— Как Вам будет угодно, отец, но мне бы хотелось, чтобы эта книга не покидала нашего дома.

— Тебе бы хотелось, видали Вы! — рассмеялся барон. — Здесь только я могу чего-либо хотеть. Отдай мне ключ от сундука.

— Но книги нужны мне, — с мольбой взглянула на него Жанна.

— Нечего попросту слюнявить их пальцами, чего доброго, испортишь! Твоё дело — хозяйство и рукоделие. А свяжешься с книгами, чего доброго, могут обвинить в связи с нечистой силой. Знаешь, чем это кончается? Тут дело не шуточное, костром попахивает. А если ты у меня такая набожная, ходи почаще к священнику — он тебе и без книг всё разъяснит.

— Но как же Екатерина Александрийская? Не она ли побуждала нас к просвещению ума учением? — робко возразила девушка.

— Какому ещё просвещению? — нахмурился Джеральд. Ему это слово было незнакомо. — Откуда только ты такие мудреные слова берешь? Иной раз такое скажешь, что сам Дьявол не разберет. Ты у меня про святую Екатерину забудь и про мудреные словечки тоже! Нечего из себя умную корчить: так тебя никто замуж не возьмет. Будешь сидеть у меня на шее с этими книжками. Сжечь бы их надо, они мать твою в могилу свели, да уж больно дороги, чтобы ими очаг топить! Пусть валяются, только ты не слишком с молитвенником усердствуй — а то люди подумают, что я дочь в аббатисы готовлю, — рассмеялся барон и тут же перевёл разговор на давно мучавшую его тему: — Пора, пора мне подумать о твоем замужестве. Ума не приложу, с кем тебя сговорить. Жених тебе нужен хороший, а не всякий сброд. Да ты ведь у меня привередливая и упрямая, как тысяча чертей… Ну зачем ты облила вином барона Уоллера? Знаешь, каких трудов мне стоило его успокоить? Не сделай я этого, он разнес бы о тебе дурную славу по всей округе.

— Затем, что он мне противен. У него гадкая бородка, — честно ответила баронесса. Этот барон Уоллер был одним из богатых знакомых Уоршела — немолодой, невысокого роста, угрюмый, раздражительный и толстый. Брак с ним не казался ей великим счастьем.

— Да хоть горбатый, не твоё дело! — Барон укоризненно посмотрел на неё. — Пока ты кобенилась, за него выскочила Джейн Морейн, и её семья прибрала себе его денежки. И всё потому, что у тебя ума не хватило повести себя, как положено.

— Я бы всё равно за него не вышла.

— Сиди и помалкивай, соплячка! — рявкнул Уоршел. — А Давид Гвуиллит? Ты, кажется, дружна с его сестрой, так используй эту дружбу во благо. Понравься его матери, будь предупредительна и учтива с его отцом. Ты у меня девчонка красивая, умная, могла бы, если хотела, добиться этой свадьбы. Тебе же лучше будет, не придется идти в чужую семью.

— Сэр Давид холоден ко мне, я тоже к нему равнодушна…

— Меня это не интересует, — отрезал барон. — Я не могу позволить до конца своих дней содержать незамужнюю дочь.

— О чём это Вы, отец? — Она испуганно посмотрела на него.

— О том, что тебе пора выйти замуж. Но как же тебя с твоим норовом-то сосватать? — вздохнул Джеральд. Он помолчал и добавил: — А ключ ты мне отдай. Тебе книги не к чему. Они престали тем, кто посвятил жизнь служению Господу. Место женщины же у очага. Она, как верная собака, должна терпеливо ждать своего мужа и беспрекословно выполнять то, что он прикажет. Она рождена для того, чтобы, удачно выйдя замуж, отблагодарить за заботу родителей, умело вести хозяйство, быть верной и послушной мужу и родить побольше здоровых детей, чтобы было кому защищать веру Христову.

Джеральд ушёл. Жанна с облегчением вздохнула и в задумчивости провела пальцем по сундуку. Отец не в первый раз заговаривал с ней о браке, но с каждым разом делал это всё настойчивее. Ей не нравились эти разговоры. Нет, она не противилась браку, как таковому, но только не с этими толстозобыми вонючими рыцарями, с которыми почему-то хотел породниться её отец. Девушка мечтала совсем о другом муже, таком, который был хорош собой, безукоризненно воспитан и, главное, готов совершить для неё безрассудный поступок.

