Для другой категории участников возможность похвастаться своими «воинскими доблестями» порой стоила дороже собственной жизни. К тем, кто по тем или иным причинам (в основном, денежным) не мог принять участия в турнирах, относились с пренебрежением: если ты настоящий рыцарь, то должен это доказать. Деньги были действительно серьёзным препятствием: покупка необходимого вооружения требовала больших материальных затрат. Так что порой для того, чтобы подержать репутацию, приходилось полностью опустошить свои сундуки или, если они были пусты, у кого-нибудь их позаимствовать.

В беспорядочной свалке всех со всеми бок о бок с зачинщиком (между прочим, англичанином французского происхождения) бился тот, кого не ожидали здесь увидеть, «ублюдочный валлийский пёс», как назвал его один раненный барон из партии противника, прибавив пару крепких словечек про него и его мать. Обладатель этого «почётного титула» с чёрным леопардом на щите действительно попортил много крови тем, кого не устраивало его происхождение и всерьёз претендовал на благосклонность маркграфини. Понукаемый шпорами конь бешено метался по полю, мощной грудью сметая более слабых (и дешёвых) собратьев. Специальный меч из китового уса то и дело блистал в воздухе, оставляя отметины на всём, до чего мог дотянуться. Досталось и остряку, так не любившему валлийцев, — отплевываясь кровью, он пытался добраться до своего оруженосца, то и дело рискуя пополнить список жертв, в разных позах валявшихся на земле. Ему повезло: слуга, изловчившись, вытащил его к барьеру.

Уложив своего обидчика, Норинстан заметил теснимого к барьеру рыцаря из своей партии и задумался, стоит ли вмешиваться в выяснения чужих отношений, когда ему самому предстояло организовать очередной «несчастный случай». Решив помочь бедняге позже (если, конечно, помощь ему будет ещё нужна), граф поискал глазами рыцаря в красном сюрко, с дубом на щите: тот отбивался сразу от двоих на левом фланге обороны защитников. Роланд, как ножом, наискось срезая передние ряды противника, медленно, но верно приближался к нему. Ещё один взмах — и между ним и Леменором на миг образовалось свободное пространство. Убедившись, что ему никто не помешает, а судьи и почетный рыцарь смотрят в другую сторону, граф решил действовать. У него было мало времени, и его нужно было использовать с пользой, с максимальной пользой и осторожностью. Артура спас случай: один из судей бросил взгляд в их сторону, так что Норинстану пришлось изменить траекторию клинка прямо во время удара.

Меч зазвенел, оставив на щите глубокую царапину. Граф чертыхнулся и поневоле вступил в поединок с баннеретом по всем правилам. Он знал, что сильнее и опытнее его, но на стороне Леменора были молодость, ловкость и… кусочек белой материи, повязанный на запястье.

Вокруг по-прежнему кипел бой, рыцари сшибали друг друга с коней, забывая о правилах, зарабатывали штрафы и отрицательные очки, но эти двое, казалось, видели только друг друга. Раздавая удары направо и налево, они вновь и вновь стремились к встрече.

Почувствовав, что ими движет не просто жажда славы и наживы, другие предпочли не вмешиваться: в конце концов, никому не хотелось получить рану, предназначенную другому.

Вокруг Леменора и Норинстана сомкнулось кольцо верных графу людей; если бы он приказал, любой бы не задумываясь нанёс Артуру роковой удар сзади, взяв на себя все последствия. Но Норинстан медлил, полностью полагаясь на своё превосходство. И он оказался прав: Артур начал уставать, на мгновенье потерял бдительность, за что тут же поплатился — граф нанёс ему мощный удар по шлему. Баннерет упал. Роланд поднял коня на дыбы, чтобы как бы случайно добить беспомощного противника. Но тут судьи подали знак трубачам, и те объявили об окончании поединка. Копыта коня Норинстана опустились на землю, а не на голову баннерета. Пришлось смириться с неудачей, хотя не такой уж и неудачей — шатаясь, Леменор поднялся на ноги уже без шлема.

Трубы возвестили об окончании второго турнирного дня, и гербовый король объявил о том, что участники с честью исполнили свой долг и вправе покинуть поле, ибо приз уже назначен, и вечером будет вручён дамами самому достойному. Барьеры открылись, и на ристалище выехали знаменосцы. Участники медленно покидали поле; раскрасневшиеся от усердия герольды трубили до тех пор, пока последний их них не оказался за пределами ристалища. На поле остались только трое убитых; ещё семеро были ранены и лежали между канатами. Прибавив к числу жертв двоих задохнувшихся в своих доспехах, устроители пришли к выводу, что турнир выдался на редкость спокойным.

