Эмма много раз задумывалась над тем, не стоит ли ей ради блага детей снова выйти замуж. Она была ещё молода, ещё могла привлекать взоры — но подошла бы она на роль жены? Мать троих детей — и без денег, могла ли она рассчитывать на мужа? И разум снова и снова твердил ей о том, что её участь была определена смертью мужа, что она должна безропотно принять её и посвятить себя детям.

Когда в комнату вошёл отец Бертран, Эмма сидела в той же задумчивой позе. Погружённая в свои невесёлые думы, она не сразу заметила его, и юный священник мог несколько минут беспрепятственно любоваться изгибом её шеи и наклоном головы. Честно говоря, он ещё ни разу толком не видел её: придерживаясь строгого правила в разговорах с прихожанками не давать волю взглядам, Фарден предпочитал смотреть своим собеседницам в глаза или на какой-нибудь предмет за их спиной. Самой простотой, чистотой и невинностью казалась ему эта женщина, на которую хотелось смотреть часами. А её глаза, её печальные серые глаза, которые слегка поблёскивали из-под полуопущенных ресниц… Отогнав от себя дьявольское наваждение, вызванное созерцанием её тонких, точёных черт, Бертран направил свои мысли по другому руслу. Она прекрасная мать, добрая христианка, нужно будет как-нибудь похвалить её за всё то, что она делает для местных крестьян. А делала она действительно много, в любой час дня и ночи готовая придти к постели больного. Только Эмма Форрестер умела делать настои, отвары и припарки, которые по словам её невежественных подопечных способны были творить чудеса. Собственно за рецептом одного такого снадобья Бертран и зашёл сюда. Он был подвержен простудам, а, как известно, простуда — один из бичей проповедников. К травам Бертран Фарден, как и всякий священник, относился с опаской, но всё же полагал, что в руках добропорядочной женщины они не могут стать колдовским зельем.

— Я, кажется, нарушил Ваше уединение, сеньора… — Он предпочёл заговорить первым, чтобы она, не дай Бог, не подумала, что он тайком наблюдает за ней. Подобное предположение было бы кощунственным по отношению к его сану.

— Нет, Вы нисколько меня не потревожили. — Эмма отложила в сторону рукоделие и с готовностью встала, сделав знак дочери поприветствовать священника. — Вы приходили заниматься с моим сыном, не так ли? Сколько же хлопот мы Вам причиняем! Право, стоило поручить его заботам капеллана. Но, боюсь, он не так силён в латыни, как Вы.

— Я ещё раз повторяю, что эти прогулки мне не в тягость, — улыбнулся священник.

— Не хотите ли чего-нибудь? На этой недели мы сварили чудесный эль.

— Разве что кружечку, — согласился Бертран. Безусловно, человек — венец божественного творения, но и у него бывают маленькие слабости, с которыми не мог бороться даже отец Бертран.

Послав Джоан за элем, Эмма принялась расспрашивать об успехах сына. Тут священнику нечем было её порадовать: Уитни был усердным, но абсолютно неспособным к наукам мальчиком, для которого Катехизис стал серьёзным камнем преткновения.

Баронесса слушала его молча, время от времени кивая головой. В её мозгу вертелась одна и та же мысль: «Если не в священники, то он пропал». Но она верила в сына, в его способность справиться с непредвиденными трудностями в учёбе. Он просто обязан был это сделать, ведь свекор не двусмысленно намекнул, что не намерен содержать его. Да, он согласен со временем подыскать ему место, но не более того.

Вернулась Джоан, принесла эль. Эмма сама налила и подала кружку священнику. Отпив немного, Бертран наконец собрался с духом и заговорил о том, зачем зашёл к ней. Узнав о его проблемах со здоровьем, баронесса засыпала его советами и обещала на днях занести травы, отвар которых избавит его от всех напастей. Заранее поблагодарив её, Бертран собрался уходить, но потом передумал и попросил отвести его к барону.

— Боюсь, сейчас Вам не удастся увидеться с бароном, — покачала головой Эмма. — Он уехал осматривать какое-то поле возле холмов. Вам действительно нужно его видеть?

— Да, боюсь, что так.

— В таком случае разумнее будет позвать Мэрилин и спросить у неё, куда поехал барон.

— Мэрилин? — нахмурил лоб Бертран, пытаясь что-то припомнить. Но это имя решительно ни о чём ему не говорило. Плохо же он знает свою паству!

— Мэрилин Форрестер, младшую дочь барона, — пояснила Эмма. — Он говорил с ней перед тем, как уехать. Она любопытная девочка, и я готова поручиться, что в этом замке не происходит ничего, о чём бы она ни знала.

