В лунном свете он рассматривает оставшиеся капли крови на своих руках, о которых еще нужно будет позаботиться. Зеркальные капли, в которых он видит свое настоящее лицо.

Вот только сегодня он, на удивление, не видит ничего.

Глава 9

Дерия ощущает необыкновенную легкость, когда идет к автобусной остановке. С собой она уносит мельчайшую искорку сожаления, потому что вечер с Якобом так быстро закончился. Но она не сомневается в том, что снова его увидит. Придя на остановку, она садится на скамейку. Начинается дождь, но капельки очень мелкие и лишь охлаждают ее лицо. Автобус должен подойти через несколько минут. Она вынимает из сумки мобильный телефон, чтобы написать Солнцу короткое сообщение. При этом ее взгляд задерживается на часах в мобильном. Как могло так получиться, что она просчиталась? Она думала, что сейчас одиннадцать, но на самом деле уже намного позже. Она со вздохом встает и смотрит на расписание движения автобусов. Вот этого она и боялась — автобус давно ушел, а следующий в нужном ей направлении должен быть здесь только через сорок пять минут.

— Вот дерьмо, — бормочет Дерия, но тут же запрещает себе портить собственное настроение. Вечер слишком прекрасен, чтобы расстраиваться из-за пропущенного автобуса. К тому же она ведь сама виновата — не проследила за временем.

Тем не менее на душе у нее неспокойно. После того вечера, когда она чувствовала, что ее преследуют, темнота стала нервировать ее. На коротком пути к остановке она еще могла как-то отвлечь себя. Эта неизвестность была для нее лучше, чем проявить слабость и дать Якобу проводить себя. Зато теперь ей предстоит совершить почти получасовую пешую прогулку. Если бы она была хотя бы чуть-чуть не такой гордой — или упрямой, как бы назвала это Солнце, — она бы ему позвонила. Но Дерия имеет чрезвычайно болезненный опыт и слишком хорошо знает, что нельзя пестовать свои страхи, если не хочешь, чтобы они поселились в тебе. О такси тоже не может быть и речи. Хотя ресторан, это верно, оказался не слишком дорогим, но все же ее денег не хватит для поездки домой. Она застегивает пальто на все пуговицы и отправляется в путь пешком.

Дорога не такая страшная, как она думала. На улицах все еще много людей, и самое неприятное — это нахально взирающие на нее подростки, без которых в этом городе все равно чего-то не хватало бы. Она удивляется, когда видит, что ее автобус подъезжает сзади. Наверное, он опоздал. Она машет рукой водителю, но тот, кажется, не увидел ее или у него нет интереса в дополнительном доходе. Автобус просто проезжает мимо. Сжав зубы, она шипит в его адрес ругательства и марширует дальше.

Улицы пустеют, когда она направляется к мосту через Рейн. За исключением пары проезжающих машин и трамвая, на мосту она сейчас совершенно одна. На некотором удалении светятся фонари бульвара и рекламы баров и ресторанов. Там, на той стороне, конечно, жизнь еще бурлит. Но Дерия сейчас находится наедине с воспоминаниями. Ветер, как плетью, хлещет ее же волосами по лицу, и Рейн кажется черным. Он течет быстро, и волны, словно кем-то подгоняемые, бьются в разные стороны. В свете фонарей она видит белые пенные верхушки волн и время от времени проплывающий мимо мусор. Нечто темное и бесформенное в воде привлекает ее внимание. Большая рыба? Она останавливается и смотрит через парапет, но то, что она должна была бы увидеть, — того уже нет. Вместо этого она замечает кого-то позади себя, на краю моста. Этот человек тоже стоит у ограждения и, кажется, смотрит в воду. Сердце Дерии начинает биться быстрее. Она невольно вспоминает свою бабушку. Бабушка ей как минимум сто раз рассказывала историю о том, как она была вынуждена смотреть на то, как кто-то здесь бросился в воду, чтобы умереть. Она хотела удержать этого человека, но от шока слишком долго раздумывала и не успела добежать до него вовремя. Она видела лишь то, как он упал, ударился о воду и ушел на дно. Кроме бабушки Дерии, никто ничего не заметил, и никто никого не искал, и даже ни один труп не всплыл. Тем не менее бабушка в конце своей жизни очень часто рассказывала историю, она даже часто поднимала ночью Дерию с постели, чтобы с расширенными от страха глазами рассказать о самоубийце на мосту. Даже когда болезнь Альцгеймера уже стерла все воспоминания о ее собственной жизни, она не могла забыть самоубийцу, которого, может быть, никогда и не существовало. Он, наверное, сопровождал ее, словно призрак, до последнего вздоха.