В прочем, слова «брак» и «муж» баронесса понимала своеобразно, по-своему. Ей казалось, что после замужества, этакого семейного праздника с походом в церковь, она по-прежнему будет жить в Уорше, а муж (официально признанный отцом возлюбленный) станет каждый день приезжать к ней и гулять с ней по саду. Ему будет дозволено сопровождать её на прогулках, приглашать погостить в свой замок, держать её за руку и, быть может, даже обнимать — и всё это законно, никого не таясь. А по воскресеньям, в порядке исключения, она даже позволит ему целовать себя в щёчку. Вот в этом, по её представлению и заключался брак.

На роль своего «мужа» Жанна мысленно отвела баннерета Артура Леменора.

Размышляя о недавних словах отца, баронесса как-то сама собой погрузилась в сладкие грёзы о своём возлюбленном. Он не был похож на Бриана, капризного сладкоголосого Бриана, и был старше её, что, несомненно, делало его в ее глазах ещё привлекательнее.

Леменор не был груб, чем разительно отличался от ее соседей, красив, настойчив и смел — словом, обладал большинством качеств, которыми, по её мнению, должен был обладать истинный рыцарь.

Так приятно было снова оказаться на пьедестале, повергнув к своим ногам не пажа или оруженосца, но рыцаря, по роду службы не понаслышке знавшего, что такое опасность, и обличенного доверием графа Оснея. Нет, ее сердце просто не могло не дрогнуть от его взгляда; если не он, тогда кто? И ей казалось, будто бы сам Господь Бог толкнул их навстречу друг другу. Нет, это было знамение, так было предопределено Провидением, чтобы она спешила на свидание к Бриану — и встречала его. Конечно, он был послан ей небом, чтобы разрушить это нелепое увлечение недостойным и разжечь в сердце любовь.

Отдав должное миру грёз и прикинув, что до обеда — одного из немногих доступных ей развлечений — осталось не так уж много, девушка решила снова выйти на крыльцо. Она застала отца уже не в том благостном настроении, в котором он пребывал с утра. Возможно, причиной этому был не слишком приятный разговор с дочерью, а, может, просто какая-то мелочь нарушила привычный ток мыслей, но, так или иначе, теперь Уоршел не давал спуска крестьянам. Его раздражала их нерасторопность, их неумелые отговорки, качество зерна; руки его то и дело сжимались в кулаки, а голос гремел до самого Северна. И надо же было случиться, чтобы как раз в такую минуту запыхавшийся Робин сообщил о поимке браконьера, посмевшего «расставлять силки на куропаток Его милости».

— Где этот паршивец? Подать его сюда! — загремел голос Джеральда.

Притихшая толпа шарахнулась в разные стороны, вжалась в стены, предчувствуя беду. В воздухе запахло грозой. Наступила тишина, прерываемая лишь испуганным писком детей, судорожно цеплявшихся за материнские юбки. Матери молча давали им подзатыльники и, как могли, загораживали от господского крыльца. Послышались громкие крики: «Ведут, ведут!», и двое слуг протащили мимо шеренги крестьян связанного человека с разбитым носом и кровоточащей ссадиной на щеке. Они грубо бросили его перед крыльцом.

Представ пред грозными очами господина, браконьер не струсил, не стал кланяться, не просил прощения, не отвёл взгляда, а, немедленно встав на ноги, дерзко посмотрел в глаза Уоршелу.

Заинтересовавшись, кто бы это мог быть (не каждый день увидишь браконьера), Жанна выглянула из-за спины отца. Таинственный браконьер оказался внебрачным отпрыском одного духовного лица, некогда начинавшего свой жизненный путь местным священником. Плодом его стараний и оказался Колин, арендовавшим у барона несколько полос земли вдоль леса. И зачем ему потребовались эти куропатки? Он ведь не бедствовал, раз нанимал для работы крестьян из деревни, да и отец исправно ссужал его некоторой суммой из добровольных пожертвований прихожан во славу Божью. Встал бы на колени, повинился, получил бы свои удары плетью, уплатил бы штраф — и жил бы спокойно. Глядишь, года через два барон разрешил бы выкупить остальную землю — позволил же он Колину полноправно владеть небольшим клочком, на котором стоял его дом. Но сын священника будто специально вёл себя вопреки всем правилам благоразумия.

— Так это ты воровал моих куропаток? — сдвинув брови, спросил Уоршел, немного подавшись вперёд.

— Да, я ставил силки, но не воровал. Куропатки были на моей земле. — Колин гордо выпрямился, давая понять, что он не бессловесная скотина, а сын рыцаря, не имевший, правда, никаких прав на скромное достояние отца.

