— С ней ничего не случится.

— Ну, если ты так считаешь. Давай все же пойдем домой. Может быть, твой чемодан и не пропускает воду, — в чем она сомневается, — но мое пальто уже промокло.

— Я надеюсь, что все будет в порядке, если она будет со мной, — только и говорит он, словно в чемодане из искусственной кожи находится не пишущая машинка, а другая женщина. — Ребята насмехаются надо мной с тех пор, как узнали, что я хочу написать роман. Каждый раз, когда я оставляю ее с заправленным листом бумаги, я нахожу на листке одну и ту же фразу: «Внезапно на небе появилась яркая молния!» Я не имею ни малейшего понятия, что они хотят этим сказать!

Дерия хихикает:

— Это из сериала «Two and a half man»[17].

Ответ, кажется, ему ни о чем не говорит.

— Сериал с Чарли Шином. Брат главного героя хочет стать писателем, но у него нет никаких идей, и он начинает рано или поздно писать со слов: «И вдруг в небе появилась яркая молния».

— Понимаю. А что, брат чем-то похож на меня?

Она не уверена, когда последний раз слышала нечто веселое.

— Ты недалеко видишь вперед, может такое быть?

— Никогда, — говорит он и кривит лицо так, словно испытывает отвращение к телевидению. — Моим двоюродным братьям, кажется, целый день нечем заниматься. У них в каждой комнате стоит по телевизору, и даже перед сном они смотрят какие-то сериалы с законсервированным смехом. Если вынести мои книги из квартиры, там останется больше телевизоров, чем книг.

— Ужасная картина, — считает Дерия.

Якоб кивает.

— Ну и как? Похоже, что со мной происходит то же самое, что с братом, который пишет о внезапной молнии на небе?

— Он является полной противоположностью тебе. Но постоянно квартирует у своего брата, потому что не может справиться со своей жизнью и его бывшая жена всегда выбрасывает его из квартиры. Хозяйка дома называет его Сиппи.

— У моих кузенов нет домохозяйки, — говорит Якоб, — но это имя я уже где-то слышал.

— И там ты можешь писать? — спрашивает Дерия. Она обнимает его рукой за талию и притягивает к себе поближе. — Бедная твоя душа художника.

Он поднимает бровь.

— Ты что, смеешься надо мной?

— Да, но я точно такая же пострадавшая, как и ты, поэтому имею на это право.

Они едут на трамвае домой. Дерия получает наслаждение от веселых взглядов других пассажиров, когда они с Якобом наконец начинают говорить о теме, которая, кажется, возникла между ними со времени их первого свидания в ресторане.

Их работа. Романы. Книги.

Истории.

Их писательская работа. Она рассказывает ему о своей Маленькой Особенности — это фразы, которые она хочет Особенно Подчеркнуть, не громче, но только чуть-чуть подчеркнуть, пишет каждое слово с заглавной буквы. Он считает это необычным и думает, что выразительный язык в этом нуждается так же мало, как писать слова с большой буквы, и вообще читателю слишком часто предписывают то, что он должен воспринимать сильнее, и по сути это представляет собой абсолютно ненужное опекунство интеллигентных людей.

— В таком случае сэкономь на пробелах, чтобы в книгу поместилось больше слов, — говорит Дерия, — и тогда на тираж придется рубить на одно дерево меньше.

— Это идеальный, нет, даже совершенный маркетинговый ход! — говорит Якоб. — Таким образом из книжки получается бестселлер. Люди любят нечто особенное.

— Если тебе ничего особого в голову не приходит по содержанию, тогда нужно создавать особенности в оформлении.

— Теперь больше нет никаких особенных содержаний, — говорит Якоб, и его голос звучит разочарованно. — Сорок тысяч новых книг беллетристики. Может быть, за это время их стало еще больше. И так каждый год. Как человек может написать что-то новое, что-то особое?

— Ты должен это видеть так, Якоб, — кто при такой массе новых названий ожидает чего-то нового?

— Идиоты, — отвечает Якоб.

— И моя редакторша, — подтверждает Дерия.

Они могут смеяться над тем, что не находят единства в вопросе стиля и никогда не найдут. Дерия в душе решает написать красным карандашом «надуманно и псевдоинтеллектуально» на широком поле его манускрипта, если Якоб придет к идее написать предложения без знаков препинания и с больших букв. Только попытайся, Якоб. Попытайся поместить стилистические игрушки в твоем первом романе, и я тебя уничтожу.

