Ещё в шестилетнем возрасте, наслушавшись от матери пересказов рыцарских романов, Жанна решила, что выйдет замуж только за храброго рыцаря с вьющимися золотистыми волосами, который будет слагать в её честь канцоны и любить до последнего вздоха.

Покойная Беатрис Уоршел тоже знала о любви только понаслышке. Ей хорошо была знакома привычка; она умела подчиняться, признавая над собой физическое и умственное превосходство мужчин, но не более. Почему? Ей просто некогда было думать об этом, нужно было хлопотать по хозяйству, заботиться о том, чтобы муж всегда был доволен, следить за детьми и рожать новых, здоровых и обязательно мальчиков. А рождались почему-то девочки, и она ужасно переживала.

Баронесса Уоршел души не чаяла в своих детях, готова была часами стоять над сладко спящим Гербертом, носить на руках, крепко прижимая к сердцу, болезненную Алисию, играть с Жанной… Но и здесь ей не давали любить. Муж ворчал, что она балует детей, и запретил ей «нянчиться» с сыновьями. Нежная, привязчивая Алисия, вторая её любимица, умерла. Жанна, тогда ещё совсем маленькая девочка, тем не менее, запомнила слёзы матери над детским гробиком, в котором в белом платьице, сложив пухлые ручки на груди, лежала Алисия…

Вот и получилось, что, пересказывая сюжеты слышанных в юности рыцарских романов, баронесса грезила о том, чего у неё никогда не было и чего бы ей самой так хотелось. Нет, муж по-своему любил её, но его любовь больше походила на крепкую привязанность, разбавленную редкими ласковыми словами, частой руганью, а временами и побоями, чем на то страстное чувство, к которому бессознательно стремятся женщины.

Когда мать умерла, Жанна на время забыла о рыцарских романах, но через пару лет снова погрузилась в сладкие грёзы предвкушения любви. И, наконец, она влюбилась. Любовь эта была платонической и не имела ничего общего с жизнью. Объект её чувства — хорошенький, словно херувим, Бриан, с длинными, до плеч, тщательно завитыми крашенными золотистыми волосами, одним прекрасным днем возникший вместе со своим отцом на пороге их дома, — очаровал её тем, что умел говорить комплименты, великолепно музицировал и был несчастен. Незавидное положение младшего графского сына казалось особенно привлекательным в глазах неопытной девочки, только-только вступившей в нежный возраст любви. Бриан, бывшим вовсе не таким несчастным и невинным, как могло показаться со стороны, ради сочувствия девушек напускал на себя выражение таинственной печали, но, тем не менее, около полугода искренне полагал, что влюблён в баронессу Уоршел. Кто знает, может, и баронесса быстрее бы разлюбила этого сочинителя бездарных стишков, если бы виделась с ним больше четырех раз, из них говорила с ним трижды.

Новый объект нежных воздыханий Жанны был несколько озадачен, когда девушка, назвавшаяся служанкой баронессы, предложила ему облачиться в недостойное одеяние.

— Что бы я переоделся слугой?! — презрительно фыркнул баннерет, свысока глядя на «немытую деревенщину», осмелившуюся предложить ему такое.

— Ну, сеньор, не подстрелишь, так и не ощиплешь! — усмехнулась Джуди, внимательно рассматривая очередной предмет любви госпожи. Надо признать, вкус её развился, и этот, несомненно, лучше того слюнтяя. — Воля, конечно, Ваша, но другого способа увидеться с ней не представится.

Ради прекрасных глаз возлюбленной пришлось согласиться.

Церковь, в которую поехала молиться баронесса, находилась в местечке под названием Бресдок, бывшем гораздо ближе к Уоршу, чем Мерроу. Это была отличная романская церковь с высокими башнями, использовавшимися при случае для оборонительных целей. Некогда церковь была частью цистарцианского монастыря, но прошло уже более ста лет, как набег валлийцев положил конец его существованию. В дальнейшем хозяева Уорша, уцелевшего в то неспокойное время, сумели присоединить земли монастыря себе, превратили остатки его стен в строительный материал, а церковь, чтобы окончательно не портить отношений с епископом, отремонтировали и передали клиру вместе со щедрыми подарками.

В этой церкви, в мареве удушающего ладана и мирры переодетый баннерет снова увидел баронессу, старательно возносившею мольбы Богу. Её отделяли от него десятки молитвенно склонённых голов, но по тем едва заметным косым взглядам, которыми она временами окидывала прихожан, он понимал, что девушка ждёт его.

