Ксюша Левина - Чёртов мажор

 — Да никто! Просто вспомнила, что счастливой была раньше. Вернулась к заводским настройкам и вот… пробую новую жизнь с чистого листа.

 — Рада за тебя, — и Ника встаёт из-за стола.

Она обижается, она считает, что я её предала.

А мне хорошо, будто сбежала от абьюзера и ужасного зверя, хоть это и не так.

Меня никто не угнетал. Я сама создавала себе врагов и врагинь.

Телефон звенит и я мигом беру трубку.

 — Да, Марк?

 — Пошли в кино?

 — А дети? Сами с собой посидят?

 — Ага, — он весёлый и мне весело. Мы сто лет не были в кино.

 — Пошли! Захвати меня из к… — смотрю вокруг себя, на тощих богатых женщин, что пасутся у фитнес-бара со смузи, и решительно собираюсь на выход. — Из кафе, вышлю геопозицию.

 — Ты же в клубе, — озадаченно говорит он.

 — Ага, мне просто нужна порция вредного кофейка с плюшкой. Жду короче!

Из какой бы вещи ты не вырос… до неё можно и похудеть, если она любимая, верно?

Мы с мамой сидим на диване в гостиной Софьи Марковны и сверлим взглядами проссеко. Я готова уже открыть бутылку и бухнуть, но мама всё ещё не может смириться с тем, где она находится.

 — Неля? — истерично завышает ноты, а я сдержанно киваю.

 — Нам нужно поговорить, пожалуй, — прошу я, но мама дёргается, будто я подала ей для рукопожатия покрытую слизью руку.

 — О ч-чём? о том, как спустя лет ты осознала, что разрушила свою жизнь? А я говорила, что не приду, когда ты попросишь. Я говорила, что так будет! — она “трусит” головой.

Мелко мелко качает ей из стороны в сторону, а глаза сверкают, наливаясь слезами.

 — Мам, с моей жизнью всё прекрасно!

 — Неля, очнись! — мама театрально шепчет, машет руками. — Очнись, Неля! Трое детей! Муж… в золотой клетке держит! Работа… что за работа? Что за будущее?

Софья Марковна появляется в гостиной с бокалами для проссеко, а я торопливо срываю обёртку и начинаю раскручивать мюзле. С глухим хлопком бутылка открывается и вино шипит в бокалах, а мы с Софьей Марковной делаем по большому глотку.

Мама смотрит с каким-то отвращением и на нас, и на бутылку.

 — Мам… я хочу, чтобы мы нормально общались, — прошу я, но перед мамой будто бетонная стена, сквозь которую она ничего не слышит.

Я смотрю на них и сердце кровью обливается: на Софью Марковну в сливочного цвета костюме из лёгкой ткани, и на маму, далёкую от элегантности и будто законсервированную ещё двадцать лет назад.

Смотрю и представляю её молодой, прежней мамой, думаю, как это вернуть. Должна вернуть.

Мне кажется, что я обязана закрыть все гештальты. Обязана по каждому пункту перед собой отчитаться, и мама — один из них, один из моих проблемных якорей в прошлое. Неуютное, страшное прошлое, связанное только с бесконечными слезами и истериками. Несправедливости и ненужности.

 — Неля, а я… — начинает мама и берёт, наконец, бокал. Только Софья Марковна не даёт договорить.

 — Неля, а как дела у Егора? Как его новый кружок?..

 — Студия, — киваю я. — Отлично… он почти убедил нас, что ему это и правда интересно!

 — Он такой смешной! Такая развитая фантазия! — и Софья Марковна начинает не прекращая расписывать таланты моего сына.

Мама молчит. Она не знает, что сказать.

Её затворничество, незаинтересованность детьми, сейчас обнажаются, будто крабы после отлива. Мы болтаем, а она молчит, и от каждой новой смешной истории из прошлого, её губы нет-нет, да трогает лёгкая улыбка. Сейчас начнёт сравнивать моих детей с Серёжей, вот сейчас… три… два… один.

 — Соня похожа немного на… меня, — тихо говорит мама и делает глоток проссеко. — На мою фотографию в детстве.

