Соня. Малолетняя меломанка.

Переключаю музыку, вытираю слезы и завожу машину. Хорошо, всё будет хорошо.

И следующая остановка у дома Марка. Там горит свет в окнах, и я могу представить, что кто-то стоит на балконе и видит меня сейчас в машине. Это нереально, но я это представляю и смеюсь, потому что так похоже на далёкое прошлое. В нём я слушала музыку и представляла под неё клипы с собственным участием. В нём я под каждую песню знала, что фантазировать, а порой были целые сеты из трёх-четырёх треков подряд и настоящий мюзикл. В далёком прошлом я умела танцевать, как Шакира, петь, как Агилера, играть на гитаре, жила в прекрасных дворцах, была замужем за Орландо Блумом, плавала на пиратском корабле и ходила в походы с кольцом всевластия, побеждая по пути орков и обнимая после победы Леголаса.

Я выхожу из машины, с тоской думая о том, что слушала бы музыку ещё часа два, сидя тут, а лучше — катаясь по городу. Выхожу и тут же возвращаюсь обратно, чтобы позвонить Марку.

 — Спустись, пожалуйста. Я у подъезда. Тут дождь.

Он выходит, прикрывая голову курткой, и забирается на пассажирское сиденье, а я делаю громче.

 — Куда мы едем?

 — Кататься. Ты против?

 — Нет.

Я включаю очередную свою находку — “Порнофильмы”, и еду, разгоняя, лужи.


Дайте мне белые крылья, — я утопаю в омуте,

Через тернии, провода, — в небо, только б не мучаться.

Тучкой маленькой обернусь и над твоим крохотным домиком

Разрыдаюсь косым дождем; знаешь, я так соскучился!


 — Тебе нравится ездить в дождь? — голос Марка глухой, и я слышу его кое-как сквозь шум дождя и ор колонок. Делаю чуть тише.

 — Мне нравится слушать музыку. Я об этом забыла на какое-то время. Сегодня Маня скинула две группы: “Ундервуд” и “Порнофильмы”, и я собираюсь слушать и то, и то.

 — А я тебе зачем?

 Я не знаю ответа, потому жму плечами и смотрю на тебя в надежде, что это что-то пояснит.

 — Не знаю, мне было тоскливо, — голос немного хрипит, и я ничего не могу с ним поделать.

Хочу пить до жути, но в машине нет воды, а заезжать на заправку нет желания.

Звонит телефон, висящий на подставке у магнитолы, и мы с Марком застываем, потому что там имя “Софи Марсо” и фото моего счастливого ребёнка. И Марк не дурак, чтобы самого себя не узнать за спиной собственной дочери. Он ничего не говорит, смотрит на фото пристально, настолько внимательно, будто прямо сейчас копается в памяти, и я боюсь, что она вернётся. Я ещё не готова к этому. Я не готова столкнуться с причинами, которые нас “развели”.

Марк протягивает руку и смахивает фото, чтобы ответить на звонок.

 — Да? — говорит он.

 — Папа-а-а! — воет Соня. — Бли-и-и-ин, я так скучала! Па! Давай видеосвязь?! — Экран чернеет, потом на нём появляется довольное загоревшее лицо нашего ребёнка, и Марк дрожащим пальцем принимает предложение о видеозвонке. Теперь Соня видит нас, а мы её. — Привет! Ты уже здоров? — она хохочет. Марк бледнеет, а я еду и еду. Больше на них не смотрю — не могу.

Всё моё внимание на дороге, на мокром асфальте и фарах, выхватывающих участок за участком.

 — Па-па-па-па! Ар-р-р-р-р-р! — хохочет Егор, он повис на шее Сони — я знаю.

 — Привет, — медленно говорит Марк, его голос слишком шокированный, будто он сейчас отъедет нафиг.

 — Там папа, да? — Макс. — Папочка, привет! — милый ребёнок, он воспринимает нас с Марком богами. Обожает нас, и иногда я не верю, что могла произвести на свет такого лапочку. Вот Егор — моя тема.

 — Ар-р-р-р-р! — Егор не унимается, он хочет, чтобы Марк ответил.

 — Папочка, как ты себя чувствуешь? — Максим говорит очень вежливо, хочется сейчас же сорваться с места и расцеловать его.

 — Ой, у меня столько всего нового! — Соне не нужны ответы.

 — Ар-р-р-р-р-р!

 — Да? Расскаж… — начал отвечать Марк Соне, но Егор снова:

 — Ар-р-р-р!

 — Да ответь уже ему! — неожиданно даже для себя самой восклицаю я и медленно торможу, чтобы уйти в себя.

