— Расскажи мне еще что-нибудь про любовь, — оживилась Жанна.

— Хотите, про красную гвоздику расскажу?

Баронесса кивнула.

— В одном замке жила молодая сеньора по имени Марджори. Была она хороша собой и воспитана по всем христианским законам. Больше всех на свете любила она своего жениха, прекрасного барона Эвариста. Был он храбр и чист сердцем. Накануне свадьбы пришлось ему отплыть в Святую Землю, чтобы отбить у неверных Гроб Господень. На прощание дала ему леди Марджори белый цветок гвоздики в залог своей верности. Прошёл год, другой — а её жених как под землю провалился, ни слуху, ни духу. Наконец приехал к ней его друг, рассказал, что Эварист убит. Ничего после него не осталось, только засохший цветок. Был он весь красный от крови. Вертела леди Марджори в руках цветок и заметила семена. Решила она посеять их в своём саду. Из семян выросли гвоздики и зацвели. Но были они не белые, а с красным пятном посредине, будто кровь погибшего рыцаря оросила их. Леди Марджори велела оберегать цветы от ветров и засухи. Осенью она собрала семена и отнесла их в монастырь, где бы её цветы благоухали в память о её возлюбленном.

За рассказами служанки время летело незаметно; кавалькада выехала за пределы баронства. На ближайшем перекрёстке к ним подъехали вооружённые стражники и потребовали оплаты. Им заплатили, и повозка медленно тронулась дальше.

Откинувшись на подушки, Жанна думала вслух:

— Воистину, словами своими иногда роем мы себе могилу! Стоило ли Эдрику так долго добиваться счастья, чтобы потерять его в один миг?

— От судьбы не уйдёшь.

— Мне так жаль его! Ведь он любил её… Но, видно, она не любила, иначе бы сжалилась.

— Феи, госпожа, любить не могут. У них души нет — что с них взять?

— Только бездушное существо могло толкнуть его на скорбный путь. Надеюсь, Господь смилостивился над его душой! Ах, Джуди, смогла бы я любить так, как любил он?

— Вам лучше знать, — уклончиво ответила служанка.

— Нет, я слаба душой, я убоялась бы. Право, я даже не знаю, хотела бы я, чтобы меня вот так любили! Я не хотела бы, чтобы кто-то из-за меня взял на душу один из ужаснейших смертных грехов, возведя меня в своем сердце на место Бога. Нет, лучше быть любимой Эваристом! Он исполнил высший долг, пожертвовав ради Бога земной любовью.

— По мне, его невесте от этого не легче. Небось, глаза все выплакала.

— Но он же погиб за дело Христово! Это должно утешать и укреплять её.

— Если б моего Метью понесло в Святую землю и там убило, я бы за это Господа не благодарила, — пробормотала Джуди.

— Ах, Джуди, знала бы ты, как у меня падало сердце, когда они неслись навстречу друг другу!

— Кто они? — переспросила служанка, не понимая, что это просто мысли вслух, и баронесса не рассчитывала на ответ.

— Рыцари на ристалище. Я так боялась, каждый раз боялась… Особенно когда он поднял коня… Джуди, там была настоящая кровь!

— А зачем тогда Вы смотреть на это ездили, раз боитесь?

— Велико искушение дьявола, — вздохнула Жанна. — Скажи, зачем это, Джуди?

— Что зачем? Вы о том, куда ездили, что ли? Не знаю, Вам виднее.

— И я не понимаю. Мне кажется, я никогда не пойму мужчин. Как бы мне хотелось, чтобы все они были, как баннерет!

— А почему Вы вдруг заговорили об этом? — лукаво спросила Джуди.

— Ты же рассказала мне историю о паладине… — Девушка покраснела.

— Нет, госпожа, не поэтому. — Джуди чувствовала себя хозяйкой положения и посмела сказать то, чего говорить не следовало: — Просто Вы его ждёте. Да приедет он, не изводитесь понапрасну!

— Кто приедет? — нахмурилась баронесса.

— Баннерет.

Никому, а, тем более, слугам нельзя позволять читать Вашу душу, словно раскрытую книгу, дозволять настежь растворять дверь в тайники Вашего сердца. А если кто-то пытается это делать, эти попытки нужно немедленно пресекать.

Жанна переменилась в лице и замахнулась на служанку. Та увернулась и забилась в самый дальний угол повозки. Лицо её тут же приобрело самое невинное выражение.

— Что это тебе в голову взбрело, дерзкая девчонка!? — кричала баронесса. — Что за чушь ты мелешь?

— Что вижу и слышу, о том и говорю, — вдруг осмелев, затараторила Джуди. — Без ума Вы от баннерета, весь день его хвалите да вздыхаете. А сеньор граф Вам поперёк дороги встал, вот Вы его и ругаете. Но сами-то знаете, что он ни чем не хуже баннерета.