Благодарные зрители не сомневались, что вечером прелестная маркграфиня Кетрин вручит приз Роланду Норинстану — никто, кроме него, не преломил столько копий, не вышиб из сёдел стольких противников. Жанна тоже знала это и с трепетом ожидала вечера, когда граф после церемонии награждения среди прочих девиц поцелует и её.

Турнир длился неделю; в предпоследний день, накануне прощального пира, маркграф по просьбам дам возобновил копейные поединки. Для победителя был назначен новый, особый приз, что ещё больше подогрело интерес зрителей к «модной забаве».

Путь к победе был тернист, и ввиду отсутствия разделительного барьера нередко сопровождался потерей лошади, поэтому у участников (если у них были на это деньги) всегда имелось наготове несколько запасных коней, которые, в случае проигрыша, становились собственностью победителя вместе с доспехами побеждённого (или побеждённых). Выбитый из седла считался пленником победившего и должен был заплатить выкуп. Но эта традиция медленно изживала себя, и великодушный победитель все чаще отказывался от выкупа, удовлетворившись денежным призом.

Привыкшая к роли турнирной королевы прекрасная ветреная маркграфиня Кетрин вместе с прочими зрителями наблюдала за интереснейшим поединком, который, судя по всему, должен был выявить претендента на обещанный приз: на изрытом копытами ристалище сошлись победитель меле и его неудавшаяся жертва. Они съезжались уже не в первый раз, не в первый раз привычно наклонялись вперёд, прижимая подбородок к груди, поднимая щит и плотнее усаживаясь в ленчик седла. Сквозь щель забрала каждый из противников видел только щит, шлем и коня противника. И у каждого было всего несколько секунд, чтобы принять решение, выбрать, куда нанести удар. По шлему или в голову? Удар в голову сулил заманчивую перспективу сорвать с противника шлем — но не соскочит ли копьё? Ударишь в центр щита — возможно, выбьешь противника из седла.

Но раз за разом копья безрезультатно ломались.

Несомненно, граф Норинстан был намного опытнее и искуснее противника и поэтому должен был победить, но не победил. Исход схватки предопределило одно незначительное обстоятельство, настолько ничтожное, что граф даже не обратил на него внимания — в копыто его лошади попал крохотный камушек. Он причинял неудобства его коню, и, пытаясь избавиться от инородного тела, конь в самый ответственный момент сбился с ритма, притормозил, сильно ударив копытом о землю. Камушек выскочил, но Роланд поплатился за это победой — воспользовавшись удобным моментом, баннерет выбил его из седла.

С этого дня Роланд Норинстан возненавидел баннерета Артура Леменора.

Опозоренный поражением, граф удалился. Маркграф несколько раз посылал к нему пажа с приглашением на пир, но он так и не появился. Маркграф рассчитывал увидеть его после утренней службы и ради этого добровольно лишил себя сна, совсем не лишнего после шумной попойки, но его надежды не оправдались. Не выдержав, он сам отправился к нему, но был встречен лишь беспорядком, который остаётся после спешного отъезда. Заспанный часовой подтвердил, что Норинстан уехал на рассвете.

Тот вечер и та ночь были одними из ужаснейших в жизни Роланда. Его давило бремя позора, глухой обиды и чёрной ненависти; граф, словно дикий зверь, в бешенстве расхаживал из угла в угол, круша всё, что попадалось ему под руку. Первым его порывом было убить своего турнирного коня, и он убил бы его, если бы не мужественное вмешательство конюха, спрятавшего животное от хозяйского гнева. Но участь бедняги была предопределена: граф велел отдать его в качестве выкупа Леменору. Он больше не мог на нём ездить.

Под утро, немного успокоившись, Роланд послал к Артуру одного из пажей с приказом узнать, что он должен отдать победителю.

Баннерет заявил, что из уважения к его мастерству удовлетвориться конём и суммой в размере тридцати фунтов. От доспехов Леменор отказался. Граф велел позаботиться, чтобы баннерету было выплачено вдвое больше, и немедленно уехал, нарушив неписанное правило, велевшее ему не менять места жительства до окончания расчётов с победителем. Но той ночью ему было плевать на все правила и законы на свете.