— Подобное любопытство не доводит до добра, — покачал головой священник.

— О, её любопытство совершенно безобидного свойства! — возразила молодая вдова. — Так спросить у неё?

— Что ж, спросите, — пожал плечами Бертран.

Эмма столкнулась с Мэрилин на лестнице. Раскрасневшаяся, румяная, она поднималась наверх. В волосах пестрели маргаритки, ещё один букетик был заткнут за лиф платья. Поравнявшись с Эммой, она невольно посторонилась.

Оказалось, что барон отправился осматривать не поле, а новую мельницу выше по течению, где именно, Мэрилин точно не могла сказать. Всё это Эмма с готовностью передала священнику.

Садясь на своего видавшего виды мула, верой и правдой служившего его брату, отец Бертран заметил на крыльце девочку, с интересом наблюдавшую за каждым его движением. Заметив, что он смотрит на неё, она улыбнулась и, бросив ему маргаритку, прощебетала:

— Отец сейчас на мельнице старого Хэлла. Она возле Уэксборо. Вы знаете, где это?

— Да, спасибо.

— Если что, меня зовут Мэрилин, святой отец! — Она рассмеялась и скрылась за массивной дверью.

Священник долго думал, поднимать или не поднимать оброненный ею цветок, но всё же нагнулся и поднял. Его держали невинные девичьи пальцы, он был брошен ему с невинными помыслами — значит, тоже сам по себе был невинен.

* * *

Несмотря на осеннюю пору, погода стояла чудесная. Дождей не было; листва всё ещё зеленела, а ягоды темнели на солнечных пригорках.

Жанна сидела на покрытой дёрном скамье посреди розалий, примул, чабреца и кое-чего, о чём не охотно распространяются вслух, зато часто применяют на практике, радуясь солнечному теплу и тому, что скоро увидит баннерета. Ей чудилось, что воздух наполнился благоуханием цветов, свежим ароматом неба, неповторим запахом земли, согретой солнцем — словом, тем единственным и неповторимым ароматом счастья, который, наверное, чувствуют только юные влюблённые и неисправимые романтики.

Девушка нежилась на солнышке и в полудрёме мечтала о том, что когда-нибудь станет женой Леменора. Замужество представлялось ей бесконечным райским блаженством, в котором не было и просто не могло бы быть места горю. Погружённая в сладкие мечты о неземном счастье, она не заметила, как к ней подошла Джуди; солнце пятнами играло на её лице.

— Опять размечталась! — Служанка бесцеремонно потрясла одно из плодовых деревьев. С него упало несколько яблок. Она подняла то, что показалось ей наиболее спелым и надкусила — сладкое. Оглядевшись по сторонам, Джуди быстро доела яблоко. Набрав полный передник (всё, что съедобно, лишними не бывают), служанка сообщила:

— Госпожа, всё готово, Вам пора одеваться. Повозку уже заложили.

Жанна кивнула и укоризненно посмотрела на её передник. Джуди виновато улыбнулась, но не выложила ни одного яблока.

— Отнесла бы немного вниз. Знаешь, там мальчишка сидит. — Сегодня баронесса была расположена к добрым делам.

— Там крысы, я не пойду. — Служанка с детства боялась подземелья.

— Тогда выложи всё, что ты собрала, в корзину и отдай сторожу.

— Но госпожа… — запротестовала Джуди, у которой были свои планы на счет этих яблок.

— Отнеси, отнеси, они там все тощие и страшные. Пусть мальчику побольше дадут.

Естественно, служанка и не думала отдавать заключенным все свои яблоки, но говорить об этом баронессе не собиралась. Так же, как и напоминать о том, что именно Жанна велела засадить юного воришку в подземелье.

Обилие подушек, которыми заботливая Джуди обложила госпожу, всё равно не спасало от тряски — таковы уж были дороги. На одном из сидений, устланном мягкой шкурой, полусидела Жанна и, отодвинув занавеску, смотрела на дорогу. Напротив неё, рядом с дорожным сундуком и прижав другой, поменьше, к груди, приютилась Джуди.

Пейзаж за окном не слишком радовал, хотя полупрозрачные облака, тонким кружевом сплетавшиеся в замысловатые узоры, были прекрасны. По обеим сторонам дороги, проложенной по невысокой насыпи, расстилалась болотистая равнина с чахлыми островками леса; дорога то ныряла в них, то снова выбиралась наружу. Лёгкий ветер колыхал высокую сухую траву на буграх; в мутных, заросших озерцах кормились утки.