И все мы знаем, что это не так. Что Соня — копия Марка, что её характер во многом копирует бабушку Марка, что она вообще не пошла в породу Магдалиных, но мы киваем.

 — Ещё проссеко? — спрашивает Софья Марковна и не дожидаясь ответа подливает маме вина.

Мы не заключаем ни мир, ни перемирие, но я хочу верить маме. Она мне ничего не обещала, но я хочу верить, что хотела пообещать.

Я уже готова снова стать её дочерью, из роли которой выросла, осталось убедить в этом её.

И как же хорошо, что Софья Марковна такая удивительная мать, и как же плохо, что я не верила Марку все эти годы, отрицая, что она даже просто “хорошая”. Накручивала себя, отвергала её, выдумывала. А свекровь защищалась и порой перегибала палку, провоцируя меня.

Пора нам всем повзрослеть уже…

А то скоро Соне понадобится хороший пример женщины!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне снова можно уходить в свой мир за пластиковыми капельками наушников.

Я иду по улице, по нашему частному сектору и веду на поводке нового члена семьи — щенка какой-то дворняги, которого было решено для меня приютить.

Марк решил, что я обязана снова гулять. Не для здоровья, а только для того, чтобы уходить в себя и рефлексировать под музыку, потому теперь в доме есть Мордоворот, очаровательный щеночек, пушистый и ушастый, как спаниэль.

Я снова много мечтаю, снимаю мысленно клипы и фильмы, доигрываю на свой вкус сцены из сериалов и танцую танго с Орландо Блумом.

Он… постарел, кстати.

И Кэти Перри… стерва, конечно.

Я снова могу быть одна и не только стоя в слезах под душем. А ещё в наушниках мне можно готовить, убираться и просто сидеть во дворе с книгой. Все эти опции приятны и сильно радуют, потому что мир: “Бом-топ-топ-мааам” — стал существовать за перегородкой, которую я убираю только соскучившись.

О, я люблю своих детей, но я обожаю своё пространство и его стало ровно столько, чтобы не стрессовать. И мне… не стыдно.

Я больше не жалуюсь и не ору, я просто не мешаю детям жить. Они могут орать, они могут топать, они могут играть сами с собой в шахматы, танцевать, петь, скакать на голове, пугать кота, лаять на собаку, прыгать на матрасе. Могут!

Пока я этого не слышу.

И я это обожаю.

К вечеру мои дети такие измотанные, что еле волочат ноги, а я такая спокойная, что меня не раздражает даже недоеденная еда в тарелке и остывший чай.

Кстати… он перестал остывать.

Потому что я пью его одна и не парясь. За пятнадцать минут… никто не помрёт! Кроме моих нервных клеток.

Я снова смотрю сериалы. И сейчас я веду на поводке собаку, зная, что дома у меня переделаны все дела, готов ужин и дети готовы лечь спать — а на ноутбуке есть целый сезон “Большой маленькой лжи”, и я буду его смотреть. А потом посмотрю “Королев крика”, все сезоны “Американской истории ужасов”, “Американскую семейку” от и до. оставлю на сладкое “Бруклин 9-9” и “Воспитывая Хоуп” — потому что могу.

Я имею право на свои маленькие кусочки просвещения.

Пусть по серии в день, пусть не запоем, но мне это нравится. Предвкушение целого часа новой истории.

А завтра я задумаюсь над своим будущим. Мне двадцать восемь, я даже не помню на кого училась и о чём мечтала в восемнадцать, когда заканчивала первый курс.

Завтра я решу, что делать с длиннющим остатком своей жизни.

Я хочу этого для себя, настоящего и правильного. Именно мне интересного будущего.

С Марком, детьми, сериалами, музыкой, домом и кучей странноватых родственников.

И без тупого распиаренного стресса.

Это так модно в наше время… уставать.

Модно говорить, как обожаешь сон и кровать, как вместо крови в твоих венах кофе с молоком, как много дел и мало сил, как ты стар в двадцать, как не видишь света белого и скоро умрёшь. Только сейчас я понимаю, что это не смешно и очень глупо.

Отписалась от всего во всех социальных сетях!

