— Вам нечего бояться козней тех людей, что принадлежат к лживому и суетному миру. Им недосущна прекрасная птица, парящая в небесах. Как ее имя? Истина? Любовь? Вечность? Да, вечность. Где же суетящемуся миру угнаться за вечностью, ему бы себя не потерять!

— И снова вы говорите загадками… — вздохнула Настя. — Как же нам, простым людям, вас понять? «Птица Вечность»… Что это за аллегория?

— Вы еще поймете, — пообещал Григорий Саввич и тут же обратился к Денису: — Теперь, сударь, велите кучеру остановиться. Я сяду рядом с ним на козлы и покажу ему дорогу к мельнице.

Повертев головой, Настя сообразила, почему философ посоветовал отклониться от города именно здесь: густая роща, начинавшаяся сразу за холмом, скрывала карету, и со стороны проселочной дороги не было видно, что путники миновали город.

Скоро легкий шум воды оповестил о приближении мельницы. Хутор Панаса стоял на широком уступе холма, скрытый с одной стороны этой возвышенностью, а с двух других — небольшим лесом, через который и шла к нему дорога. Лишь с восточной стороны, где протекала речка, можно было издали заметить две хаты, амбары и погреба Панасова хутора.

Мельник, видно, хорошо знал Сковороду и встретил его приветливо. Однако же появление кареты — хоть и простой, дорожной, но все-таки не похожей на казацкую бричку, его несколько озадачило. Когда же из этого городского экипажа вышли одетые по европейской моде господа, он и вовсе смешался, переводя растерянный взгляд с Григория Саввича на красивую молодую пару, неизвестно каким ветром заброшенную к ночи на его скромную мельницу. Из хаты вышла мельничиха, за юбку которой цеплялся малыш лет четырех, и тоже с нескрываемым интересом уставилась на путников.

— Здоров будь, Панас, и ты, Явдоха, — обратился к хозяевам учитель. — Примите на ночлег моих друзей — пана и пани Погарских, а заодно их кучера Ерему.

— Мы хорошо заплатим за ночлег, — сказал Денис.

— Ну, добре, да только… — мельник замялся, — только у нас тут простая хата, не для таких шляхетных гостей. Чего ж они в город не хотят, ведь город-то рядом?

— Так надо, Панас, — ответил учитель — Прими их, накорми ужином и дай ночлег, а утром они уедут. А ежели кто до утра сюда вдруг приедет и спросит тебя, не видел ли карету с паном и пани, то скажи, что видел, когда шел по дороге; паны, мол, спросили тебя, правильно ли едут в Ромеи. Ты все понял, Панас? И ты, Я вдоха?

— Та поняли, поняли, — кивнул сообразительный мельник. — Сам так отвечу и работникам своим прикажу. А ты, Григорий Саввич, не останешься ли у меня на ночлег? Хлопца моего старшего чему-нибудь бы поучил.

— Рад бы, Панас, да только мне сегодня непременно надо в Ромен, — сказал учитель. — Я должен встретиться там с паном Ковалинским, который завтра с утра выезжает в Переяславль. Если не успею на его экипаж, то придется самому добираться до места, а это долго; я же пообещал Томарам вернуться к концу недели. Негоже учителю слово свое не держать, ведь тогда с учеников какой спрос?

— И то правда, пан учитель, всегда-то ты прав. — Панас почесал затылок, раздумывая. — Тут, конечно, от города недалеко, всего-то пару верст. Может, до темноты и успеешь. Да только все-таки лучше я тебе дам в сопровождение своего работника. Оно и мне спокойней будет.

— Спасибо за хлопоты, хозяин, — сказал Денис и повернулся к Сковороде. — А вы, Григорий Саввич, как будете в Москве, так уж непременно погостите в нашем подмосковном имении. Матушка будет рада, она любит ученых богословов.

— Так ведь вы сказали, что ваше имение под Трубчевском, — заметил Сковорода, и Насте показалось, что в его серьезных глазах мелькнули лукавые искорки.

— Да… конечно… — слегка смешался Денис. — Однако позвольте сказать вам несколько слов…

Он на пару минут отвел философа в сторону и о чем-то тихо с ним переговорил. Насте очень хотелось бы послушать эту короткую беседу, но шум расхлопотавшихся хозяев ей помешал. Панас велел своему работнику отвезти карету в ближайший лесок, а там распрячь лошадей, привести их в конюшню и накормить. Явдоха же, в свою очередь, заходилась готовить приезжим панам ужин и постель, бегая из одной хаты в другую и покрикивая на свою помощницу — босоногую девчонку лет четырнадцати.