По совету Джуди Артур ушёл до окончания службы и встал по правую сторону от массивных дверей. Прихожане медленно, один за другим покидали церковь; Жанна вышла одной из последних, удостоив его мимолетным взглядом.

— Кажется, это человек баронессы Гвуиллит. Ступай, узнай, что ему нужно.

Джуди подошла к раздосадованному Леменору и отвела его в сторону, к церковной ограде, за которой покоились самые уважаемые люди прихода.

— Ну, говорите, сеньор, я все передам госпоже.

— Я хочу говорить с ней, а не с тобой!

— Да разве Вы сами не видите, что говорить с ней нельзя! Тут её батюшка, да и баронских людей полно. Вы говорите, будьте уверены, я всё передам.

— Тогда передай, что я… что она… Нет, чёрт, я так не могу!

— Вы потише, потише, сеньор! — шикнула на него служанка, испуганно озираясь по сторонам. — Быстрее говорите, а то мне идти надо.

— Скажи, что я буду просить её руки.

— Вот что, сеньор, — прошептала Джуди, — поезжайте в монастырь святой Ирины, только не теперь, а чуть погодя, но непременно до следующего воскресного дня. Остановитесь в соседнем селении и ждите от госпожи весточки. А теперь прощайте, сеньор, и уходите отсюда: неровен час, признают Вас!

Служанка ушла. Пойдя вслед за ней и остановившись перед церковными дверьми, Леменор видел, как Джуди подошла к госпоже и что-то сказала ей. Улыбка Жанны показалась ему верным залогом её благосклонности. Теперь он твердо знал, что не жениться ни на ком, кроме Жанны Уоршел, пусть даже отец лишит её наследства.

За вечерней трапезой Жанна с поверхностным интересом внимала советам барона по ведению хозяйства. Дав кухарке необходимые указания на завтра и проверив содержимое кладовой, баронесса достала шахматы, и отец с дочерью удобно расположились за игрой у камина. Жанна играла плохо, а сегодня и вовсе была невнимательна. Барон поминутно называл её безмозглой дурой, а пару раз даже готов был запустить в дочь ферзём, которым она только что безалаберно пожертвовала. Разумеется, игра завершилась торжеством опытности над молодостью, хотя победа не доставила Джеральду былого удовольствия. В назидание дочери помянув добрым словом покойницу-жену, бывало, обыгрывавшую не искушённых в шахматах оруженосцев, он отправил Жанну спать, напомнив, что завтра она должна встать пораньше, чтобы переделать кучу дел до приезда Гвуиллитов. Девушка подчинилась и поднялась в свой уголок. Она пыталась настроить себя на благочестивые мысли, достойные предстоявшего паломничества в близлежащий монастырь, но не могла. Сердце её бешено колотилось и вот-вот готово было выпрыгнуть из груди.

Спальня Жанны была отгорожена от унылого тёмного зала таким образом, чтобы образовался солар. Холодный пол, как и в других жилых помещениях, устилали соломенные циновки; узкое оконце на ночь заставлялось деревянным ставнем. На пузатом сундучке под высоким узким окном, единственном окне во всём зале, валялись камлотовые чулки.

Возле широкого, на массивных ножках, приспособленного под кровать, сундука с самодельным пологом сидела мышь. Девушка с визгом бросила в неё башмаком — мышь убежала, спряталась за ещё одним сундуком с плоской крышкой, на котором лежали мягкие подушки. Напротив него стояла высокая подставка для свечи. На специальной полке под днищем сундука-кровати, стопкой лежала повседневная одежда. В самом сундуке, помимо белья, на самом дне хранились драгоценности: две резных шкатулки с инкрустацией. В одной из них, полукруглой, лежало металлическое зеркало; во второй — драгоценности женской половины семьи Уоршелов. Ключ от сундука Жанна всегда носила с собой.

Скромным уютом в виде разбросанных по полу подушек, набитых травой и конским волосом, комната и замок в целом были обязаны Беатрис Уоршел. Это была в своём роде удивительная женщина; в тех краях, откуда она была родом, нашлось бы немного девушек, которых лучше неё пели и танцевали, пленительнее улыбались и одевались с большим вкусом, чем графиня Беатрис и ее старшая сестра. Их манеры были безупречны и полны врождённого, природного изящества. На руку сестёр претендовал не один десяток рыцарей; они были музами поэтов; не один рыцарь преломлял в их честь копьё на ристалище.

