— Дорогая, что случилось? У тебя такой больной вид.

Дерия просит ее зайти, усаживает в кухне за стол. Солнце бросает на стол свою вышитую сумку и без приглашения начинает готовить чай. Дерия старается описать сегодняшний день как можно короче.

Солнце оставляет в покое чайник и пакетики с чаем, когда Дерия рассказывает об овечьем сердце в постели и крови в туалете.

— О боже, Дерия, я ведь не имела ни малейшего понятия. Так что все становится все хуже и хуже. Именно сегодня меня здесь не было, и мне так жаль.

— Да ничего, ты бы тоже ничего не смогла сделать. А где ты была?

— Посещала клинику, — говорит Солнце и закатывает глаза. — Со своим братом. Но ему там все недостаточно хорошо. Изысканный господин ожидает многозвездочный отель для своего лечения. У меня уже ноги болят, я ведь только сейчас вернулась домой.

— Значит, это не ты впустила в дом Якоба?

— Что? — Лицо Солнца омрачается. — Ты думаешь, что я могла спокойно впустить сюда чужого человека, хотя я отлично знаю, что какой-то сумасшедший охотится на тебя?

«Это может быть только Роберт», — думает Дерия, но ничего не говорит.

— Ах, я просто так подумала. Какая-то светловолосая женщина впустила Якоба, но, может быть, он имел в виду фрау Крамер с третьего этажа.

— Она ведь седая, — скептически замечает Солнце.

Но у нее броские локоны, а тогда было довольно темно.

— Да все равно. Я знаю, что это был не он. Он очень мило позаботился обо мне.

Солнце отворачивается и наливает чай.

— Но много времени он тут не провел. Как он мог оставить тебя одну в таком состоянии?

— Я его об этом попросила, — признается Дерия.

— Ты Якоба… О боже, Дерия, зачем все это? Неужели ты не можешь хотя бы раз принять помощь, если тебя кто-то терроризирует и угрожает тебе? — Солнце опять поворачивается к ней. — Ты все же боишься, что он…

— Ни в коем случае. Он не мог быть тем, кто побывал здесь, — ты была бы точно так же убеждена, как и я, если бы его только что увидела.

Солнце пожимает плечами, а Дерия сердито сжимает зубы. Ничего из того, что она говорит, не уберет подозрения Солнца.

— Зачем же ты тогда его прогнала?

— Я не испытываю страха перед ним, ни малейшего, — начинает говорить Дерия. — Вот только перед самой собой.

Солнце смеется:

— Точно. Ты — опасная, Дерия. В конце концов ты его еще и сожрешь.

На какой-то момент Дерия чувствует, что ее подруга нервирует ее, но это только на короткий момент.

— Я уже когда-то позволила отдать бразды правления собой в чужие руки. Я бы никогда не вышла замуж за Роберта, если бы думала, что справлюсь одна.

Солнце ставит ей чашку чая перед носом и садится напротив:

— Это была не твоя вина. Роберт — это настоящая задница.

— И я это знала. Всегда. И тем не менее я вышла за него замуж, потому что думала, что лучше такая задница, чем пропадать в одиночку.

— Задним числом человек всегда умен — а теперь не закатывай глаза, потому что это такая фраза. Да, это фраза, но она справедливая.

Дерия чувствует себя слишком слабой, чтобы возражать. Может быть, Солнце и права.

— Когда человек влюблен, он видит только положительные стороны, — продолжает Солнце, — и в порядке вещей, когда при этом совершаешь ошибки. Но на этом нужно учиться и не повторять одну и ту же ошибку.

— Ты имеешь в виду Якоба.

— Да. Я боюсь, что ты видишь его только в светлых красках. Как когда-то Роберта.

«Сейчас это по-другому», — хочется сказать Дерии. Ну как она может объяснить Солнцу, что чувствует в действительности? Тогда, с Робертом, она отчаянно пыталась оживить свое сердце. За это время она смирилась с тем, что ее сердце мертво и она борется только против обманчивого чувства, что оно все же будет биться снова. «Мое сердце — как зомби», — думает она и вздрагивает от страха. Но как объяснить Солнцу то, чего она сама не понимает, ведь все это так противоречиво. Все кажется фальшивым и при этом таким хорошим. Словно неправильный путь — самый лучший из тех, по которым она когда-нибудь шла в своей жизни. И при этом она знает, что он не приведет ни к какому хорошему концу.