«Бабушка», — думает Дерия, и на какой-то момент от мысли, что бабушки больше нет, у нее перехватывает дыхание. Ей никогда не было легко с бабушкой, ни до, ни после ее болезни. Но бабушка любила ее, как только могла, и Дерии только после ее смерти стало понятно, насколько она была привязана к ней.

Она поворачивается и продолжает свой путь. В конце моста еще раз оглядывается. Человек стоит именно там, где только что стояла она. Он смотрит в воду и бросает вниз что-то легкое, что уносится ветром, может быть, платок или клочок бумаги.

Дерия с трудом глотает слюну. Все это ей не нравится. Она разрывается между мыслями, нужно ли ей что-то делать или побыстрее исчезнуть. Человек на мосту кажется ей печальным и исполненным тоски. Если посмотреть на это реалистично, то на таком расстоянии она вообще ничего не может увидеть. Она задумывается, может быть, пойти туда и спросить, все ли в порядке, но отбрасывает эту мысль. Кто знает, что это за человек и что у него на уме?

Она поправляет воротник плотнее вокруг шеи, но уже поздно — легкий, но постоянный мелкий дождь уже собрался каплями в ее волосах, и эти капли теперь стекают по шее. Ей становится холодно. Она быстро поворачивается и почти бежит. Она не сможет себя ни в чем упрекнуть, если этот человек что-то решил сделать с собой. Она только видела, как он там стоял. Ведь никому не запрещается стоять на мосту и это не является признаком того, что кому-то нужна помощь.

Может быть, она сама нуждается в помощи?

Несколько машин проезжают мимо, и Дерия ускоряет шаг. Ее мысли и чувства сливаются в нарастающий страх. Ей становится все тяжелее и тяжелее вытеснять из памяти картины той ночи, когда за ней гнался преследователь. Эти картины уже вырисовываются в ее воспоминаниях, их слишком легко узнать и увидеть, чтобы просто игнорировать их. Вместе с холодом ее до костей пробирает тихая злость. Только что вечер был таким прекрасным, а сейчас настроение испорчено и ей страшно. Ее прогулка домой вот-вот превратится в бегство.

А человек позади так и не прыгнул с моста. Он идет за ней.

Позвонить в полицию? Эта мысль такая легкая, словно лапки Одина на ковре. Она смеется над нею. Громко и еле переводя дух, потому что она уже бежит. Полицейские посчитают ее истеричкой. Женщина, которая тащит за собой на поводке слабого от старости пса-овчарку, смотрит на Дерию так, словно именно она по ночам гоняется за людьми по городу. От нее не приходится ожидать никакой помощи. Она бежит дальше, слыша за собой шаги женщины с овчаркой. По крайней мере она надеется, что это ее шаги. На улице стало так тихо, что Дерия, кроме шагов, слышит только собственное дыхание и больше ничего. Не слышит ни велосипедиста, который быстро проносится мимо нее, ни такси, которому она напрасно машет рукой.

Она останавливается и вытаскивает из сумки мобильный телефон. Человек, а в этом она уверена, что это может быть только тот самый мужчина, появляется на границе видимости — Дерия с трудом может разглядеть конец улицы и незнакомца у поворота.

Полиция! Пусть уж лучше ее считают истеричкой. Дерия действительно склонна к истерии. Но мужчина не замедляет шаг. В панике Дерия набирает не вызов полиции, а последний набранный номер.

«Возьми трубку, Якоб, пожалуйста! Пожалуйста, возьми трубку!»

Ничего не происходит, проклятая мобилка подводит ее, и трубку никто не берет.

Мужчина подходит ближе. На нем такой же капюшон, как в прошлый раз. Как она так долго не могла понять, что это — тот же самый мужчина?

— Чего тебе надо? — кричит она.

Он пожимает плечами. Очень медленно и самоуверенно. Она никогда не думала, что по силуэту с расстояния тридцати метров можно распознать самоуверенность. Мужчина делает это очень легко, отчего у Дерии в жилах застывает кровь.

— Задница!

Дерия бежит прочь. Когда она оглядывается, то видит, как он машет ей рукой. Прощальный привет, но это не прощание навсегда, а только «до свидания». Пока. Он отпускает ее. По дороге домой она больше уже его не видит.