Она не сделает ничего подобного. Но она ему не признается, что ее идея о больших начальных буквах только облагораживает первоначальное издание, а затем, при первом прочтении редакторами, было уничтожено лингвисткой с высшим образованием с комментарием «Это не соответствует развлекательному роману». Она до сих пор видит перед собой этот стилистический прием, когда открывает свою книгу, словно там все было написано так, как она хотела.

Зайдя в ее квартиру, Якоб открывает чемодан из искусственной кожи еще до того, как снимает с себя промокшую от дождя куртку. Дерия не может себе объяснить, каким образом старая пишущая машинка действительно осталась сухой. Капля с волос Якоба падает на листок бумаги, который он оставил заправленным в пишущую машинку.

— Мне нужен хотя бы час, чтобы написать следующую главу, — говорит он.

Это звучит не как обещание, что Дерия сможет что-то прочитать. Скорее всего, не имеет смысла в этот час хотеть от него чего-то иного.

Она снимает с Якоба куртку, вешает ее на вешалку и приносит ему полотенце, чтобы он вытер волосы. С них капают капли и потом, когда она ставит перед ним на стол чашку чая.

— Вино? — спрашивает она.

Пишущая машинка трещит.

— Хм, — слышит она.

У нее есть красное вино в шкафу и белое в холодильнике.

— В этой твоей главе кто-то родится или умрет? — интересуется она. Это одна из ее безобидных хитростей — при таких сценах пить красное вино, аперитив, белое вино или чай.

— Не скажу.

Дерия ставит португальское вино обратно в холодильник и открывает красное итальянское. Все равно у нее есть только бокалы для красного вина, значит, так тому и быть.

Когда она ставит перед Якобом бокал вина и видит его тупой остекленелый взгляд, то понимает, что за час он не справится. Она слишком хорошо знает этот взгляд, пусть даже она видела его редко, зато столько раз посылала такой взгляд в ответ. Пишущая машинка трещит. А за это время чай становится еле теплым.

— Так, одна уже есть, — говорит Якоб и подает ей пачку бумаги, не глядя на нее. — Тебе не мешает, когда я…

Она чувствует, как волна нежности поднимается в ней, и прижимает бумагу к своей груди.

— Давай, пиши.

Она садится на кушетку, поджимает ноги и погружается в чтение рукописи Якоба.

V

Рут Карлайсл была ангелом, ангелом без бюстгальтера.

Ее блондинистые волосы были небрежно подколоты вверх. Ее джинсы были застиранными, простая футболка была бесформенной, что только заставляло подозревать, что ее тело имело некоторые округлости. На шее висела подвеска с единственной жемчужиной на тонкой серебряной цепочке. Этой жемчужиной она играла, держа в другой руке бокал шампанского, и страдала, пока все вокруг блестело, испускало искры и пыталось превзойти друг друга пышностью и помпой. Погрузившись в свою бесконечную скуку, она выделялась из массы, как каштан среди пестрых пластиковых камешков.

Я посматривал на нее краешком глаза, в то время как мои новые подруги из высшего света Нью-Йорка таскали меня от одного гостя к другому. Празднества проходили в присутствии Габриэллы Каспес, которая после смерти своего мужа прилагала большие усилия, чтоб вложить его огромное состояние вообще и в частности в исследования лечения рака. Странный выбор, посчитал я, потому что ее муж, да спасет Господь его душу, как она всегда подчеркивала, умер от инсульта. Ее дом в своем маленьком кругу организаторов всех устраивал, потому что без любой подготовки он производил впечатление, что уже через несколько минут здесь будет происходить гала-шоу. Муж Габриэллы был первым председателем гольф-клуба и свой сад (она его так называла, а я называл его парком) специально создал для проведения праздников. Для сегодняшнего благотворительного праздника Габриэлла приложила особые усилия. Здесь играла группа музыкантов (джаз — к моему большому сожалению), а также было множество пышных буфетов. Повара готовили блюда прямо при гостях, а официанты разносили напитки на сухом льду, испускающем пар. На более поздний час был запланирован фейерверк. Весь сценарий напоминал мне заключительные сцены из «Рандеву с Джо Блэком». Раньше я всегда спрашивал себя, существуют ли в действительности люди, которые живут так. Теперь я был среди них. Моим новым подругам больше всего хотелось вытащить меня на сцену и заставить произнести одну из речей, которые были похожи друг на друга, однако, поскольку я оказал успешное сопротивление, они оставили меня в покое, а Сара водила меня с фальшивой улыбкой от одного к другому гостю и знакомила с одним миллионером за другим. После третьего раза я мог уже наизусть произносить текст:

— Дорогой, я так счастлива, что ты смог прийти, я так счастлива! Мы все счастливы! Я должна обязательно представить тебе кое-кого. Вот это Якоб Муллер, интересный молодой журналист из Германии, действительно очень необычный. Он пишет увлекательные романы.