Нет, ей нужно молчать. Иначе Солнце объявит ее сумасшедшей и, возможно, будет права.

— Я буду беречь себя, — в конце концов решительно заверяет она, — поэтому я его и отослала. Потому что я хочу избегать любой зависимости. Мы встречаемся без обязательств. Только для удовольствия.

Солнце улыбается, хотя и несколько принужденно:

— Я надеюсь, что он идет тебе на пользу.

— Да, правильно. Он вдохновляет меня. У меня действительно появилась охота снова сесть за ноутбук и посмотреть, что получится, если я просто возьму и напишу что-нибудь от себя. Якоб теперь тоже пишет, ты знаешь? Он разрешил прочесть начало его романа — оно великолепно.

— О! — Солнце спрыгивает со стула. — Я чуть не забыла. Я тут нашла кое-что на половичке перед твоей дверью.

Она бежит в коридор, забирает свою сумку и вынимает оттуда несколько листов бумаги, свернутых и перевязанных зеленой ленточкой:

— Вот, это, наверно, для тебя. Это от него?

Руки Дерии немного дрожат, когда она развязывает ленточку и разворачивает страницы. Она сразу же узнает робкое «р» и улыбается:

— Да, новая глава. Я ему только что сказала, что с большим удовольствием прочитала бы продолжение его романа. Он, наверно, сразу же принес сюда текст.

— Очевидно, он любит создавать интригу, — замечает Солнце. Она права. Обилия текста тут нет, всего лишь несколько страниц. Ну да ладно. Сегодня вечером она узнает, что будет дальше с безымянным героем Якоба.

II

Правильно ли я поступил?

В этом я был не вполне уверен. Но одно знал совершенно точно: это было справедливо. Томас не заслужил того, чем обладал. Поэтому меня наполнило мрачным удовлетворением то, что у него ничего не осталось. Он потерял все. Но я тоже потерял. А кто любит терять?

Он облегчил мне задачу проникновения в его грязную тайну. Это был слишком легко. Наверное, именно это и злило меня больше всего.

Когда я попросил его разрешения сопровождать его на работу, чтобы получить представление о том, что он делает, он сразу же пришел в восторг, причем стандартным американским способом. Мысль, что я могу сделать такую же карьеру, как и он, взбодрила его. Было сразу видно, что ему стоило немалых усилий удержаться и не представить меня коллегам по работе как продолжателя своего рода.

Он показал мне свое бюро, которое сразу же напомнило мне один из полицейских участков, которые я видел в телесериалах. Бледный зеленый цвет и темно-серый — это цвета, которые всегда выглядят так, словно на них лежит слой пыли. (Чего никогда бы не допустила уборщица, которую звали Таня и которая говорила по-немецки, по-русски, по-французски — только ни единого слова по-английски.) Естественно, весь стол был уставлен фотографиями Бекки и ее улыбками с отбеленными зубами.

Томас буквально заставил меня открыть все шкафы и ящики, просмотреть папки (около сотни) и папки поменьше (еще тысячу), сесть за свой компьютер, открыть несколько программ и наговорить несколько бессмысленных фраз на его диктофон, который он хотел отдать какой-то секретарше, находившейся в комнате тремя дверями дальше, чтобы она их напечатала. Он сфотографировал меня на фоне стенки из папок и даже сидящим за его компьютером и с пальцами на его клавиатуре. Однако прежде всего он сделал одно: он дал мне четкий след к доказательствам, которые я искал. Все было так однозначно, что почти смешно, — один-единственный ящик его письменного стола, который закрывался на ключ. Я делал вид, что на меня произвело огромное впечатление количество бумаг, и задавал ему безобидные вопросы. Но когда он в какой-то момент ушел в туалет, я схватил связку его ключей и попробовал, подходят ли они к этому ящику, но открыть его мне не удалось. И тогда я понял, что вышел на правильный след.

