Ксюша Левина - Чёртов мажор

Я не плачу больше от обиды, как в детстве, как в восемнадцать. Я плачу от тоски.

И когда он сцеловывает дурацкие слёзы, когда боготворит давно знакомое тело, когда шепчет слова, неслыханные, прекрасные, всё в груди беснуется, и я снова его бужу, потому что голова от этого пьяная, и не хочется терять ни секунды.

Просыпайся, просыпайся и люби меня ещё, чтобы я запомнила. Выжгла в памяти, в груди, на коже.

 Он обнимает, кусает, терзает и ломает. Опять. И я отчаянно цепляюсь снова и снова.

 — Люблю тебя…

Он, наверное, не слышит. Ну пусть. Потом скажу снова.

* * *

Мы сидим в кухне, и я понимаю, что с того дня, как был куплен этот стол, за ним никто, кроме детей, и не ел. Я обожаю есть, сидя на барной стойке, Марк в кабинете перед компьютером. Гостей собираем в беседке, а зимой достаём старую добрую «книжку» и ставим в гостиной.

Сейчас мы за кухонным, друг напротив друга, и Марк листает фотоальбом.

— Я думал, уже никто не печатает фото, — улыбается Марк и гладит снимок с Соней. Ей там пять, и она пухленькая, как человечек-Мишлен.

— Да я бы и не печатала, но моя подруга Саша обожает это. Она сама сделала все альбомы.

— Эти люди — мои дети, — шёпот Марка такой проникновенный, что я борюсь с очередными слезами.

Никогда столько не плакала от умиления, но сейчас весь его вид, его застывшая фигура, его пальцы, сжимающие страницы альбома — это трогательнее всего, что я видела.

— Соня, Максим и Егор… Я очень их люблю?

— Ты очень любишь Соню.

— А парни?

— Они… мне порой кажется, что… может, мне просто кажется, но не так, как её. Она девочка, принцесса. И за её воспитание как-то по умолчанию отвечала я. Твоя задача была баловать и любить. А с парнями — наоборот. Ты их воспитываешь, а я балую. Может, от того кажется, что ими ты чаще недоволен.

— Наверное. Звучит, будто я не очень справедлив?

— Не знаю. Не думаю. Может, тут я виновата, — я отвожу взгляд и вспоминаю наши скандалы на тему детей.

Мне стыдно, но как всё это пересказать? Как объяснить, что у нас совершенно разные взгляды на то, что правильно, а что нет? Как вспомнить всё гадкое, что мы друг другу наговорили на тему Макса? Или Егора? Как много раз мы перетирали тот факт, что Соня растёт зависимой от мужского мнения и сидит на игле одобрения отцом всего: от платья до причёски?

Как объяснить, что парни прячутся за меня и воспринимают папу как воспитателя, от которого всегда можно укрыться. Да и то, пацаны — громко сказано. Скорее, Макс. Егор вообще неуправляемый. К моменту, когда он родился, мы уже не обнимались по ночам и спали на разных краях кровати.

— Как-то неправильно, что мы условно поделили детей. Какое-то средневековье, нет?

— Да.

— Зачем ты на это согласилась?

— Не знаю…

Знаю. Потому что мне не хватало Марка. Потому что я была почти всегда расстроена. Потому что Соня забрала когда-то у меня львиную долю его внимания, и я превратилась в первую очередь в мать. Потому что наш мир стал крутиться вокруг нашей тёмненькой хорошенькой девочки, и, не желая вырастить эгоистку, я предложила завести второго ребёнка. Появился Максим — и я влюбилась. И у каждого из нас оказалось по игрушке. Когда в доме оказался третий ребёнок — я влюбилась во второй раз, но отца в его жизни стало совсем мало, потому что у меня теперь было два мальчика, и я укрывала их защитным коконом и не пускала туда никого. 

— Мы кошмарные люди, — смеётся Марк. — Мы же это исправим?

— Посмотрим, как ты запоёшь, когда всё вспомнишь…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Будешь мне всё рассказывать? С самого начала?

— Я… в общем, я всё записывала… Ну, с того момента, как ты… Подсмотрела идею у этой милой парочки из другой машины. Егор и Лида, она там перепугалась, глядя на тебя, и решила для Егора историю написать. Ей тетрадки хватило, а мне, похоже, трёх томов не хватит, но…

— Почитаешь мне? Сама. Я послушаю. Хочу послушать. Мне нравится твой голос.