Всё вокруг шумит и полыхает, мне страшно. Я никогда и ничего не боялась так, как вот этого момента. Сейчас Марк может услышать правду. Сейчас Марк может узнать всё, всё вспомнить. Сейчас мне нельзя вести себя неправильно, потому что он опять уйдёт, как тогда, и я буду смотреть вслед и…

 — Неля, тише, — он гладит меня по голове, и я поворачиваюсь к нему, вытирая окрашенные подводкой слёзы с щёк.

 — Что?..

 — Я попрощался с ними, мы позже поговорим.

Тоска и страх: уйдёт. Опять.

И в голове все мои вчерашние слова, что звучали снова и снова всю нашу жизнь. О, я будто сейчас героиня шоу, где сидят побитые и несчастные жены, что её вчера вызывали ментов, а сегодня говорят: “Плохонький, но мой!” Вчера выгоняла, сегодня держусь, вцепилась зубами и не хочу отпускать. Какая глупость… Сколько ему ещё терпеть? Сколько мне ещё терпеть?.. Неужели всё, что говорила себе столько месяцев, сейчас нужно забыть?

 — Ты вся дрожишь, Нель, — он тянется ко мне, отстёгивает ремень безопасности, прижимает к себе и гладит по голове, его пальцы перебирают жесткие косички, и пока лупит дождь — мы в капсуле, в коконе.  — Нель, тише, не нервничай. Мне кажется, что тебе нельзя, — и он молчит. И я молчу. — Расскажешь мне? — Я киваю, а он перетаскивает меня на себя, откидывает спинку кресла и укладывает на грудь. Я не плачу, я просто сотрясаюсь, будто от жуткого холода.  — У меня трое детей?

 — Да.

 — Соня, Максим и Егор?

 — Да.

 — Вообще их не помню. Меня будто засунули в чужое тело, как в фантастических фильмах. Эй, привет, чувак, — он смеётся, кривляется, — это — твоя новая жизнь. У тебя теперь жена… трое, блин, детей. Не верится даже… Но они какие-то нереально красивые. Даже Соня. Мне казалось, что девочки в десять или страшненькие, или становятся такими позже и уже навсегда.

 — Соня была не очень красивой в восемь, пожалуй, — смеюсь я в ответ и прячу улыбку в его рубашке, вспоминая этого головастика с тощим телом и большим ртом. За два года наша девочка набрала несколько кило, стала мягкой, кругленькой и хорошенькой. Но что всегда работало в ее пользу — так это милейший характер.

 — А Максим… он так обо мне переживал.

 — О, когда ты болел, Максим делал тебе чай каждый час. Ты всегда лежал обставленный кружками из-под чая. И он очень умный… — Я вздыхаю. Все эти слова просились наружу уже несколько дней назад. Мне становится легче… легче… легче...

— Егор — это что вообще? Мы его где взяли? — голос Марка такой тёплый, что я в него кутаюсь, устраиваясь всё уютнее и прижимаясь крепче к знакомому телу.

 — Это что-то… он не замолкает никогда. Но на самом деле мы его тайно обожаем.

 — Тайно?

 — Ага, когда он спит или когда на фото. Сладкий такой. И мне кажется, что очень талантливый. И больше всего нуждается в нас. Максим всех любит, как Маша раньше. Соня тоже милая, добрая. Очень сильно привязывается к людям. А любовь Егора нужно заслужить, и это капец как непросто. Зато потом он с ума сводит.

 — Звучит так тепло, что мне жаль воспоминаний.

 — Не торопись… есть ещё жена.

 — Неужели ты такая стерва, что даже сама это признаёшь? Не верю… Ты же…

Он сжимает руки и начинает меня тискать, я чувствую, как внутри него бьётся жилкой нежность. Она мне хорошо знакома. Тот самый трепетный момент, когда человека так сильно любишь, что хочешь съесть.

 — Ничего не бывает просто так, Марк, — вздыхаю я, касаясь кончиками пальцев его губ. — Марк… ты пойми, ну не расстаются те, у кого всё хорошо. Я и сама сейчас всё не опишу. Это мелочи, ерунда. Сегодня ты усомнился, что я занимаюсь верным делом,  завтра я в тебя не поверила. Даже не со зла, просто чтобы спасти от разочарования. Поддержать. На самом-то деле никто не виноват толком… наверное. Но разница в том, что я всё помню, а ты — нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 — Отвезёшь меня домой?

 — Отвезу…

* * *

Дом тих, одинок. Я вспомнила про кошку Егора, когда она прыгнула к нам под ноги. Поняла, когда открыла холодильник, что давно ничего не ела тут и не готовила. Я поняла, что тут я только сплю и существую. 

Мы идём по прихожей к лестнице на второй этаж, и я хочу остановиться и как-то оправдаться. Мне кажется, что в этом доме стало мало любви. Мне за это стыдно. Когда-то мы купили его вместе, сделали ремонт вместе. Расставили по местам мебель, покрасили стены. Когда-то ты любил всё тут делать сам как мог и как умел, потом перестал удивляться новым вещам, появившимся без твоего участия.