Замужество Беатрис было случайным и у многих вызвало недоумение. Ей прочили блестящую партию — крестника отца, но по настоянию родных она вышла за Джеральда Уоршела, который сумел отличиться в многочисленных стычках с валлийцами, ценой своей безрассудной храбрости приостановивший движение с гор на долины центрального Шропшира. Отец Беатрис заметил подававшего большие надежды юношу, а Элджернон Уоршел, отец Джеральда, озаботившись будущим сына, сделал всё, что помолвка с дочерью сиятельного графа состоялась как можно скорее, делая различные мелкие подарки её тётке. Он знал, что делает: Элеонора имела большое влияние на брата.

Впервые жених и невеста увиделись во время помолвки. Молодой человек с мужественными чертами лица, по словам тётки, бесстрашно громивший язычников, был встречен Беатрис с молчаливым безразличием, но все же с нотками благосклонности. Разумеется, он не был пределом её мечтаний, пробелы в его образовании и воспитании постоянно напоминали о себе, но по крайней мере он не был ей противен. Разница в возрасте была не так уж велика, так что она надеялась, что поладить с ним будет не так уж сложно, не сложнее, чем с братьями и кузенами. Кроме того, она не могла не заметить, что ее присутствие смущало его. Причина была проста: красота невесты не оставила Джеральда равнодушным.

Несмотря на то, что сын рано женился, Элджернон Уоршел не познал в полной мере плодов своих трудов, погибнув во время бесславного похода принца Эдуарда. После его кончины на руках сына, помимо молодой жены, собственных троих детей и двух маленьких сестер, осталась мачеха, от которой, по словам пасынка, было мало толку. Женщина веселая, склонная к полноте, Маргарита больше всего на свете обожала грызть орехи, из-за чего ее одежда была вечно в шелухе. Вследствие своего характера она отлично ужилась с невесткой и даже взяла на себя заботы по поискам подходящей кормилицы для ее детей.

Маргарита пережила мужа на четыре года. Какая-то неведомая болезнь в последний год жизни раздула ее тело до неимоверных размеров, так что ей было тяжело не только ходить, но и дышать. А потом она вдруг усохла и, испросив духовника, скончалась на руках у невестки. Хоронили её без Джеральда Уоршела, огнем и мечом отбивавшего атаки хлынувшего с гор потока валлийцев.

Жанна помолилась и позвала служанку. Джуди помогла ей раздеться и развесила по местам одежду. Пожелав госпоже спокойной ночи, она удалилась.

Баронесса, подложив руки под голову, уставилась в потолок. Глаза у неё слипались, но засыпать не хотелось. Да и как же она могла заснуть после того, что с ней случилось сегодня!

Постепенно мысли её начали путаться, и, как Жанна не боролась с собой, сон всё же смежил её веки.

Джуди тоже не спалось.

— Ой, я сегодня такого парня видела! — Она блаженно вытянула ноги в комнате с низким потолком — общей спальне девушек. — Эй, Нетти, ты спишь?

Ей так хотелось поговорить с кем-нибудь, — о чём угодно, лишь бы поговорить! — но, как нарочно, все её подруги либо спали, либо весело проводили время со слугами. Оставалась Нетти — но и она, как нарочно, успела задремать.

— Ты спишь? — настойчиво повторила Джуди.

— Нет, — пробурчала лежавшая в углу девушка и с головой укрылась грязным лоскутным покрывалом. Многие девушки втайне завидовали этому покрывалу — им ведь приходилось спать под тряпьём.

— Дрыхнешь, я же вижу! А я тебе тут о парнях толкую…

— Послал же Бог соседку! — с досадой пробормотала Нетти и села, старательно протирая кулачками глаза. — Ну, говори, сорока!

— Я о том монашке, который пробрался нам в сад.

— И? — встрепенулась девушка, позабыв про сон.

— Он вовсе не монах, и зовут его Дьюк.

— И кто он, если не монах?

— Слуга баннерета Леменора.

— А есть у него кто-нибудь?

— Уж этого я не знаю, слышала только, что Дьюку очень приглянулась одна девушка из нашего баронства. Он так и сказал: «Та девушка, что ловила сегодня во дворе курицу, — просто красотка!»

— Да ну тебя, Джуди! Я-то думала… Ты целыми днями всякую чепуху болтаешь!

— Чепуху? — взвилась служанка.

— Да, чепуху.

— Ну, Нетти! Да чтобы я… — она запнулась и, отвернувшись, процедила: — Спи, соня, просыпай своё счастье!