Прощаясь с Григорием Саввичем, Настя уже почти не сомневалась, что он все о ней знает, потому что этому человеку было дано видеть скрытое от глаз и ушей. Она невольно проводила взглядом стройную, прямую фигуру учителя, уходившего по вечерней дороге в сопровождении хуторянина. Когда путники скрылись за деревьями, Настя повернулась к Денису и успела заметить, что он тоже смотрел вслед необычному философу, которого, вероятно, никак не ожидал встретить в украинской степи.

На ужин хозяйка подала хлеб с салом, рыбу и целую миску дымящихся вареников. Денис ел и нахваливал, а Настя едва сумела проглотить два-три вареника с вишнями, поскольку была в волнении из-за предстоящего ночлега. Она слышала, как Явдоха сказала девочке:

— Христина, постелишь панам в этой хате, а ихнего кучера отведешь в камору.

Настя поняла, что их с Денисом, как супругов, собираются уложить вместе, на одну кровать в этом домике, состоявшем из двух комнат — столовой, где они сейчас ужинали, и спальни, дверь в которую маленькая служанка то и дело открывала, занося туда подушки, одеяла и посуду. Насте было понятно, что вся эта суета объясняется тем, что служанке любопытно лишний раз взглянуть на необычных гостей. Тут же крутился и хозяйский сын — мальчик лет десяти. Работник, которому было поручено спрятать карету, тоже беспрестанно заглядывал, а потом вызвал Ерему обсудить какой-то вопрос о лошадином корме. Кучер уже вполне успел насытиться, но, привыкнув к ненадежности существования рядом с беспокойным молодым барином, быстро сунул в карман кусок хлеба и сушеную рыбину, а уж после этого двинулся во двор вслед за работником.

Потом и хозяева, убрав со стола, ушли вместе со служанкой, пожелав пану и пани спокойной ночи. Они отправились ночевать в другую хату, предоставив эту в полное распоряжение знатных гостей.

Поздний вечер уже готовился перейти в ночь; на темносинем небе высветился золотой серп луны и все ярче проступали звезды. Денис закрыл наружную дверь на засов, а Настя плотно задернула оконную занавеску. Теперь домик освещался лишь двумя светильниками — в столовой и в спальне.

— Ну что ж, сударыня, пора нам укладываться в нашу супружескую постель, — игриво сказал Денис и взял девушку за руку.

Она не нашла что ему ответить и молча переступила порог спальни. Кровать здесь была только одна, но широкая и высокая. И, надо отдать должное хозяйке, застелено сие ложе было с опрятностью.

Самым щекотливым оказалось то обстоятельство, что в домике не было ни лежанки, ни достаточно большой скамьи, чтобы мнимые супруги имели возможность спать порознь. Кроме кровати в спальне имелся лишь маленький стол, шаткая скамейка, сундук у стены и поставец для посуды.

Настя беспокойно огляделась и, скрывая волнение, сказала:

— Кому-то из нас придется спать на сундуке. Или на столе в соседней комнате.

— Помилуйте, кому из живых можно спать на столе?! — с шутливым ужасом воскликнул Денис. — А на этом сундуке поместится разве что ребенок. Нет уж, сударыня, не заставляйте меня подозревать вас в трусости.

— В трусости?.. Что вы этим хотите сказать? — опешила Настя.

— А то, что вы боитесь улечься рядом со мной. Неужели подозреваете во мне насильника?

— Нет, но…

— Стало быть, вы боитесь собственной слабости. Боитесь, что, оказавшись рядом со мной, не устоите и…

— Что?!. — возмутилась Настя. — Да как вы смеете…

Он не дал ей договорить, быстро схватив ее в объятия и закрыв ей рот поцелуем. Несколько мгновений девушка сопротивлялась, а потом ее захлестнуло то глубокое и упоительное чувство, которое раньше она знала лишь во сне. За одним поцелуем последовал другой, и скоро Настя ехала сама не своя; ее губы горели, пальцы путались в его волосах, по телу пробегала дрожь… Сквозь оглушительное биение крови в висках она услышала прерывистый шепот Дениса:

— Настя… Настенька… любимая моя…

С трудом оторвавшись от него, она сдавленным голосом спросила:

— Чтобы… чтобы сказали?

— Не «вы», а «ты», — поправил он. — Я сказал, что люблю тебя. Люблю с первой встречи.

— Почему же вы… ты раньше не говорил? — прошептала она, глядя на него сияющими глазами.

— Я противился своему чувству, потому что боялся быть отвергнутым. И еще я всегда думал, как и этот степной философ, что семейная жизнь — не для меня.

