— Это не значит, что я не сочувствую тебе. Просто я все это уже слышала.

— Сочувствуешь? У тебя нет ни малейшего представления о том, что я испытываю. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью… потом я вспоминаю… — Моника подавила рыдание, прижав руку ко лбу таким театральным жестом, что Анна едва не застонала.

Воспоминание о том дне не давало Анне покоя. Фотосессия для журнала «Вэнити Фэйр» на борту катера Моники. Разве это была не идея Анны сделать несколько снимков Моники на борту ее катера «Морской бриз»? Как будто Анна могла знать, что катер ударится о бревно и перевернется и что ее сестра останется парализованной от талии до пят. Моника не обвиняла ее в этом, или, по крайней мере, так она говорила — достаточно часто, чтобы Анна заподозрила обратное. Много месяцев, даже лет, Анна тоже обвиняла себя, но всему есть предел.

— Послушай, я знаю, как тебе тяжело, но…

— Ничего ты не знаешь, — рот Моники дрожал.

«Хорошо, ты выиграла», — Анна вздохнула, принимая поражение.

— Я пойду переоденусь.

Она устало зашагала к домику у бассейна. У нее появилось такое ощущение, словно Монике, постоянно пытавшейся унизить ее, наконец удалось добиться своего. И Анна вдруг перенеслась в шестой класс, услышала, как учитель физкультуры пронзительно свистит, и увидела, как все вылезают из бассейна. Но она была слишком толстой, чтобы перелезть через бортик. Слушая колкости и хихиканье одноклассников, Анна брыкалась и тянулась до тех пор, пока мисс Бэбкок в конце концов с презрительным взглядом не схватила ее грубо за руку и не вытащила на пол. С того дня Анну прозвали Моби[4].

Все эти годы щеки Анны пылали при этом воспоминании. Одной лишь мысли о том, что ее увидят в купальнике, было достаточно, чтобы вызвать ее подростковые комплексы, даже несмотря на то, что никто, кроме Моники, не будет свидетелем ее унижения. Анна посмотрела на бассейн, сверкавший, как осколки стекла в послеполуденном солнце. Если бы ее не переполняла тревога, она бы оценила его очарование. Бассейн был таким же старым, как и сам дом, его выложенная мозаикой плитка и декоративная кромка придавали ему дорогой, старинный вид. Растения, посаженные в дни Хаффа Хаффингтона, — джакаранда, тюльпаны и парагвайский паслен, — бросали похожую на кружево тень на патио и на домик с жалюзи на окнах, находившийся у воды внизу. Когда Анна приблизилась к нему, ее внимание привлекла встроенная справа жаровня для барбекю, служившая напоминанием о богатых вечеринках, устраивать которые Моника была большая мастерица, — вечеринках, на которые Анну и Лиз время от времени приглашали, — и о том, насколько изменилась жизнь с момента несчастного случая, разделившего ее на До и После.

Несколько минут спустя Анна вышла из домика, одетая в закрытый купальник, который мог считаться стильным во времена ее бабушки, и завязав на талии полотенце. Проходя через патио, Анна чувствовала на себе взгляд Моники, замечающий каждый ее шаг. Разве это не Моника должна была стыдиться своего почти обнаженного тела?

Анна вздохнула, таща шезлонг, на котором лежала Моника, к бортику бассейна, затем наклонилась и руками обхватила сестру за талию, в то время как Моника обняла ее за шею, и вдруг Анна почувствовала, что что-то сместилось у нее в пояснице. Стиснув от боли зубы, она опустила Монику в воду и немного погодя присоединилась к ней, держась рукой за ноющую поясницу.

— Ой! Она холодная! — Моника продолжала крепко держаться за бортик.

Анна открыла рот, чтобы возразить, — температура воды, нагретой солнцем, даже в ноябре редко опускалась ниже семнадцати градусов, — но промолчала. «С моим жиром даже Северный Ледовитый океан покажется теплым!» — подумала она. Когда Анна оттолкнулась от бортика, она вновь испытала тревогу. Какое-то время она не могла дышать, казалось, что вода делает ее руки и ноги более тяжелыми, но она с большим трудом смогла удержаться на поверхности…

— Может, наденешь плавательный жилет? Так ты быстрее согреешься, — предложила Анна сестре.

Моника покачала головой, стуча от холода зубами.

— Н-нет. Я в порядке.

Она схватилась за бортик. Ее ноги, бледные, как кувшинки, безжизненно покачивались на мерцающей поверхности воды.