— На твоей земле, поросячья рожа? — побагровев, взорвался барон. — Разве твой похотливый отец, нацепивший рясу, чтобы удобнее было плодить таких же ублюдков, как ты, не объяснял тебе, что всё, что ты ешь, мерзавец, — моё, что вся земля, по которой ты, червяк, ползаешь, принадлежит мне, что воздух, которым ты дышишь, и вода, которую ты лакаешь — моя неотъемлемая собственность?

— Может быть, но куропатки портили мой урожай. Они были на моей земле, — упрямо возразил браконьер. — Я выкупил её, и если Ваша память так коротка…

— Вот тебе, подонок, твоя земля, вот тебе моя короткая память! — Барон со всего размаху ударил ему кулаком в челюсть. Колин покачнулся, но устоял. Следующим ударом Джеральд свалил его с ног и принялся методично избивать на глазах безмолвствующей толпы. Когда ему это наскучило, он плюнул на распростёршегося на земле человека и приказал: — Поднимите эту тварь!

Слуги с трудом подняли обмякшее тело и придали ему вертикальное положение. Покрытая синяками, вся в кровоподтеках голова Колина безвольно болталась, ноги подгибались, он с трудом держал равновесие.

— Ну, так как, куропатки по-прежнему твои? — усмехнулся Джеральд.

— Мои, — сплюнув сгусток крови, сквозь оставшиеся зубы процедил браконьер и гордо выпрямился. Он обвёл глазами толпу: многие ему сочувствовали, но, конечно, никто не заступиться. В Уорше был всего один закон, и этот закон, истина в последней инстанции — слово барона.

— Ах, так! Ну так получай своих куропаток! — Уоршел выхватил из рук одного из вооружённых слуг топор и одним ударом рассёк беднягу от уха до шеи. Окровавленный труп глухо ударился о мощёную площадку перед крыльцом.

— Теперь-то уж ты наелся «своей земли», выродок! — Вытерев топор об одежду убитого, Джеральд брезгливо бросил его и, пнув носком сапога тело Колина, приказал: — Уберите это, мой двор — не место для падали.

Он знал, что никто не донесёт об этом убийстве шерифу.

* * *

Уповая на милость Господа, баннерет Леменор приехал в Уорш, чтобы поговорить о Жанне с бароном. Честно говоря, он не был уверен, что этот разговор может окончиться чем-то стоящим — впрочем, чем чёрт не шутит!

Баннерет не был знаком с бароном Уоршелом, — Артур провёл юность вдали от Леменора, а после у него просто не было времени на визиты; барон же никогда не бывал в их баронстве — но много слышал о нём, как о человеке честном, смелом и гостеприимном (хлебосольство, наряду с налогами немало способствовало уменьшению содержимого сундуков Уоршелов). Исходя из всего вышеперечисленного, Леменор надеялся даже в случае отказа остаться в дружеских отношениях с Уоршелом и при случае снова заговорить о свадьбе.

Вопреки традиции, барон не вышел встречать гостя, подумав, что «этот умник не может приехать за чем-нибудь серьёзным». Он полагал, что в голове у привыкшего жить не по средствам юноши не может быть ни одной путной мысли. По дошедшим до него слухам, баннерет получил рыцарское звание, а, заодно, и своё скромное звание за какую-то безрассудную выходку, тем не менее, закончившуюся для него успешно. Впрочем, барон предполагал, что Леменор никаких подвигов не совершал, а просто умело воспользовался знакомством своего отца с графом Вулвергемптонским.

— И какой из него баннерет? — подумал Джеральд, входя в зал. — Совсем ведь сопляк!

В прочем, Уоршел намеревался радушно принять баннерета: через него можно было завязать знакомство с графом Вулвергемптонским, у которого подрастал племянник. Барону не давала покоя семьсот фунтов годового дохода этого юноши, грозившие возрасти в случае смерти сестры. Так как та не отличалась крепким здоровьем, а в последнее время кашляла кровью, кончина её была не за горами. Не за горами было и наследство от дядюшки — а это уже совсем другие деньги.

На память Джеральду пришли времена, когда Уоршелы были первыми богачами графства. Любой из них мог запросто купить Леменор, одаривал гостей лошадьми и оружием. В молодости он тоже жил на широкую ногу, не учитывая, что деньги имеют пренеприятное свойство просачиваться сквозь пальцы.

Баннерет, как младший по возрасту, первым сделал шаг навстречу и приветствовал хозяина. Уоршел сухо, но благосклонно принял его приветствия и предложил сесть; он даже приказал принести гостю хорошего вина. Это было не просто гостеприимство: ходили слухи, что Артура по протекции Оснея сделают помощником шерифа.