Ее руки начинают дрожать. Пока она добирается до дома, они трясутся уже так сильно, что ей удается открыть входную дверь лишь после многочисленных попыток. За дверью мяукает Один, и это — оглушительное мяуканье глухих кошек. Отчаянная и обреченная на неудачу попытка услышать себя самого, от которой он, наверное, никогда не откажется.

Когда она наконец входит в квартиру, то закрывает дверь, берет Одина на руки и проверяет каждую комнату. Все они пусты. Прижимая кота к груди, она бежит к входной двери и закрывает ее на ключ, на целых два оборота. Ее руки до сих пор похожи на непослушные когти, а ключи и дверной замок ведут себя как упорные бестии, защищающиеся от нее. Только после победы над ними Дерия успокаивается и замечает, что с Одином что-то не так. Он старается вырваться из ее рук. Она гладит его и тут видит это. На его белой шерсти заметна кровь.

— О нет, Один, нет! Только не сейчас.

В этом месяце она уже не может позволить себе обратиться к ветеринару даже для того, чтобы обработать маленькую ранку или воспалившийся зуб. Она усаживает кота на кухонный стол и обследует его, заглядывает ему в рот и ощупывает его лапы. Она не обнаруживает ничего. Ничего, кроме пятен крови на шерсти, что снова усиливает ее нервозность, и ее сведенные судорогой руки становятся грубыми и торопливыми. Один хочет вырваться. Его хвост мотается из стороны в сторону. Где-то ведь должна быть ранка. Да, возле лапы и на ноге еще больше крови. Кот отбивается, Дерия старается его удержать, он дергает лапами, она хватает его за шиворот, он шипит, она ругается, он вырывается, сбивает со стола чашку с холодным чаем, однако Дерия его не отпускает. И тогда он ударяет ее лапой. Она испуганно отдергивает руку. Один спрыгивает со стола и, согнувшись, удирает под боковую скамейку. Поначалу она не чувствует ничего, но затем у нее начинает гореть ладонь. Три параллельные красные полоски проходят точно над цифрами, которые Якоб написал на ее руке. Другие порезы и ссадины на ладони пугают ее и приносят одновременное облегчение. Это не кровь Одина. Это ее собственная кровь.

Она смеется, не хочет верить, что не заметила этого. От страха перед преследователем она так судорожно сжала руки, что ногти врезались в ладони и порезали их. На других местах ссадины остались еще от прошлого падения, и теперь они открылись. И только теперь, видя свои ранки, она чувствует боль. Она подходит к мойке и пускает холодную, как лед, воду на ладони. Затем она вытирает лоб и горящие воспаленные веки.

— Один? — зовет она. — Извини, что я так разнервничалась. Я не хотела тебя пугать. Иди сюда, ко мне.

Ее все равно, что кот ничего не слышит, она говорит с тишиной и называет ее знакомым именем. Кот остается сидеть под скамейкой. Когда она наклоняется, чтобы посмотреть на него, он шипит.

Она чувствует себя одинокой. Для того чтобы прогнать темные чувства, она думает о вечере, проведенном с Якобом. Когда она опускает ролеты на кухонном окне, ее взгляд останавливается на каком-то человеке, идущем по улице, пока она не теряет его из виду.

Она уверена в том, что видела: не лицо, но глубокое удовольствие под черным капюшоном.

Тогда впервые Мартин почувствовал, что его преследуют. Причем преследовали его не люди, — люди были проблемой, которую можно было решить, — его преследовала мучительная мысль, что он ошибся.

Он никогда не делал ошибок. Кроме его собственных ошибок, никто и ничего не могло разрушить его, поэтому он был нацелен на совершенство. И до сих пор он все выполнял абсолютно идеально. Зато теперь его все больше и больше охватывало беспокойство, имеющее вес, холод и опасность его пистолета «Джонс 1911».

Оружие было невинным, как юная девушка. На нем не было ни одной жилки, ни единого следа чужого ДНК, ни единой капли крови. Оружие никогда не убивало и не выпустило ни единой пули. Он знал, что это можно доказать, однозначно и неоспоримо.

Просто «Джонс» стал свидетелем и был им каждый раз. Время от времени он с помощью оружия придавал вес своим требованиям, но при этом оружие всегда молчало. Молчаливое пророчество, которое еще никогда не становилось сбывшимся пророчеством.

И тем не менее «Джонс», естественно, являлся доказательством, пусть невинным, но и неоспоримым — в равной мере. Из-за него могли появиться вопросы, и ни один из ответов не стал бы ответом в его пользу.