— Мы должны делать это чаще. Упражнения не повредят ни одной из нас, — произнесла Моника, и Анна направилась к дальнему краю бассейна.

Затем, держась за пластиковый плот, она поплыла к Монике.

— Ты права, нам следовало бы делать это почаще.

Анна говорила спокойным, примирительным тоном. Моника отлично знала, что сестра ненавидит воду.

— Ты могла бы даже сбросить несколько фунтов.

Анна почувствовала, как сжался ее желудок.

— Мне для этого придется сплавать на Гавайи и обратно, — смеясь, ответила она. Она рано поняла, что лучшей защитой была шутка в свой адрес. — Вот, — она слегка подтолкнула плот к Монике. — Теперь твоя очередь.

Моника не обратила на это внимания.

— Я сказала об этом только потому, что тревожусь за тебя. Думаю, мне не нужно напоминать тебе о статистике.

— Спасибо, я благодарна за твое участие, — Анна вставила нотку цинизма в свой голос. Да, ей нужно было сбросить несколько фунтов — ладно, больше, чем несколько, — но она не объясняла это «статистикой».

— Если бы ты только…

— Хватайся, и я тебя подтолкну.

— Ты не…

— Давай же. Я обещаю, что не поплыву туда, где слишком глубоко.

— Если бы ты просто послушала, что я пытаюсь…

Анна неожиданно отпустила плот и снова направилась в дальний конец бассейна. Она тяжело дышала. Ее волосы прилипли к голове, а вода стекала по лицу, когда она услышала, как Моника защебетала слова приветствия:

— Гленн, дорогой!

Анна, убирая от глаз слипшиеся мокрые пряди, взглянула на агента Моники, стоявшего рядом с бассейном. О Господи! Ей не удастся проскользнуть так, чтобы он не увидел ее во всей ее обнаженной красе.

Моника протянула к нему руки: умирающий лебедь в заключительном па-де-де.

— Ты как раз вовремя. Я покрываюсь льдом. — Горестная нотка в ее голосе оставляла такое впечатление, будто Анна игнорировала ее, эгоистично гоняясь за собственным удовольствием.

— Рад буду помочь, — Гленн помахал Анне. — Привет, красавица!

Анна стиснула зубы, когда махала ему в ответ. Она знала, что это не было насмешкой; просто Гленн старался быть по-своему мил. Может, все же есть шанс, пока он занят Моникой, выскользнуть из бассейна и заскочить в домик у воды так, чтобы Гленн ее не видел.

Последняя надежда была разбита, когда Моника крикнула:

— Анна, милая, я уверена, что Гленну нужна помощь.

Даже если бы противоположный край бассейна кишел акулами, Анна не поплыла бы к нему столь неохотно. Она остановилась, когда добралась до ступенек, поглядывая на Гленна сквозь струйки воды, стекавшие по ее лицу. Он стоял спиной к солнцу, но даже несмотря на то, что на его лицо падала тень, нельзя было не заметить, как он красив — если вам нравится такой тип мужчин, конечно. Гленн и сам мог бы стать кинозвездой, хотя в строго определенном жанре. В нем не было ничего утонченного, в его смуглой коже и волнистых черных волосах, мастерски уложенных гелем так, чтобы создавать впечатление, будто он только что слез с доски для серфинга… или с кровати.

Анне показалось, что Гленн старается не смотреть на нее, пока она выбирается из бассейна. Вода стекала по ней ручьями; Анна представляла, как вода льется по ней как из ведра, будто с субмарины, которая выплывает на поверхность. Она устало тащилась где-то пятнадцать футов до стула, на котором висело ее полотенце, хотя ей казалось, что до него была целая миля. При каждом шаге Анна чувствовала, как подпрыгивают ее бедра, и слышала в своей голове насмешливые голоса: «Моби, Моби два на четыре, ей нужна дверь в ванной пошире». Она вся покраснела, как будто до этого загорала несколько часов. Затем схватила полотенце и поспешно завязала его на своей талии. Ее грудь сейчас была на виду, трясущаяся, как — на ум пришла старая дразнилка — две свиньи в мешке. Анна направилась к Гленну. «Господи, пожалуйста, пускай это поскорее закончится!» Разве недостаточно она настрадалась за сегодня?

Вместе с Гленном они вытащили Монику из бассейна и усадили в шезлонг. Анна растирала ноги сестры, когда ее собственное полотенце соскользнуло. Гленн быстро отвел взгляд, слишком быстро, как ей показалось. Анна сгорала от стыда, и слезы застилали ее глаза, когда она спешила к домику, чтобы переодеться.