— Которые пока что никто не хочет публиковать, — подключился я со скромной улыбкой. То, что прозвучало из моих уст, в этом обществе не воспринималось вообще.

— Якоб оказал нам прекрасную поддержку при организации этой вечеринки, очень великолепную. Без него… Ах, без него здесь камня на камне не осталось бы, ха-ха-ха!

— Сара, я прошу тебя! — Мой текст был чистым фарсом. — Львиную долю подготовки взяли на себя вы. Я лишь немного поддержал ваши усилия, чтобы в конце концов получилась кругленькая сумма. — Сара сжала мою руку, не глядя на меня.

— Он скромный, этот юноша, не правда ли? Вот они все такие в Germany[18]. Такие старательные и скромные, там все становятся смирными.

Время от времени кто-нибудь спрашивал, чем обоснован мой интерес и желание оказать поддержку именно детской противораковой клинике. Но здесь я был только инициатором, но не адресатом вопроса. Таким образом, Сара взяла на себя ответы:

— Это личное дело. Якоб не любит говорить об этом.

Они вздыхали и смотрели на меня с сочувствием, пока Сара не продолжила:

— Это такая дьявольская болезнь. Очень ужасная. Покажите мне человека, который еще никогда не терял любимых людей. Но ах, о чем я говорю? Якоб абсолютно прав. Речь идет о сумме для детской клиники, а не о нас, чувствительных старых тетках. Я надеюсь, — она подмигнула сидевшему напротив нее человеку и потащила меня дальше, оглядываясь через плечо, — что ты не забудешь о пожертвованиях на шампанское, дорогой.

За два часа меня представили почти каждому человеку на этой вечеринке, только мимо персоны, которая меня интересовала, меня протащили без остановки. Она все еще сидела в углу в павильоне кремового цвета и ждала.

От скуки она открыто занималась тем, что играла на своем смартфоне, как нервный подросток, а это приводило к злым взглядам и покачиваниям головой. Очевидно, в штате Нью-Йорк законодательно было запрещено играть на своем мобильном телефоне на благотворительных вечеринках. Я начал сочувствовать ей. Она не знала этого, она не знала меня и, наверное, не имела ни малейшего интереса что-нибудь изменить в этом, но все мы ждали одного и того же человека — ее отца.

Билл Карлайсл.

Это имя, услышанное мною в баре гостиницы, пробудило во мне интерес. Он был главным редактором моей «Седой леди», а сегодня — главным приглашенным гостем. Однако на вечеринке появилась только его дочка Рут, что обеспокоило меня, но только до тех пор, пока я обратил внимание, что она, скорее всего, тоже ждет кого-то — Билла Карлайсла — моего будущего шефа. Вот только он постоянно, к сожалению, опаздывал, что медленно, но верно вело к тому, что мой антитранспирант потихоньку потерял свое действие и у меня подмышки стали мокрыми.

Я подождал нужного момента, когда никто не обращал на меня внимания, и скромно пошел в сад. Вблизи павильона я остановился. Мне повезло. Рут Карлайсл сидела, как и раньше, на своем месте. Очевидно, она ни единого раза не выходила отсюда. Я ощупал карманы своей рубашки. Я отказался от гардероба в возвышенном стиле, и на мне были лишь светлые брюки и простая рубашка (Зоэ прокомментировала выбор моей одежды как «не подходящий по этому поводу», но Габриэлла успокоила ее и объяснила, что ее муж будет меня за это любить, потому что я выглядел так, словно после этого праздника еще собирался сыграть партию в ночной гольф). В этой рубашке не нашлось сигарет, что было неудивительно, так как я уже несколько лет назад бросил курить. Я зашел в павильон. Рут подняла взгляд лишь тогда, когда я обратился к ней.