Я вою от того, какой нежный голос у Марка, какой тихий и интимный. Мы всего минут двадцать назад вылезли из постели, я ещё не обсохла после душа, ещё помню в деталях как это было и слишком перевозбуждена. Любые изменения его голоса — вызывают мурашки, а я успокаиваю себя тем, что просто влюбилась в мужа. Ничего странного. Пройдёт. 

— Мы никогда не были дома одни, — вдруг говорю.

Марк в одних трусах, я раздета полностью. Иду за тетрадью — она лежит в ящике с вилками и ложками, и понимаю, что это кайф — ходить по дому голой.

— Пока была Соней беременна, мы были осторожны и очень стеснялись. После её рождения стали одержимыми кроликами, но дома был ребёнок, и это были просто дебильные секс-марафоны в необычных местах. После Макса секса стало намного меньше. После Егора он закончился. Но вот так… голыми мы никогда не ходили по дому.

— Ну надо же когда-то начинать!

Марк встаёт, делает ко мне несколько шагов и обнимает. Наши обнажённые тела соприкасаются, он горячий — я холодная. Мы оба мычим от того, как это круто, и долго целуемся, пока я не оказываюсь на столешнице, а Марк между моих ног.

История начинается с начала. Мне кажется, что мы встретились вчера и сейчас переживаем самые сладкие моменты, не в силах остановиться. Ну… просто багажом трое очаровательных ребятишек.

Мы существовали теперь на одной территории в совершенной платонической связи. Когда я рассказываю кому-то о такой диковинке сейчас, мне говорят: ну ясно все с вами с самого начала!

Тогда я не видела в этом проблемы. Мне было комфортно и круто. Я видела твои взгляды, я понимала, что тебе сложно, но мне щедро подарили время, и я им пользовалась. Мне было интересно, как много ты мне дашь спокойствия, как долго мы будем играть брата и сестру, как много мне будет нужно времени, чтобы убедиться в том, что у тебя всё серьёзно? Мы просто существовали и боялись друг друга, но не отходили ни на шаг. Всякий раз, как в голову приходили дурные мысли, я искала твою руку. Порой замечала, что ты вскидываешь голову и с тревогой ищешь меня, а потом лицо разглаживалось, и губы трогала улыбка. И мы просто друг друга изучали, приглядывались и кайфовали в этом.

Мы слушали мою музыку, смотрели твои фильмы. Мы читали какие-то книги, умные и очень скучные, а ты кривился на них, пока я восхищалась. Я будто с каждым днём прокачивала скилы и поднимала уровни, за неделю вырастала на пару лет. И ты во всём этом был главной персоной, каждая мысль — о тебе. Новые впечатления — рассказать тебе. Новости — ты узнаешь их первым. И твой искренний интерес к каждой мелочи откладывался в копилку привязанностей, и она была уже полна. У меня в сердце уже не было места, чтобы хранить все мелочи, связанные с тобой, и оно росло, лопалось по швам, сочась кровью.

И только иногда ты так на меня смотрел, но мы про это предпочитали забывать. Мы замолкали, расходились по разным комнатам, улыбались каждый своим мыслям, трепетали от этого, боясь сорваться. Почему? По кочану.

Когда в один из дней я в очередной раз поймала на себе этот твой взгляд и застыла, как каменная, впервые стало… обидно. Все произошло по чистой случайности, мы просто столкнулись, когда я выходила из душа с полотенцем на голове, завернутая в халат и совсем не сексуальная. В общем-то, это произошло средь бела дня, я просто долго шла по жаре пешком и хотела охладиться. Так себе повод…

Ты шёл по коридору, я вышла и тут же угодила в западню. Что-то в тебе щелкнуло, и мне показалось, что это совсем непохоже на то, что было раньше. То, что было во время первого и последнего нашего секса. Уже глубже и сильнее.

Ты смотрел на меня голодно, тяжело сглатывая и поверхностно дыша, а зрачки были темны и взгляд расфокусирован. Ты смотрел обреченно, улыбался краешком губ, а потом покачал головой, отставил меня в сторону и пошёл в душ. Это был первый раз, когда меня полоснула обида от неконтакта, первый раз, когда я поняла, что тебя до ужаса ко мне тянет, уже совершенно серьёзно, уже недостаточно простых взглядов. Первый раз, когда я поняла, что сопротивляться не могу и не хочу.

Толкнула дверь ванной комнаты, ты стоял ко мне спиной, и я нерешительно закусила ноготь на большом пальце. Ты успел раздеться и, подняв руку, сжимал в ней шторку, чтобы отодвинуть её в сторону. Повернул ко мне голову, и я видела твой профиль, напряжённо сжатые в линию губы, дёргавшийся кадык, прикрытые глаза.

