Поправив здоровье, отец занялся созданием нормальной материальной базы семьи. Граф Головко был далеко не беден, на счетах в Центральном банке Швейцарии и в банках других стран имелись миллионные счета. Можно было не морочить себе голову, а просто пользоваться средствами. Но не таков Станислав Владимирович, он всегда старался сделать положение семьи наиболее прочным, думал на перспективу.

Отец в Цюрихе и Берне приобрел несколько автомобильных мастерских, в которых вначале ремонтировали автомобили, а затем занялись сборкой и доводкой до совершенства новых транспортных средств. Имея хорошие связи в Германии и во Франции, отец приобрел акции автомобильных заводов «Даймлер и Бенц», «Рено» и «Пежо». В 1916 году в нашей семье появились старшие братья Всеволод и Владислав Тальгрен, дети старшей сестры отца, чудом избежавшие гибели в Севастополе во время революции. Их отца, капитана первого ранга Александра Тальгрена, революционные матросы расстреляли. Тетя Анна приехала к нам больной, доктор обнаружил у нее запущенную форму туберкулеза. Спасти ее не удалось. Отец усыновил мальчиков.

После окончания гимназии я поступила в Цюрихский университет на филологический факультет. Кстати, Степан тоже там учился, только на технологическом факультете. Наши старшие братья учились в Берлине, Всеволод осваивал специальность металлурга, а Владислав — авиадвигателестроителя. О студенческой жизни у меня только приятные воспоминания. Еще бы, молодость и беззаботность, солидная материальная помощь со стороны родителей. Чего еще желать!? В университете я встретила свою первую любовь. Молодой, кареглазый, черноволосый и очень обаятельный болгарин Константин Константинов вскружил мне голову. Если бы я знала, к чему это приведет, то держалась бы от него подальше. Но в то время сегодняшней мудрости у меня не было. Константин увлек меня в модное молодежное движение — Коммунистический интернационал молодежи. Все молодые люди в некоторой степени максималисты, вот и мы с Константином хотели участвовать в создании общества равенства и справедливости. На просторах Европы было единственное место, где была возможность реализовать свои планы, это Советский Союз. На очередном европейском конгрессе Коммунистического союза молодежи Константину удалось выбить для нас путевки в СССР.

Когда я сообщила родным о своих намерениях, то отец срочно созвал всю семью на расширенный совет. Всеволод и Владислав не приехали, стажировались на предприятиях США. Все, без исключения отговаривали меня от опрометчивого решения, но я никого не слышала, видела только лицо Константина и светлое будущее, сформированное в моих мыслях. В итоге семья решила отпустить меня в СССР. Отец открыл мне счет в банке «Аншталь-кредит» в Вене, предлагал использовать средства по своему усмотрению. На прощание отец сказал, что все будут рады моему возвращению.

С первых дней пребывания в СССР я испытала настоящий шок, в основном на бытовом уровне. Нам с Константином выделили комнатку в деревянном бараке на окраине Москвы. Ни тебе ванной, ни теплого туалета, нужно было посещать деревянное строение во дворе. Мылись в комнате, используя небольшую металлическую миску и кофейник. Хорошо, что я умолчала о своем истинном происхождении, не сказала, что прихожусь дочерью графу, а то бы дала Константину повод посмеяться надо мной. Константин, правда, не проявлял интереса к моим родственникам, он был выше этого.

Меня вначале определили переводчиком в издательство «Мысль», а Константина — в газету «Труд», помощником корреспондента. В 1925 году мы вступили с Константином в брак по местным законам, но я оставила себе прежнюю фамилию. В следующем году родился ты, Ванечка. С первого месяца беременности Константин как бы сторонился меня. Сильнейший токсикоз выворачивал меня наизнанку. Когда мой живот, образно говоря, доставал до носа, я узнала, что Константин решил оставить меня, у него появилась «пламенная соратница» из газеты. С ней он мне изменял практически с первых дней пребывания в СССР.

Бытовая неустроенность, отсутствие средств на твое содержание и предательство, казалось близкого человека, привело к спонтанному решению. Я отдала тебя в дом «пролетарского ребенка», где воспитывались дети партийных и советских работников, потому что родители были очень заняты строительством нового государства.

На прежнее место работы я не вернулась. Мой бывший начальник, спасибо ему, пристроил меня переводчиком в народный комиссариат по иностранным делам. Хороший паек и достойная заработная плата позволяли мне хоть как-то заботиться о тебе, передавать продукты и детские вещи.