Обедали мы в кафе, и он даже доставил мне удовольствие, заказав шоколадно-молочный коктейль — вариант диеты, потому что боялся, что я выдам его Бекки за то, что он употреблял коктейль со сливками. Я незаметно добавил более чем щедрую порцию капель слабительного, которые употребляла Бекки для облегчения желудка, и он пожаловался на горьковатый привкус сахарина, заменявшего сахар. После обеда он позвонил Бекки и сообщил, что плохо переносит диетические коктейли, потому что сейчас у него страшно бурлит в животе. Через три минуты он с искаженным лицом снова побежал в туалет. Мне было понятно, что это затянется на некоторое время.

Я нашел ключ в третьей рамке с фотографиями, которую я открыл, — между фотографией и картонной задней стенкой. То, что находилось в ящике, было в одинаковой степени как простым, так и эффективным. Это прекрасно подходило моему дяде.

Эта свинья изобрела специальный налог на постоянство, который якобы должны были платить владельцы домов во всем Орегоне, чьи дома были старше шестидесяти лет. Того, кто отказывался поменять свой старый дом на новый с лучшей энергоэффективностью, приглашали к кассе. Налог на экономную скромную жизнь — может быть, он стал бы министром финансов, если бы продал эту идею в Германию, вместо того чтобы превратить ее в процедуру «Do-it-yourself»[9].

Этот налог он выставлял в счет пожилым людям. Может быть, он специально обращался только к пенсионерам, которых считал особо законопослушными. Я нашел целый список потенциальных новых клиентов, которые были рассортированы по системе баллов: подключение к Интернету давало множество минусов, как и регулярный контакт с более молодыми родственниками. Хорошо пополняемый счет, мертвый супруг или супруга, домашние животные или хорошо ухоженные грядки с овощами на огороде давали плюсовые баллы, которые повышали привлекательность соответствующих лиц. Мне не пришлось долго думать, откуда к нему попадала эта информация, — Бекки улыбалась мне с дюжины фотографий, и улыбалась понимающе.

Этот якобы налог взимался непосредственно управлением финансов, уведомления были оформлены на обычных бланках. В качество контактного лица, естественно, выступал дядя Томас, и все телефонные номера вели в его бюро. Я постепенно начал понимать, почему он посадил свою секретаршу в комнату несколькими дверями дальше. Потому что, разумеется, счет, на который нужно было переводить деньги, не принадлежал финансовому управлению Корваллиса или штату Орегон — только одному моему дяде.

Как было сказано, он слишком облегчил мне задачу.

Я уложил все назад на свое место, скопировал для себя только систему баллов и снова закрыл ящик на ключ. Затем я положил ключ назад, поставил фотографии на их место и ответил: «Ах, как жаль», когда Томас мне с сожалением сообщил, что нам нужно ехать домой, потому что он чувствует себя плохо. Вечером мы играли в «Монополию».

На следующий день я предложил эту историю вместе со списком клиентов газете «Корваллис таймс» и получил три сотни долларов наличными в руки. Через день моего дядю перед домом ожидали шесть патрульных машин и еще больше журналистов. Я получил крепкую пощечину от Бекки, которую действительно заслужил, и с удивлением наблюдал, как разрушилось дядино состояние.

Сомнения закрались после того, как улегся скандал. Мне пришла в голову мысль, что лучше бы я сначала закончил высшую школу, прежде чем взорвать эту бомбу: оказалось не так легко найти себе квартиру и работу, которая не совпадала бы со временем занятий. Я рассматривал как счастливый случай то, что главный редактор газеты, видимо, испытывал угрызения совести, потому что купил мою историю значительно ниже ее стоимости. Он дал мне несколько мелких заданий — открытие новых магазинов, шоу машин-монстров, выставки мелких животных. Потом, после всего этого, стало понятным, что это не был счастливый случай, потому что я за пару грошей вкалывал до полусмерти, постоянно жонглировал своими доходами и расходами, в то время как коллеги, имевшие лишь долю моего таланта, зарабатывали во много раз больше. Они получали за пять минут работы больше, чем я за все выходные, бегая между перепелками, карликовыми курами и самыми большими куриными яйцами Орегона. Когда я закончил колледж, у меня почти прошла охота изучать журналистику.

Но нужно было двигаться вперед, если я не хотел доконать себя. Я хотел вырваться из этого затхлого маленького городка. Таким образом, я принял решение еще раз поставить все на карту, наскреб свои последние монеты, добрался на попутках до Сиэтла и записался в университет Вашингтона, в котором было почти столько же студентов, сколько жителей в Корваллисе.