— Мерзавка! Да как ты смеешь, деревенщина?!

— Правду я говорю, сами ведь знаете, госпожа.

— Сейчас ты у меня получишь за свою правду! — Жанна схватила её за волосы и пару раз ударила головой о стенки повозки. Удовлетворившись несколькими прядями выдранных волос, баронесса отпустила Джуди и сухо приказала: — Пить!

— Я мигом, госпожа!

Служанка наскоро привела в порядок волосы и платье и выскользнула наружу. Попросив слугу с вьючным ослом остановиться, она осторожно отвязала кувшин и наполнила кубок с душистым отваром, прекрасно утоляющим жажду. Как она и предполагала, госпожа уже сменила гнев на милость и, принимая кубок, ограничилась лишь подзатыльником.

— Ну, что стоишь, садись!

Второй раз повторять не потребовалось: Джуди уже заняла своё место.

Возле горбатого моста через медлительную сонную речку с истоптанными скотиной берегами кавалькаду снова остановили.

— Эти поездки — сущее разорение! — пробормотала Жанна.

Но окружившие их всадники оказались не сборщиками налогов, а разбойниками. Принадлежность к сему старинному ремеслу они подтвердили метким ударом, стоившим жизни капитану охраны баронессы. Намерения у них были самые серьёзные.

Отряд тут же перегруппировался, заняв оборону вокруг повозки.

— Мне так страшно, так страшно, госпожа! — Джуди сжалась в комок, закрыв лицо руками.

Жанна, белая от страха, боялась пошевелиться. Надвинув на лицо капюшон, она молилась.

Неопределенность ожидания была прервана голосом Питера, принявшего руководство обороной и контратакой на себя:

— Всё в порядке, госпожа, путь свободен! Но нам необходимо сделать привал, чтобы перевязать раненых.

— Раненых? — пролепетала баронесса. Преодолев страх, она выглянула из повозки и увидела, как слуги осторожно поднимают с земли тела убитых товарищей и привязывают их поверх тюков. Убитых было трое; ещё двое, сидевшие на земле, выглядели неважно.

— Нужно священника? — Жанна вопросительно посмотрела на Питера. — Ведь нельзя же без отпевания…

— Не беспокойтесь, я обо всём позабочусь, — заверил он. — Вам не о чем больше беспокоиться, госпожа.

Поредевшая кавалькада медленно тронулась в путь. Ей пришлось свернуть с намеченного пути в ближайшую деревушку, распластавшуюся вокруг старой церкви, над починкой кровли которой трудилась артель плотников.

— Пахнет свиньями! — пробормотала Жанна.

Она высунула руку и пальцем поманила Питера:

— Кажется, тут есть церковь? Тогда переговорите со священником; пусть он сделает всё, как положено. Много ему не давайте.

Жанне чего-то хотелось, но чего, она никак не могла понять. И тут её озарило — сейчас же время обеда!

— Джуди, — она локтем толкнула служанку в бок, — вылезай, лентяйка, и принеси мне чего-нибудь съестного, только горячего! Поторапливайся!

Джуди спустила ноги на пыльную дорогу. Она ума не могла приложить, чего точно от неё хочет госпожа, поэтому решила сначала поесть сама, а потом заняться обедом баронессы. Желудок у неё не был изнежен каждодневным рациональным питанием, поэтому запах подгорелой чечевицы показался ей божественным, и она решила воспользоваться гостеприимством одной из деревенских семей.

Люди баронессы разбрелись, охранять её осталось трое. Разморённые солнцем, утомлённые стычкой у моста, они прикорнули в тени церкви, убаюканные звуками доносившейся оттуда поминальной службы.

Отослав служанку, Жанна тоже задремала. В сладкой дрёме ей привиделись Артур, Джуди, отец; перед глазами пронеслись события минувшего дня…

Сонная идиллия была нарушена появлением всадников. Они быстро окружили повозку, оглушили слуг и связали их. Перерезав подпруги вьючным животным, похитители вместе с повозкой и, соответственно, баронессой понеслась прочь, к дороге. От бешеной тряски Жанна проснулась, закричала, но выбежавшие на её крик слуги ничем не могли ей помочь.

У Джуди бешено заколотилось сердце, когда она увидела, как её госпожу увозят у неё из-под носа. Служанка бессильно прижимала к себе горячий горшок с обедом и с мольбой переводила взгляд с Питера на стремительно исчезавшее облачко пыли.

— Да как же это? — шептала она.