— Божья благодать! — мечтательно протянула баронесса. Ей вдруг вспомнилась сцена из далекого детства: она бежит по саду, а толстая нянька, широко расставив руки, ловит её. Впрочем, теперь баронесса понимала, что она только делала вид, что ловит её, а на самом деле тайком лакомилась господскими фруктами в тени деревьев. До неё никому не было дела, никому, кроме матери, но Беатрис Уоршел было столько забот! Когда Жанна, совсем маленькая, пыталась показать отцу новый, только что распустившийся цветок, он отмахивался от неё, словно от назойливой мухи, а, порой, если очень мешала, мог дать затрещину.

Баронессу переполняли эмоции от сладкого, томительного предвкушения свидания с баннеретом.

Джуди прикрыла рот рукой и зевнула.

— А до этого целых две недели шли дожди, — не унималась Жанна.

— Да, лило, как из ведра, — апатично ответила служанка.

— Урожай будет хорошим.

— Дай-то Бог!

— А я его не видела, казалось, целую вечность…

— Ничего, ещё насмотритесь, — равнодушно протянула Джуди. Ей хотелось спать.

— Джуди, развлеки меня чем-нибудь.

— Чем?

— Ну, так расскажи что-то. — Баронесса скучала.

— Что, госпожа?

— Ну, хотя бы о духах колодца.

— О духах колодца — так о духах колодца. Слушайте, если хотите.

Ещё раз зевнув, Джуди неспешно начала:

— У одного человека была дочка. Мать её умерла, отец женился вторично. Мачеха позавидовала красоте девушки и выгнала её из дома, в дорогу дала только краюшку хлеба, кусок дрянного сыра и кувшин скверного эля. Девушка долго шла через леса, через поля, пока не оказалась посреди зарослей терновника. Огляделась она и видит — неподалеку сидит старичок, того и гляди, Богу душу отдаст. Спросил он её, что, мол, ты тут делаешь, а она ему в ответ — судьбу свою ищу. — А что у тебя в тряпице-то? — Она ему показала. Он отведал угощения, улыбнулся и рассказал, как выбраться из терновника к колодцу. Колодец тот был непростой — стоило ей сесть рядом, как из него вынырнула голова. — Умой меня, причеши меня! — пропела голова. Девушка сделала так, как ей велели, а потом умыла и причесала две другие головы из колодца. И стали головы рядить, как её наградить, и решили сделать так, чтобы сам король полюбил и женился на ней. Так оно и вышло.

После Джуди рассказала о рыцаре-чародее, принцессе Кентербери и Эдрике, взявшем в супруги фею, последнюю историю Жанна любила больше всего.

— Однажды, возвращаясь с охоты, сэр Эдрик заблудился и до вечера плутал по лесу вместе с пажом. Наконец увидели они вдалеке огни большого дома. В доме они нашли множество танцующих благородных дам. Они были необычайно прекрасны и высоки ростом, а уж как пели и танцевали! Была среди них одна девушка, превосходившая других красотой, как увидел её охотник, сразу влюбился без памяти. Вбежал сэр Эдрик в дом и выхватил девушку из круга танцующих. Остальные дамы кинулись на него, пустив в ход зубы и ногти, но с помощью пажа славный охотник вырвался от них и унес свою прекрасную добычу.

Три дня он осыпал девушку подарками и ласковыми словами, а она ни слова ни проронила. На четвертый же она сказала, что прибудет с ним счастье, богатство и удача до тех пор, пока он не попрекнет ее сестрами и их домом. А ежели попрекнет, то потеряет ее и богатство и умрет во цвете лет. Сэр Эдрик поклялся всеми святыми, что будет любить ее до гробовой доски, и они в присутствии знатных гостей обменялись супружескими клятвами. Прослышав про молодую супругу сэра Эдрика, пригласил их и свидетелей к своему двору, дабы убедиться, что она и подлинно фея. Волшебная красота новобрачной послужила тому наилучшим доказательством. И король, подивившись вволю, отпустил их с миром.

Много лет жили они счастливо, пока как-то вечером не вернулся сэр Эдрик с охоты и не обнаружил жены. Он искал ее — но тщетно. Наконец дама объявилась. Муж сердито спросил: «Поди, это сестры задержали тебя так долго?». И жена его в тот же миг исчезла.

Не описать словами, как горевал бедный сэр Эдрик. Пришёл он на то место, где нашёл жену, но ни слезы, ни мольбы не могли вернуть её. День и ночь корил он себя за необдуманные слова и умер от горя, как и предсказала ему утерянная супруга.