Но наступил такой день очередных испытаний самоновейшего рецепта, который остановил нас в неуемном противоправном творчестве. Поехали мы на вылазку с ночевкой, позагорать, порыбачить, водочки попить — а мы уже употребляли, не стесняясь, по — взрослому. Было-то нам уж лет по двадцать, я в университете учился. Чтобы не растягивать печальный рассказ поведаю следующее.

С утреца рыбешки наловили, ушицу какую-никакую сварили к обеду. Приняли под уху прилично. Надо сказать, что вели мы себя всегда достойно, без дури, никого не обижали, а защищать готовы были весь свет! Особенно, когда очередная бомбочка в рюкзаке ждет своего испытательного часа. Чувство осторожности, по крайней мере, у главного химика, растворилось в алкоголе, а у меня — обострилось, так как расплавленный свинец на затылок был мне лучшим учителем, навечно. Друг Герка положил такой себе не очень большой пакет в толстой многослойной обертке на затухающий костер, огнепроводный шнур конечно поджег. Кажется, мы испытывали возможность гашения пожаров с помощью взрывчатки — задумка такая благородная была — оказать помощь нашим доблестным пожарным такими вот научно-практическими действиями. Шнур догорел — ничего, подождали, на шаг приблизившись (кроме меня, я на шаг дальше отступил) — опять тихо. Эх, плюнув от досады, Герман, махнув рукой — первый раз такая неудача, решительно пошел к уже погасающему сам собой без нашего героического научного воздействия костру. И что бы вы подумали? Попинал босой ногой взрывпакетище, шатаясь от «усталости», не слушая наши уговоры, переходящие в мольбы. И ничего, представьте — ноль реакции. Он повернулся к нам и развел руками, мол, факир был пьян. Вот в этот самый момент оно и шарахнуло! Да еще как!

Результат: друга нашего взрывной волной башкой — и в дерево. Сотрясение мозга — это второе, по хронологии. А первое — его нейлоновые-поролоновые, короче, синтетические плавки, так на его пострадавшей заднице и остались навсегда, аппетитной зажаристой корочкой. Долго мы его дразнили уточкой по-пекински, но победил квадратный Квадрат! Ну и спина — спинища, метр на метр, конечно, ляжкам тоже досталось, да, такие печальные дела…

Мы с Лехой, конечно, друга в беде не оставили. Из палатки соорудили по-быстрому подобие носилок. Пострадавшего бледным, неуспевшим загореть, животом на них — и в больницу. Как доехали — одни слезы, не передать. Долго потом ходили в больницу, в ожоговое отделение, помогали мыть нашего экспериментатора, кормить-поить. Еле убедили медиков, что случайно — бензин пыхнул, костер палили с влажными дровами (и где мы их в летнюю жару умудрились найти — никто не озаботился спросить, к счастью) и так далее, лишь бы ментов не вызывали. В общем, по очереди освоили специальность медбратьев и стали ему как настоящие братья, которых у нас ни у кого в семьях не было. Когда полегчало самую малость — стали подшучивать: а если бы плавки расплавились да облепили Квадрата спереди. Как говорится, была бы, извините, жопа — вид спереди. Ну, а со всей паховой начинкой — ох, мы оторвались. А смеяться-то ему было еще не очень, но мы трепались о разных фаллических символах исключительно в воспитателных целях. Но своего добились — со всякими фейерверками было покончено.

Герман вообще без смеха не может находиться в больницах. Расскажу из последнего, и все, хватит — Леха с Юлей вот-вот придут, опаздывают что-то, наверное, опять какая-то незадача, не могут они иначе, вот я им …

Так вот, пару месяцев спустя после свадьбы Германа и Полины, попал наш богатырь на операционный стол по поводу лишения его лапороскопическим способом желчного пузыря. Ну, правильно, а что он разболелся? Приступы участились — Германа, значит, в больничку, чтобы он зубами не скрежетал да на стену от боли не лез.

В больнице существовала проблема с временным хранением денег и документов. На эту тему сплошные скандалы и персонал ни в какую, не берет их на хранение. Герман об этом не подумал и нам их не передал. Пришла за ним бабулька — санитарочка, отвести его, значит, в операционную, путь показать — порядок там такой был. Разрешили с собой телефон, планшетку, водичку, что-то там еще из таблеток. Наш смекалистый друг возьми и придумай: деньги — в паспорт, а паспорт — за обложку планшетки своей любимой. Не видно, это понятно, но чувствуется ненормальная толщина обложки — такой вот демаскирующий признак. Герману ли до этих признаков — душа от страха перед операцией в пятках, страшновато, когда кто-то в твоих внутренностях, среди ливера, будет манипулировать, как в том аппарате — возьми приз трехпалым манипулятором, помните?