— Но Сковорода — святой человек, а ты…

— А я не святой, — подхватил Денис, — я никогда не чуждался грешных удовольствий. Но женщины нужны мне были лишь на время. Я ни к кому не хотел привязываться, потому что более всего дорожил свободой. Я думал: любая жена будет мешать моим занятиям наукой, моим путешествиям. К тому же я с детства испытал многие превратности судьбы. Было время, когда я жил в бедности и без всякой надежды на успех. Потому и решил ни с кем себя не связывать, чтобы иметь возможность идти по жизни смело, не оглядываясь. А семья — она сковывает человека, заставляет быть осторожным, отвечать не только за себя, но и за существа более слабые…

— Зачем ты мне все это говоришь? — глухим голосом спросила Настя и отстранилась от него.

— Затем, что люблю тебя, — сказал Денис и снова крепко привлек ее к себе. — Думаешь, почему я так рьяно принялся помогать Шалыгину, почему задержался в городе? Да потому, что хотел уберечь тебя от опасности! И хотел всегда быть рядом. Ведь только встретившись с тобой, я понял, что еще никогда по-настоящему не любил. Других женщин я легко брал и легко оставлял. Но тебя не мог оскорбить легким отношением. Такая девушка, как ты, заслуживает только серьезного чувства, а я не мог предложить тебе руку и сердце. Потому и молчал.

— Отчего же сейчас заговорил? — спросила Настя, упираясь кулачками ему в грудь. — Или решил, что после твоих поцелуев я потеряю голову и тут же тебе отдамся?

— Нет, не то. — Он улыбнулся, заглядывая в ее сверкающие глаза. — Не гневайся на меня, моя красавица. Я признался тебе в любви, потому что окончательно покорен. Теперь я не боюсь потерять свою свободу, а с восторгом положу ее к твоим ногам. Без тебя мне не в радость будут любые труды и свершения. Раздели мою судьбу, будь моей женой!

Денис вдруг стал на одно колено и пристально посмотрел на девушку снизу вверх. Настя видела, как в его глазах мелькает тревога и неуверенность, и этот взгляд убедил ее сильнее, чем слова. Она с невольной нежностью погладила его волосы, коснулась щеки; он перехватил ее руку, прижал к своим губам и с волнением спросил:

— Так ты согласна? Ты любишь меня?

— Люблю, — ответила она серьезно, без кокетства. — Да, люблю, скрывать не буду. Но женой твоей, наверное, не стану. Не потому, что не хочу, а потому, что ничего из этого не получится. Мы с тобой разные люди. Вряд ли наш брак благословит твоя матушка. Да и твое окружение будет смеяться, когда ты…

— Вот глупости-то какие! — прервал ее Денис, вскакивая с колен. — Даже слышать не хочу подобной чепухи! Матушка тебя полюбит, как только увидит. И друзьям моим ты понравишься. А хоть бы не понравилась — мне это все равно. Если же кто посмеет ухмыльнуться или слово плохое сказать, — пусть пеняет на себя! Денис Томский ведь не только над книжками сидел, но еще и научился неплохо владеть шпагой! — Он взял Настю за подбородок и добавил уже шутливо: — И потом, сударыня, проведя с вами ночь наедине, я, как честный человек, просто обязан жениться.

Настя хотела возразить, но Денис осторожно прикрыл ей рот ладонью и продолжал уже более серьезным тоном:

— Или, может, мое положение тебе не подходит? Да, я не очень богат. Среди твоих поклонников, наверное, есть более состоятельные люди. Но у меня большие надежды на будущее, я собираюсь в дальнейшем преуспеть. И не только как ученый; я вместе с Виноградовым буду заниматься производством фарфора. У меня и других задумок немало.

Настя отвела его руку и решительно заявила:

— Я даже не думала о деньгах! Мы с матушкой живем небогато, но нам вполне хватает. Я всегда считала, что человеку не надо излишнего. Но, если уж ты заговорил о состоянии, так должна тебя предупредить: я не подхожу тем женихам, которые ищут в невестах большое приданое.

— Прекрасно! Значит, ты подходишь мне! — воскликнул Денис. — Я-то как раз не ищу приданого. Мне нужна только твоя любовь. Если бы ты была богата, то я бы не рискнул сделать тебе предложение!

— Почему? — невольно удивилась Настя.

— Потому что Денис Томский всегда отличался несносной гордостью. Если бы кто-то предположил, будто я женюсь на любимой девушке ради ее приданого… нет, это было бы нестерпимо для меня.