Подошла, прижалась грудью и щекой к твоей спине, обхватила талию руками.

— Что ты чувствуешь сейчас? — глупый вопрос вырвался сам собой, я до жути хотела попасть в твою голову. Прямо сейчас понять, что это тот самый правильный момент.

— А ты как думаешь? — голос вибрировал, отдавался по моей коже, я слышала его изнутри, откуда-то из самого твоего нутра. Повернула голову и прижалась к твоей коже губами. Спина тут же покрылась мурашками, а с твоих губ сорвался глухой отчётливый стон. — Зачем ты сейчас меня дразнишь? Мне же непросто. Мы уже вторую неделю тут бродим, ты шесть раз спала в одной со мной кровати и всякий раз мы просыпались…

Я кивнула, мы и правда всякий раз просыпались в объятиях друг друга от жуткой духоты, с затёкшими конечностями, но всё равно долго не могли оторваться, отлепиться. Я знала, что так будет, и всё равно ложилась, как приличная девочка, строго на другую сторону кровати.

­— …Я сейчас чувствую себя обнажённым, если тебе нужен ответ на вопрос. И я не про одежду, — внутри меня взрывались крошечные звёзды. Это был шипучий восторг, такой искренний, по-детски радостный.

 — Значит ли это, что ты мне принадлежишь?

 — Значит.

Я развернула тебя к себе лицом, и ты подчинился, мы стояли посреди ванной комнаты, смотрели друг другу в глаза и держались за руки. Я в одной футболке — ты беззащитен. Я ещё перепуганная, ты — открытый мне, как книга.

 — Я очень тебе доверяю, как никому в мире, — шепнула я, привставая на цыпочки. — Тебе этого достаточно?

 — Более чем.

 — И я верю, что только ты обо мне позаботишься.

 — Не сомневайся.

 — И я так скучаю, когда тебя нет, что сейчас хочу связать и положить в карман и всегда носить с собой.

 — Хорошо, так и поступим.

Ты поцеловал меня, гладя скулу большим пальцем и чуть сжимая шею, а потом прижался к моему лбу своим, рвано выдыхая. Мы больше не говорили, но очень долго молчали и привыкали к этим ощущениям. Осознанным, выдержанным, как хорошее вино. Сейчас за все те долгие дни, что держались на расстоянии, за те дни, что смотрели друг на друга волком и трепетали от простых касаний, наступала расплата. Мы вполне могли бы разойтись и в этот раз, не нарушив границ, которые большинство сочли бы глупостью, но почему-то чего-то ждали, пока эта тонкая ниточка, удерживавшая тела рядом, не окрепла, превратившись в толстые корабельные канаты. Они опутали нас, подчиняясь рукам, которые нетерпеливо сплетались. Связали головы, сцепив насильно губы и языки, скрутили в клубок, внутри которого всё раскалялось и шипело, бурлило.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ты меня до жути любил, я это чувствовала. И до жути мне принадлежал, как принадлежат родителям дети, телу руки, произведения искусства создателю. Я дышала этой властью, восторгаясь своим всесилием и понимала, как теперь от этого зависима.

Я хотела вечно тобой вот таким, обладать. Единолично, ревниво, капая слюной на пол, как разъярённая собака, охраняющая кость. Запереть в квартире, хранить только для себя. Вечно. Навсегда. Вот такое было в голове той восемнадцатилетней девочки.

Отчаянная потребность обладать без остатка своим первым человеком, который вдруг спас от одиночества и занял собой всю пустую жизнь, как занимают опустошённый город вражеские войска. Как зарастает травой пустая мёртвая земля после дождя. Как непременно занимает всё свободное пространство газ в комнате, грозя подорвать всё здание от одной искры.

 — Это любовь, — шепнула я, не отнимая губ.

 — Очень на то похоже, родная, — ответил ты.

Мы сломали нашу глупую наивную стену, приняли взаимную зависимость как должное, и потом в отчаянии смотрели друг другу в глаза, принимая тот факт, что теперь уже безвозвратно встряли.

 — Ты мой, — уверенно заявила я, гладя кончиками пальцев твою спину, вздрагивая от яркого и как будто первого в жизни оргазма, понимая, что не могу наесться этим вдоволь. Не выходит.

Голод остаётся в теле снова и снова, грызёт, как вечно голодный пёс.

 — Твой, — выдохнул ты, вытерев пот со лба, держась за стиральную машинку, потому что подгибались коленки. Пытаясь отдышаться.