Работы в комиссариате было много. Два года назад покатилась «волна признаний» СССР. С Великобританией, Францией, Австрией, Италией, Швецией и другими странами, срочным порядком устанавливались дипломатические отношения. Объем моих переводов рос, словно на дрожжах, я иногда не выходила из кабинета сутками. Думаешь, кого-то интересовало, кушала ли я, спала ли — нет. Нужно было выполнять работу, сколько бы ее не навалили. В этой жуткой обстановке я отработала два года, а потом улыбнулась удача, меня стали привлекать для синхронных переводов на встречах наших дипломатов с иностранцами. Затем пошли поездки за рубеж. Попав в Вену, я смогла воспользоваться небольшой суммой средств на моем счете. Накупила тебе разной одежды и игрушек. Много не покупала, могли возникнуть вопросы, откуда у переводчицы появились деньги. И так недремлющее око ОГПУ СССР, постоянно за сотрудниками комиссариата следило, выискивая контрреволюционеров, шпионов и простых граждан, чуждых советской власти. Я относилась к категории чуждых элементов. Родилась не там, и не имела отношения к местному пролетариату.

Когда тебе исполнилось пять лет, ваш детдом перевезли в Можайск. Там были созданы нормальные условия для жизни и учебы, но видеться с тобой регулярно я уже не смогла. Отлучаться, без разрешения помощника посла было категорически запрещено. Спустя полгода, шефство над детским домом взяло ОГПУ СССР. Посещение осуществлялось только по специальным пропускам, которые выдавались на Лубянке. Если честно, я испугалась за тебя, и за пропуском не пошла.

В терзаниях я провела пять лет. Знал бы ты, сколько слез я пролила, осознавая, что ничего не могу изменить. Выкрасть тебя, и сбежать за рубеж было самоубийством. Лишь один раз осмелилась приехать в Можайск, понаблюдать за тобой издалека.

В 1936 году мне коллеги сообщили, что Константинова арестовали. Зная его подлую натуру, я, наплевав на все предосторожности, поехала в детский дом. Благо к тому моменту, месяц как отменили пропуска. Выходит, ты этот день запомнил.

— Не только день, но и вкус шоколадных конфет, — с грустью произнес молодой человек. — Я рубашку и брюки заносил до дыр, ведь их мне подарила мама. Все обитатели детского дома хотели иметь родителей, и я не был исключением. Но не каждому повезло в этом. Я был счастлив, что у меня есть мама, и она очень красивая.

— Ванечка, мой внешний облик не моя заслуга. Твой дед и твоя бабушка к этому больше причастны. Ты, кстати, очень похож на деда — графа Головко.

— Мама, а что потом произошло?

— За мной пришли в декабре. Взяли прямо в рабочем кабинете. Константинов, на одном из допросов, вспомнил мою фамилию, причислив к группе шпионов. Обидно, но я к шпионажу никакого отношения не имела, даже примерно не представляла, как это нужно делать. Затем было следствие. Правда, какое там следствие!? Пару раз допросил следователь, обвинили по статье 58-6. Тройка приговорила к пятнадцати годам лагерей в местах с суровым климатом.

На очередной пересылке мы переправлялись через небольшую реку, название ее вылетело из головы. Внезапно лед под санями провалился, и мы ухнули в ледяную воду. Хочу сказать, что пребывание в тюрьме, совсем отбило у меня желание дальше жить. Но когда течением меня утянуло под лед, желание жить внезапно проснулось. Не могу объяснить, как, но меня вынесло далеко вниз по течению к небольшой незамерзшей ледяной майне, удивляюсь, как мне воздуха хватило. Намокшая одежда тянула на дно, да еще течение норовило утянуть меня снова под лед. Из последних сил и с большим трудом выбралась на твердый лед. Несмотря на сгущающиеся сумерки, я опасалась, что меня будут искать, поэтому поднялась на ноги, и не разбирая дороги, пошла в лес.

Холод постепенно заключал меня в свои ледяные объятия, в прямом и в переносном смысле. Пребывание в тюрьме и скитание по пересыльным лагерям сил не прибавило. Превратившаяся в ледяной панцирь одежда гнула меня к земле. Не знаю, сколько я прошла, но случайно уткнулась головой в дверь избушки. Лицо пожилой женщины, последнее, что я увидела перед тем, как потерять сознание.

