терпение заканчивается. Достаю конверты из сумки. Снимаю пластиковую скрепку. Сопроводительное письмо распечатано на принтере. Шрифт «Таймс Нью Роман». Кегль двенадцатый. Текст предельно лаконичный:

...

«Уважаемый герр Хольцман!

В ближайшие дни я еду в Россию на переговоры с потенциальной покупательницей отеля „Горный орел“. Если они будут успешными, то скоро у отеля появится новая владелица. Я хорошо ее знаю и не уверена, что она сможет успешно вести столь серьезный бизнес. На правах давней знакомой я откровенно предупредила ее об опасностях, которые ожидают любую начинающую бизнесвумен. К сожалению, она не принимает всерьез мою озабоченность. При нашей встрече в Питере я намерена еще раз предостеречь мою знакомую. Если и после этого она не изменит своего решения – сделка состоится.

Я не сомневаюсь, что в скором времени у владелицы „Горного орла“ появятся серьезные проблемы. Это может проявиться в следующем:

–  значительная нехватка или даже полное отсутствие оборотных средств;

–  проблемы с выплатой кредитов и/или получением новых;

–  невозможность поддержания отеля в пригодном для приема гостей состоянии;

–  значительное уменьшение или полное отсутствие гостей.

Не исключаю, что закономерным результатом неудач с ведением бизнеса может стать достоверная информация о намерении владелицы объявить себя банкротом или продать отель.

Как только вы убедитесь, что одно или несколько из перечисленных выше условий стали реальностью, а следовательно, проблемы у владелицы „Горного орла“ имеются и приобретают необратимый характер, прошу вас передать ей прилагаемый к данному поручению конверт.

В случае, если в течение трех лет с момента получения вами данного конверта перечисленные выше проблемы у владелицы отеля „Горный орел“ не возникнут или, наоборот, в бизнесе появится устойчивая положительная динамика, вам следует уничтожить данный конверт, не вскрывая его, путем сожжения.

С уважением, Лиз Штейнбах».

На записке стоит незамысловатая подпись моей сестры. И дата. Припоминаю события минувшего года и понимаю, что записка составлена за несколько дней до приезда Лизки в Петербург.

Беру в руки толстый конверт. Обыкновенная бумага. На конверте – никаких надписей. Как нет почтовых штампов и марок.

На втором конверте тоже сопроводительная записка. Она намного короче первой:

...

«Уважаемый герр Хольцман! Прошу Вас приложить данный конверт к тому, что я передала Вам ранее. При возникновении оговоренных мною условий второй конверт следует передать владелице отеля „Горный орел“ вместе с первым. Или уничтожить вместе с первым при тех же обстоятельствах.

С уважением, Лиз Штейнбах».

Снова Лизкина подпись. И дата. Когда я увидела ее, моя кожа мгновенно покрылась пупырышками. Вторая записка составлена в день нашей с ней встречи! Хватаю второй конверт. Он тонкий. На нем Лизкиной рукой написан адрес конторы герра Хольцмана. На марке с изображением Триумфальных ворот – круглый штамп почты России. Отчетливо читается дата. Все верно! Лизка отправила второй конверт по почте в день своей смерти!

Это уже похоже на мистику! Перед тем как уехать в Россию, Лизка дает Хольцману какое-то поручение. В Питере она что-то добавляет к нему. Причем в самый последний день своей жизни! Не означает ли это, что добавление имеет какое-то отношение ко мне? Как? Каким образом? Ведь письма адресованы владелице «Горного орла». Что, Лизка перед отъездом в Питер знала, что больше не будет хозяйкой отеля? А в Питере окончательно убедилась в этом? Что она могла знать такое, о чем я ни тогда, ни сейчас не догадываюсь?

Мучиться неведением больше нет сил. Рву толстый конверт. Достаю из него несколько сложенных пополам листов. Все с обеих сторон заполнены отпечатанным на принтере текстом.

Я начинаю читать.

Глава 21

...

«Здравствуй, Зоя! Сестра моя родная и единственная.

С первых же слов я вынуждена писать не то, что хочу. Мое „здравствуй“ вовсе не означает, что я желаю тебе доброго здоровья. Не могу я желать тебе ни здоровья, ни счастья, ни долгих лет жизни. Но чем заменить столь привычное „здравствуй“? Написать дружески-панибратское „привет“? Тем более не подходит! Начать с официального „уважаемая“? Вообще ни в какие ворота. Начать с какой-то грубости? Оскорбления? Не хочется. Я и в тексте постараюсь избежать всего, что может заставить тебя выбросить письмо, не дочитав его до конца. А мне важно, чтобы ты дочитала. Чтобы ты поняла, в какую ловушку попала. И кто ответствен за то, что ты оказалась в сегодняшнем положении. Мне греет душу мысль, что ты, читая эти строки, страдаешь. Потому что ты заслужила те муки безысходности, которые получила в ответ на свои корысть, бессердечие, злобу и подлость. Но пора переходить к сути.