К чёрту!

 — А вот и вы, привет Мордоворот, — Марк ждёт нас у калитки, щенок бежит к нему виляя задом. — Как погуляли?

 — Хорошо, — улыбаюсь я и крепко обнимаю Марка. — Все спят?

 — Абсолютно! Мы свободны! Какие планы?

 — Ванна с солью? — спрашиваю у него, понимая, что согласится.

 — С превеликим удовольствием!

 — Ну вот и иди в свою ванну, а я пошла на чердак смотреть “Бруклин”!

Он хохочет, хватает меня поперёк живота и тащит на чердак, где у нас тайное место для сериалов и мини-холодильник с пивом.

“Бруклин” мы смотрим вместе, но помимо этого у каждого есть свой сериал, который личный и только для души.

 — А ванна-а-а, — воплю я, падая в кресло-мешок перед телевизором.

 — А ванна перед сном, какая там серия?

 — Нашёл у кого спросить! Я за сыром, тебе взять?

Я наряжаю ёлку и понимаю, что достигла того момента в жизни, когда готова признать себя человеком. Вот прямо сейчас, стоя с игрушкой-шишкой в руке перед ёлкой, глядя на спящего в кресле Егора, который свернулся калачиком, будто кошка. Глядя на свернувшуюся рядом кошку, и тут же развалившегося пса. Глядя на мой дом, в котором подготовка к новому году вылилась не в сказку, а в бардак… я ощущаю себя человеком. Не женой, не мамой, не дочкой, не женщиной, не равной мужчине особью.

Смешно.

А ещё ощущаю себя восемнадцатилетней.

Марк заходит в гостиную и откидывая отросшие волосы со лба, изучает обстановку.

На нём джинсы и футболки с длинным рукавом, он сильно напоминает сейчас того мажора из моей волшебной сказки про любовь. Этот мажор чуть шире в плечах и чуть крепче, а ещё он только что помогал Максиму делать оладьи и потому его чёрная футболка присыпана мукой. Интересно, это добавляет мужикам брутальности?

 — Как тут дела?

 — Егор спит, — вздыхаю я, вешаю шишку и отхожу в сторону. — Ёлка уродливая такая, да?

 — Ага, — хором отвечают Марк, Макс и Соня, а потом смеются.

Только в фильмах ёлка главных героев похожа на сказочную, а в жизни это почти в восьмидесяти процентах из ста лысоватая штука в игрушках и дождике. До дети всё-таки в восторге, а мне нравится запах хвои.

 — Ну зато не жалко будет выкидывать!

 — Мы не выкинем, — бормочет Егор, который настроен решительно и собирается ёлку посадить в горшок вместо китайской розы, и оставить навсегда.

 — Ну что? Все спать?

Соня и Макс начинают выть, а я жму плечами.

 — Мне очень жаль… — не жаль. — Но уже поздно… — нормально. — И мы с папой тоже идём сейчас спать! — не спать.

 — Я унесу Егора, — кивает Марк и берёт на руки нашего медведя, который даже не просыпается. Поразительный талант к тому, чтобы отрубиться где угодно и намертво — у Егора есть, но вот если его всё-таки разбудить — будет плохо всем. А специально его уторкать — это сразу провальный план.

Спустя пол часа мы сидим за столом и… молчим.

Просто в тишине ловим кайф от того, что наши пальцы переплетены, что за окном снег, шумит ветер, щёлкает переключая режимы гирлянда. Я ложусь грудью на стол, утыкаюсь лбом в сгиб руки.

Хорошо… тихо.

Дом, улица, собака цокает по паркету когтями. Где-то за окном скрипит и стонет чья-то калитка. Свистит ветер, и гирлянда “тык-тык… тык-тык”.

Шумит закипающий чайник. Выключается с щелчком, и продолжает бурлить какое-то время.

Ветер: свистит.

Гирлянда: тык-тык… тык-тык…

Чайник: бурлит

Собака: цок-цок-цок.

Ветер: свистит.

Гирлянда: тык-тык… тык-тык…

Чайник: бурлит

Собака: цок-цок-цок.

Мама: засыпает.