— Что за музыка?

— Сонина… максимально девчачья.

— А твоя?

— Нет. Моя у меня появилась неделю назад.

Я будто привела в дом любовника, который выискивает следы другого мужчины с ревностью и смирением.

— А моя?

— Ты не любил музыку.

— Любил…

— Ну что-то изменилось. Я… — искренне задумываюсь и киваю в полном недоумении. — Упустила этот момент, прости.

— Когда родилась Соня?

— Через девять месяцев после нашего первого секса.

— Дай угадаю, — ты смеёшься. — Максим после второго?

— Ха-ха! Нет. Мы планировали всех детей после Сони. Ты очень её любишь. Я понимаю, что нельзя выделять кого-то из детей, но если быть честной… то ты Соню боготворишь. А она тебя. Вообще, дети очень сильно нас любят. Пока любят.

— Пока?

— Всё чаще задумываюсь надолго ли, — глаза щиплет.

Я стала сентиментальной, увы. Сама не понимаю причину, но начали трогать поющие дети, истории про родителей и дурацкие ролики. Влюблённые — нет, как и смерти героев фильмов и книг. Трогает нежность. И трогает щемящая тоска.

— Эй…

— Нет-нет. Ты не тот, кто мог бы понять. Ты и твои родители… вы же образцовые. — Я открываю окно, и сырой воздух охватывает тело и пробирает до костей и мурашек. — Ужасно дождливое лето… Соня меня разлюбит. Лет в восемнадцать, когда я не позволю ей встречаться с хулиганом, поступить в институт на, не знаю, актрису или библиотекаря. Когда покажусь старой, когда она впервые не сможет мне что-то рассказать. Я превращусь в молодящуюся старушку, которая лезет не в своё дело. Это даже не «нелюбовь» — это «невлюблённость». Максим, сладкий мальчик, будет меня любить, но когда-то станет делать это покровительственно. Мамочка моя. Или останется под юбкой — ещё хуже! А Егор… О, уверена, он заработает в двадцать свой первый лям. Будет приезжать раз в месяц и долго меня обнимать. Говорить мне «мамаяпоел» и «мамаявшапке». На все вопросы будет говорить «Всё хорошо, мам, правда». Я не говорю, что у всех так, но я этого боюсь. И я понимаю, что это возможно. А может, они просто станут чуть меньше доверять, не волновать по пустякам. И одно за другим. Меня начнёт это пугать, до истерик с самой собой — и вот я уже выясняю отношения. Жду звонков. Ох… не хочу.

— Но я…

— Мне кажется, будто я с призраком говорю. Тебя! Уже! Нет! — Я говорю шёпотом, но это воет по комнате могильными стонами. Ты мёртвый напротив меня, бледный и невидимый, уходящий сквозь пальцы.

— Неправда. Я тебя люблю.

— Сейчас любишь. Ты ушёл. А я прогнала.

— Зачем прогнала?

— Дала шанс… Ты когда-то обещал меня не оставлять. Никогда. Так вот я вернула это обещание тебе, и ты не отказал.

— Так, может, сам ангел-хранитель нашей странной пары вселился в долбанутую Ильину?

— А может, и нет… Я должна это переварить.

Лет в двадцать пять – двадцать шесть я заметила странную вещь. Девятнадцатилетние мальчишки стали казаться «очень даже ничего». При том что до этого я смотрела на неравные браки с перекосом в сторону возраста женщин дегенеративным бредом. Даже мальчик младше на полгода казался страшной катастрофой, а уж на год… два. В двадцать пять открылись глаза. Очаровательными стали их молодые лица, тела и легкомысленный глупый юмор.

Марк в моей постели этой ночью — мальчишка. Он лежит привычно, обняв мои бёдра, положив голову на мой живот, как сотни раз в молодости. И впервые — за последние лет пять. Мы перестали вот так спать, когда я решила, что хуже высыпаюсь. В какой-то период жизни от усталости стала нервная и озлобленная и решительно запретила меня по ночам обнимать, а после Марк и сам не захотел.

Сейчас мы снова, как раньше, вот так переплетены, как корни древнего дерева, и я наслаждаюсь и не верю, что была такой дурой. Я снова не сплю — не получается, а он снова вырубился раньше меня. Я смотрю на его лицо и перебираю волосы, глажу плечи. Он снова тот, прежний. Мальчишка в теле мужчины, который вдруг стал иначе на меня смотреть. У него появилось трое детей за один вечер существенно сократившейся жизни. Я превратилась из девчонки в мать. Катастрофа! Всё вверх тормашками! А он посмотрел на меня так, что щемящая тоска вывернула душу.