Роланд возвращался в свой замок раздосадованным и подавленным; его никогда так не унижали. Мало того, что его победил заносчивый юнец — так ещё и на глазах у невесты! Невесты, которая была не безразлична графу. Честь его была задета и требовала отмщения.

— Ничего, — с усмешкой думал Норинстан, снова и снова воскрешая в памяти события злосчастного турнира, — я ещё завоюю сердце баронессы! Не согласится выйти за меня по-хорошему — я силой заставлю её стать моей женой. Я не допущу, чтобы это ничтожество женилось на ней. Она глупая девчонка, наплети ей с три короба — она и поверит! А уж баннерет в этом поднаторел. Да пошли они оба ко всем чертям!

Граф задумался и бросил взгляд на дорогу: петляя, она взбиралась на холм, на самой вершине которого росло молодое деревце. Зелёное, хрупкое, тянувшееся к солнцу. Человек, как оно к вечному (или тоже конечному?) светилу, стремится к счастью, порой, даже сам того не осознавая. Счастье… Тонкая эфемерная материя без цвета, запаха и определения, лишённая формы и объяснения. Или просто спокойствие и уверенность в завтрашнем дне

— Верно говорят, что нет на свете существа безмозглее женщины! Но если бы только безмозглого! Будьте прокляты, орудия Дьявола, совращающие нас с истинного пути! Вам следует помнить своё место, а место Ваше — у ног хозяина. Я же позволил женщине повелевать собой, вторгаться в мои мысли, застилать пеленой мой разум. Да разве хоть одна женщина стоит бесчестия? Нет, видно, рассудок мой помутился, если любовь женщины что-то для меня значит. Слаб, слаб ты душой, если поддался искушению Дьявола! Но помешательство пройдет, я буду держать её в ежовых рукавицах и позабочусь о том, чтобы она была примерной женой.

Роланд задумался, перебирая в памяти картины недавнего прошлого. Внезапно лицо его помрачнело, и граф пробормотал:

— Как я его ненавижу этого баннерета! Повстречай я его сейчас на дороге, то, клянусь всеми святыми, убил бы безо всяких угрызений совести!

* * *

Дома у Жанны состоялся неприятный разговор с отцом. Начался он, впрочем, вполне мирно.

— Ты, должно быть, довольна, что я взял тебя с собой? — спросил барон, вечером на следующий день по приезду зайдя к дочери.

— Спасибо, отец, очень.

— И как тебе жених?

— Граф Норинстан? — Она напряглась, словно натянутая струна.

— А у тебя есть другой? — усмехнулся Джеральд. — Что ты о нём думаешь?

— Его умение красноречивее любых моих слов.

— Так он тебе понравился?

— И да, и нет.

— Объясни!

— Понимаете, отец, как рыцарь он был хорош, лучше всех, и даже досадное поражение в последнем копейном поединке не умаляет его умения, но…

— Какое ещё «но»? Чего тебе ещё?

— Он поступил дурно в меле. Там был один рыцарь… Граф хотел ударить его после того, как он упал.

— Почему ты так решила? Не потому ли, что на земле оказался твой баннерет?! — Барон сердито сдвинул брови. — Я ничего не заметил. Но, даже если и было что, граф заслужил свой приз. На твоём месте я бы радовался успехам жениха.

— Волею Вашей я его невеста, но сердцем своим — нет.

— Мне нет дела до твоего сердца! — рявкнул Джеральд, с трудом подавив желание дать ей затрещину, оттаскать за волосы. — Вы помолвлены, ты станешь его женой.

— Отец, Вы хотите, чтобы я умерла? — Она чуть не плакала. — Да, если Вы прикажите, я выйду замуж за графа, но быстро зачахну и умру.

— С чего тебе умирать? Будешь жить, как у Христа за пазухой, и меня каждый день в молитвах благодарить! Пустоголовая дрянь, бестолочь, неужели прозябание в нищете с этим молокососом прельщает тебя больше, чем беззаботная жизнь с графом?

— Но я ведь люблю его…

— Ах, так у тебя любовь! — За этим последовала увесистая затрещина. — Мне давно нужно было выпороть тебя, чтобы выбить всю дурь из твоей головы, а я всё чего-то ждал, старый дурак! Ничего, посидишь на хлебе и воде — вмиг протрезвеешь и на коленях приползёшь ко мне просить прощения. Упрямая девчонка, я хочу тебя осчастливить, а ты…

— Но я же люблю другого, как же я буду лгать пред лицом Бога, клясться в вечной любви к графу? — Жанна потерла ладонью горящую от удара щёку.