Когда Анна вышла снова, одетая в хлопчатобумажную юбку с запахом и блузку, Гленн и Моника сидели в тени, смеясь над какой-то старой проделкой Моники.

— Я никогда не забуду выражение лица того мужчины! Ты мог бы подумать, что я не послала его, а предложила ему переспать со мной, — она лукаво улыбнулась. — Возможно, мне следовало… просто ущипнуть его. — Моника знала много разнообразных способов извести мужчину, который оказался достаточно глупым для того, чтобы попасть в ее сети.

— Ты уверена, что ты этого не сделала? — поддразнивал ее Гленн. Без сомнения, он намекал на то, что Моника любила выпить.

Моника пристально посмотрела на него, прежде чем издать еще один хриплый смешок. Только Гленн мог так ее поддразнивать, возможно, потому, что это означало: для него Моника не была инвалидом, вокруг которого надо ходить на цыпочках, и его регулярные визиты могли иметь целью как предложить ей новый модный сценарий, так и оживить в памяти прежние времена. Когда-то Анна подумала с любопытством, не были ли Гленн и ее сестра любовниками. Зная Монику, это казалось вполне возможным, но сейчас их отношения больше походили на дружбу.

— Ну… я пошла. — Анна выдавила из себя улыбку.

Моника и Гленн взглянули на нее, будто были удивлены тем, что она до сих пор здесь.

— Так скоро? — На лице Гленна появилось безразличное выражение.

Если бы он подшучивал над Анной или даже если бы он вел себя как скользкий голливудский агент, Анна была бы менее снисходительна к нему. Но несмотря на его грубость, она считала Гленна неплохим парнем. Его единственным недостатком, если это можно назвать недостатком, было то, что Гленн делал все возможное, чтобы скрыть свое прошлое. Его путь к военной форме и рубашке с короткими рукавами, которые он носил, был достаточно тернист. В результате казалось, что он появился из ниоткуда; даже его речи была присуща отрегулированная интонация диктора радио без какого-либо акцента. Хотя для Анны это не имело никакого значения — в Голливуде такие люди были королями и королевами массы. Именно это объединяло Гленна и Монику: они оба создали себя сами.

— Мне нужно домой, — ответила Анна. — Моя мама ждет меня. — Она слишком поздно поняла, что сказала «моя» вместо «наша». Но иногда Анне действительно казалось, что она была единственным ребенком Бетти.

Гленн поднес руку к груди.

— Сестренка, ты каждый раз разбиваешь мне сердце.

Анна быстро отвернулась, чтобы он не увидел слезы в ее глазах. Каким бы добрым ни было его поддразнивание, он походил на благодушного дядюшку, утешающего упитанного ребенка, которого ему жалко. Гленн не шутил бы так, если бы допускал хотя бы малейшую возможность, что Анна воспримет его слова всерьез.

Анна была уже достаточно далеко, когда услышала, как они смеются. Кровь прилила к ее щекам. «Вот что значит быть толстой, — подумала она. — Постоянно находишься в напряжении и, когда слышишь, как люди смеются, всегда принимаешь это на свой счет».

Было почти шесть часов. Солнце скользнуло по выступам далеких гор и вышло на опиравшееся на колонны парадное крыльцо. Когда Анна позвонила домой, чтобы сказать, что она задержится, Эдна немного поворчала, и это не сулило ничего хорошего. Бетти снова выкидывала номера — Анна поняла это по усталому голосу Эдны. Сегодня вечером не будет ни горячей ванны, ни книги, с которой можно было бы свернуться калачиком. Анне повезет, если она успеет перекусить чем-нибудь на ходу.

Несмотря на это Анна ехала медленно, осторожно направляя свою старую синюю «Короллу» к высоким кованым железным воротам на въезде в поместье — самое известное в Карсон-Спрингс, расположенное на двадцати акрах земли. Там были пруд с лилиями, оранжерея с орхидеями и сад роз, который мог конкурировать с садом в Белом доме. «Нет смысла рисковать без нужды», — подумала Анна, когда ехала вниз по крутой дороге каньона к раскинувшейся внизу долине. Что будет с Бетти, если она, Анна, окажется нетрудоспособной?

Анна знала, что думают люди: что им обеим было бы лучше, если бы Бетти жила в доме для престарелых. Но видели ли они эти дома? Знают ли они, что там происходит? И все было не так просто. Страховой полис не покрывал полный медицинский уход, поэтому Анне пришлось бы продать дом Бетти — единственный дом, который когда-либо был у Анны.