Пришла в себя спустя три дня, так мне сказала женщина на плохом русском языке. Еще неделю меня мучила простуда, женщина за мной ухаживала, отпаивала отварами из трав. Затем две недели гостила в избушке приветливой женщины, она оказалась буряткой по национальности, с труднопроизносимым именем. Для простоты общения, я ее называла бабушкой Клавдией. Потом начался долгий, двухмесячный путь возвращения домой. Кочуя с разными семьями северных народов, на оленьих и собачьих упряжках добралась до границы с Финляндией, проходящей за полярным кругом. Переходить границу было опасно, советские пограничники открывали стрельбу без предупреждения. Мне повезло, накануне перехода разыгралась метель, видимость упала, и я благополучно покинула территорию СССР.

Из городка Оулу отправила телеграмму отцу, и через десять дней была в замке. Не знаю, во что вылилась отцу моя эвакуация из Финляндии, но я ему безгранично благодарна за это. Я вновь оказалась в окружении родных и близких, они окружили меня любовью и заботой. Отправили лечиться на термальные источники в Альпах.

О тебе я рассказала отцу и маме. Отец занялся твоими поисками, и намеревался лично отправиться в СССР, готовил документы. В начале 1938 года отец получил сведения, что твой детдом НКВД расформировали, и следы воспитанников утеряны.

— Так и было, — подтвердил молодой человек. — В январе рано утром на территорию детдома заехали крытые брезентом грузовые автомобили в сопровождении сотрудников в форме НКВД. Нам дали час на сборы. По детдому прошел слух, что нашего директора арестовали, а всех нас причислили к врагам народа. Позже выяснилось, что директор действительно арестован, а нас просто перевезут в другое место. В нашем детдоме планировали открыть дом отдыха для членов ВКП(б). Новое место для нас нашлось вблизи Саратова, и снова под крылом НКВД.

— Предпринятые позже попытки найти тебя, тоже оказались безрезультатными, в стране свирепствовали репрессии. Люди боялись всего и каждого, а общаться с иностранцами тем более. Ванечка, ты все время сталкивался с НКВД?

— Нет, сотрудники НКВД оказывали шефскую помощь и занимались нашим идеологическим воспитанием. Надо сказать, преуспели в этом.

— А как ты жил все это время?

— Как все воспитанники. Не голодал, не ходил голым и босым, но и лишнего у меня ничего не было. Школу окончил, когда уже шла война. Работал токарем. Потом воевал, громил фашистов. Был ранен. Встретил хорошую девушку, поженились.

— Так я уже бабушка?

— Наша дочка прожила очень мало, умерла в младенчестве.

— Извини. Я тоже после возвращения и лечения больше не смогла иметь детей, по этой причине развелась со вторым мужем и больше ни с кем не решилась связать судьбу. Да, и когда все выяснилось с моим здоровьем, шла Вторая мировая война. Она, к сожалению, не обошла стороной нашу семью. Всеволод погиб в Испании, сражаясь в рядах интернациональной бригады. Владислав сгорел в самолете, защищая небо Франции. Стас дрался в рядах французских «маки», получил тяжелое ранение в грудь, еле выходили. Отец и Степан не воевали, они спасали бежавших из плена в Швейцарию русских солдат и офицеров. Всего я не знаю, но через какие-то подставные компании, отец отправлял людей в СССР кружным путем через Иран. У нас в замке в одно время находилось на лечении двадцать девять русских солдат. Мама, я и Лидия, на некоторое время переквалифицировались в сестер милосердия. Один раз немцы, чувствовавшие себя в Швейцарии как дома, попытались, напасть на замок, но получили достойный отпор. Арсенал, созданный в замке моим дедом, всегда содержался в образцовом порядке и в исправном состоянии. Жандармы целый день собирали трупы возле стен Тараспа. Замок, за весь период своего существования, ни разу не был взят противником, и в тот раз удалось доказать его неприступность.

Заговорила я тебя совсем. Ванечка, расскажи лучше о себе. Хотя, постой, Иван Константинов и Клаус Фишер, один и тот же человек. Ты не назвался своим именем, значит, тебе есть, что скрывать. Ванечка, ты шпион? — сказала фрау Вольф, невольно прикрыв рот ладошкой.

— Ну, зачем так категорично заявлять?

— Разве я не права? Тебя с детства воспитывал НКВД, он и дал тебе специальность в руки, к иному выводу я прийти не могу.