Вот старушка привела его в нужное место, в раздевалку. Теперь нужно представить себя на месте Германа. Хорошо, не себя, а своего друга, что сейчас напротив сидит. Это обязательное условие — яркость и реальность представления того, что будет происходить дальше. Герман раздевается и медсестричка облачает голое и беззащитное тело: бритый черепок — в дурацкую разовую шапочку голубого цвета, как одна бахила, только на голову; на гулливеровы стопы 47-ого размера — такого же цвета бахилы, которые налезли только на пальцы и еще чуток, то есть голыми пятками по полированному полу — шлеп-шлеп; на могучие плечи тоже разовый халат, вернее жалкий халатишко, который толком не налез ни на бицепсы, ни на плечи. Этот халатик, как комично демонстрировал позже нам как на сцене Герман, только лишь выгнул ему назад плечи и руки, как крылышки у куренка перед посадкой в печь. Грудь, естественно, от этого вообще колесом. Ну а…ну а. ха-ха-ха чресла… То есть то, что от них сейчас от смертельного испуга оставалось. Ну представьте, если в ведро с ледяной водой это самое хозяйство опустить и охладить слегка — ну фиг знает что получится, еще то зрелище, но только не то, что надо…это понятно.

И вот, с заломанными халатиком взад руками, шлепая в каких-то абсолютно дебильного вида наполовину напяленными бахилами, в идиотском чепчике на бандитского вида морде и черепе, с выпяченной грудью и ЭТИМ, не знаю как назвать, с позволения сказать, хм, ладно… наш друг с совершенно безумным видом выходит из раздевалки, стыдливо пытаясь прикрыть то самое нечто полами халатика, до которых он с трудом дотянул пальцы. Представили, ярко, четко? Так это не самое смешное. Это он еще не видел тогда себя со стороны, он это увидел во время проведения, так сказать следственного эксперимента в присутствии всех друзей и жены. Дальше он оказался в квадратной формы, четыре на четыре метра, комнате с четырьмя дверями: слева — в коридор на выход, сзади раздевалка, справа — реанимация, прямо — о, ужас, операционная!

Старушка — санитарочка передает этого запуганного монстра в руки медсестры из реанимации, которая гневно учиняет настоящий скандал и полный разнос, так как нащупала в обложке планшетки паспорт и деньги — не возьму ни в какую, девайте куда хош, больной, не пропущу и точка. А прямо перед больным открывается дверь операционной и выходят две операционные сестрички (девахи — ух, кровь с молоком, видно даже под маской и халатиками на голое тело). Руки в перчатках подняты вверх, мол, к разврату, тьфу, к экзекуции готовы. Затем они разворачивают руки тыльными сторонами ладоней к нашему герою и синхронно начинают, жизнерадостно при этом улыбаясь, делать такие пригласительные, ласковые движения. Как бы говоря этими движениями: иди к нам, соколик, иди быстрее, мы тебе будем делать любовь, наш хороший. И одна другой так головой кивнула, подмигнув, мол, а парень — то каков, а? то что надо, эх…А парню справа кричит реаниматорша — не пущу! И тут нашего Германа прорвало на одно из длиннейших в его истории выступление перед женской аудиторией. Своими словами он их всех отым…ой. онемел, так сказать, куда там недосказанное — нечем. Он взревел дурным голосом как медведь, у которого отобрали корзину любимой ягоды — малины, дословно (с его слов): «Так шо мне теперь делать, куда итить — то?!». Но и не в этом соль, а в том, что он забыл о придерживаемых на своем, в прямом смысле слова, стыде, полах халатика. Взревев, и это была кульминация спектакля, основанном на реальнейших событиях, наш больной друг, не контролируя себя ни капельки, развел руки в сторону, понимаете? «Так шо мне теперь делать…?» с разведенными в стороны могучими руками, освободившими полы халатика. А полы халатика в свой черед освободили для обозрения ЭТО безобразие. Да, собственно, обозревать-то было и нечего, как я уже объяснил. Все разом разочарованно затихли, просто заглохли, даже реаниматорша, а потом прыснули от дикого хохота, зажимая ладошками рты и выпучив глаза. А бабулька-санитарочка пыталась даже всплакнуть: ой, сыночек, как же ж так же ж, ооой-ей-ей.