Быстро сориентировавшись, Питер первым делом допросил оставленных охранять баронессу людей. Выяснив, что всадников было много, он отказался от мысли преследовать их. Да и на чём преследовать, если у них не осталось даже осла?

У дороги удалось обнаружить одну из лошадей. Отрядив в соседний замок людей за помощью, Питер решил немедленно вернуться в Уорш: нельзя было полагаться на добрую волю и благородство хозяина этих земель. Боясь остаться одна, Джуди увязалась с ним.

Не воспользовавшись мостом, они сэкономили на сборах, зато несколько потеряли во времени. Это удалось компенсировать, срезав путь через поля; предприятие было рискованным — порча чужого урожая легко могла привести к смерти, — но Питер великолепно с ним справился и в кротчайшие сроки сумел передать новость о похищении баронессы в Уорш.

Джуди оказалась в Мерроу, когда уже стемнело. Сказав Питеру, что заночует здесь, она поспешила на поиски осла: если миссия Питера была наполовину выполнена, то ей ещё предстояло предупредить баннерета Леменора.

Рассвело. Было свежо. Рваный молочный туман застилал овраги, неохотно отступая на равнине. Небо на востоке подернулось слабым розовым свечением. Оно медленно разливалось по воздушному пространству, скользило по посветлевшим холмам, тонувшим в, казалось, осязаемом на ощупь сумраке долине, сливаясь с монохромными остатками ночи. Облака на глазах из синих превращались в сиреневые, сначала на востоке, потом все ближе и ближе.

На листьях поблёскивают холодные капли росы. Проснулись, робко защебетали первые пташки.

Светлело. Туман медленно испарялся. Птицы щебетали все увереннее, возвещая о начале нового дня. Первые лучи солнца зажглись на небосклоне.

Деревня просыпалась вместе с солнцем. Замекали козы, где-то хлопнула дверь; разнеслась по улице бабья ругань. То над одним, то над другим домом появлялась, курилась струйка дыма. Как-то вдруг стало шумно, по-будничному оживленно.

Звонко щёлкая кнутом, босоногий пастух-подросток, одетый тепло, чтобы не замерзнуть в непрогретых ложбинах, собирал стадо.

Хлопнув калиткой, Мейми, ещё не совсем одетая, выгнала на улицу корову. Подгоняя хворостиной ленивое животное, она прикрикнула на хозяйничавшую в доме дочь:

— Поторапливайся, Прис, поворачивайся, лежебока! И Дрю растолкай, будь он неладен, чертенок! Я вам и паши, и стряпай, и корову выгоняй, совсем на шею сели, паршивцы! Так и передай ему, что я ему, ленивцу, уши надеру!

Позевывая, почёсывая живот, на пороге появился Сайрас.

— Кончай вопить, баба! — Он потащился к сараю, чтобы помочиться. — Голова от тебя пухнет.

— Не от меня, а от хмеля, — пробурчала супруга. Оправив задравшуюся юбку и на ходу почесав одну ногу о другую, она догнала пастуха и вручила ему на сохранение своё рогатое сокровище. Зацепившись языком с одной из соседок, она прошла немного по деревне, сопровождая стадо, потом вернулась в дом, где её семейство уже собралось за скромным столом.

Воздав хвалу Господу за ниспосланную пищу, они дружно застучали ложками, заработали челюстями. Впереди был длинный рабочий день, так что нужно было хорошо подкрепиться.

В этот ранний час баннерету не спалось, и он решил немного прогуляться, чтобы успокоиться, нагулять сон и проспать хотя бы до полудня. Сонный Метью, сопровождавший страдавшего от бессонницы господина, уронил голову на шею лошади и в полудрёме лениво раздумывал над тем, удастся ли ему поспать ещё часок на своем соломенном тюфяке.

— Эй, Метью, — Артур обернулся к оруженосцу, — не устроить ли мне охоту?

— Как угодно господину, можно и охоту, — сонно пробормотал Метью. — Только осмелюсь напомнить, сеньор, что охота на этой неделе уже была.

— Чем бы мне заняться до обеда?

— Спать ложитесь, сеньор, время быстро пролетит.

— Да я же говорю тебе, дурень, не заснуть мне!

— Тогда что Вы меня спрашиваете, коли я дурень?

— А с кем мне говорить, не с самим собой же?

Баннерет замолчал и свернул на проселочную дорогу. Он думал о Жанне Уоршел. Наступит ли день, когда этот гордец-барон наконец-то разрешит ему жениться на ней? Каждый день промедления казался ему страшной мукой. Иногда баннерету даже казалось, что он непременно заболеет и умрет, зачахнет от тоски, если никогда больше не увидит ее. Но он верил в свою звезду и в то, что его постоянство и упорство рано или поздно приведет его к намеченной цели.