Герман допер, враз покраснев от такого несправедливого случая — видели бы вы, несчастные, его в деле, эх, да ладно, после драки кулаками не машут, и гордо сжав зубы и приподняв подбородок, решительно зашел в операционную, умостился на стол, который был уже него в два раза. Хирург, по — своему, по-медицински шутливо, успокаивая Германа, сказал, насыпав соли на то же место: «Больной, не переживайте, у меня очень способные и высококвалифицированные медсестры — найдут, куда катетер поставить, не беспокойтесь вы так, это уже не ваша, а их проблема….да, проблемка, одначе — они там покопошатся немножко, свое дело сделают, и за вас примусь уже я, хорошо? Но когда следующий раз придете ко мне удалять желчный пузырь — соблюдайте порядок и не отвлекайте моих сестричек на негодный объект…». Окончания фразы Герман не слышал — подействовал наркоз.

Дзинь — раздраженно однократно пропел мой дверной звонок. Это плохой признак — кто-то что-то утворил, точно, к гадалке не ходи. Либо Алексей, либо Юлин любимый кот Персик. Либо оба. Вот три варианта. Юля — девушка серьезная, не шалит. Она вне подозрений. Что же, сейчас прояснится, прав ли я, и какой вариант событий произошел на этот раз.

Мы бодро поздоровались и расцеловались (с Юлей, конечно, в щечку, не хватало мне еще целоваться с Лехой, брррр).

Леха — герой, мороз ему нипочем — без головного убора. Ну, конечно, испортить свою всегда красиво выстриженную темно-русоволосую голову какой-то шапкой! Он как всегда с девичьим нежным румянцем во все щеки, да еще с морозца! Но почему-то в непривычно невеселом состоянии. Он у нас толстый модник — весь в «Colambia», а под этой одежкой другие бренды. На ногах…а вот что это на ногах — понять трудно, какое-то непривычное для него старье. Ладно, сейчас прояснится.

Юля — очень серьезная, крупная, фигуристая девушка, вся такая выпуклая и волнистая — настоящая виолончель. Глаза карие. Яркая брюнетка, с длинными густыми волнистыми волосами смоляного цвета. Работает в какой-то интернет-фирмочке, что-то там сопровождает. Пытается, пока не очень успешно, подрабатывать на ниве копирайтерства и прочих таких фрилансерных дел. Любит вышивать крестиком, что весьма необычно и редко для современных девушек. Пытается готовить мужу борщи, постоянно консультируется по этим вопросам у Полины, но Алексей все равно заказывает доставку пиццы и всякого такого-сякого фастфуда, на котором он активно зарабатывает лишние килограммы. Из-за нежелания есть Юлину стряпню, а она, стряпня то есть, справедливости ради надо признать, довольно вкусная — у них постоянные конфликты — женщине обидно! А кому такое будет не обидно? Муж постоянно изменяет с какой-то жирнющей фастфудой, фу, мерзость какая! Юля — фанатичная поклонница всего кошачьего мира, самым любимым представителем которого является рекордно долгое время лохматый кот Персик.

О Персике надо сказать пару слов отдельно. Он, как все коты, категорически не хочет признавать в Лехе хозяина их съемной квартиры. Он пытается устанавливать свои правила и активно борется за свои котячие права, то есть исключительное внимание хозяйки в ущерб ее мужу. И этот ущерб иногда достигает значительных размеров, превышает критическую массу и приводит к очередному взрыву, порой заканчивающимся форменным побоищем. С мужем его обожаемой хозяйки. С хозяйкой у него, Персика, взаимная любовь. Когда Юля увлекается вышиванием — Персик, устав настороженно наблюдать за быстро мелькающей и сверкающей иголкой, от недостатка внимания может залезть ей за спину и лапкой, не выпуская ни в коем случае когтей, осторожно поворачивать хозяйку за щечку в свою сторону. Что он иногда вытворяет с разноцветными клубочками ниток — понятно и не требует дополнительных пояснений. Он страшно любопытен и может сидеть у нее между рук во время мойки посуды или мелкой стирки. Он постоянно облизывает забытое на столе масло, что выдают характерные следы его шершавого языка, ворует нашинкованную для борща капусту — протянутую хозяйкиной рукой — игнорирует: ну что же она не понимает, что так не интересно! Он обожает персики, сливы, абрикосы, мороженое и готов жить внутри тары из-под фруктов. Он терпеть не может закрытых дверей и всегда теребит лапой эти подлые дверные клямки, не дающие ему подглядеть за самым интересным. Он жалуется на Леху, после очередного нагоняя, золотой рыбке, живущей в небольшом аквариуме. Да, они с обеих сторон стекла упираются в одну точку носами и Персик жалобно что-то мяукает характерным, обиженным, тоном помахивающей шикарной юбочкой хвоста лупоглазой рыбке.