Новую служанку звали Люси. Это была дородная крестьянка, вдова, давно миновавшая пору расцвета, так что её пребывание в доме не могло вызвать никаких пересудов. Она была набожна, не пропускала ни одной службы и по праздникам носила белый чепец с оборками.

Приезд нового хозяина Люси восприняла с радостью и сразу же поспешила развести огонь в большой комнате, разделенной перегородкой на две половины. Опустившись на колени перед огнем, Бертран обогрел руки и, заодно обвел взором комнату. Она ему понравилась: скромная и чистая. Может, Бриджкросс не так уж и плох, и ему удастся найти благодатную почву для своих проповедей.

На следующее утро, кое-как обустроившись на новом месте, отец Бертран нанес визит в Форрестер.

Во дворе, перед самым крыльцом, на куче грязной соломы лежала большая свинья. Возле неё сидел на ступеньках чумазый мальчик и время от времени торкал её прутом. Свинья взвизгивала, но не двигалась с места — наверное, вследствие своей дородности и полноты.

— Барон дома? — спросил священник, оглядевшись по сторонам. Похоже, хозяйство большое, значит можно рассчитывать на пожертвования.

— Дома, — буркнул мальчик и посторонился, давая гостю пройти.

Бертран немного помедлил, ещё раз прокручивая в голове приветственные слова. От первого впечатления многое зависит, он знал это по собственному опыту.

Из палаты донесся звук битой посуды; сразу же вслед за этим последовала ругань. Мужской голос кричал:

— Ах ты чертова баба, я тебя научу уму-разуму! Я тебе покажу, как всякую мразь моим хлебом кормить! Ты свои деньги давно проела, ничего твоего здесь нет.

Видимо, женщина что-то ответила: то ли попыталась оправдаться, то ли вступилась за себя — во всяком случае мужчина отреагировал очень бурно:

— Заткнись, потаскуха, на кого пасть раскрыла! Знал бы, твоему отцу пришлось вдвое больше раскошелиться! И, ладно, если б толк от тебя был — а то остался на старости лет без наследника. Всё дочерей мне рожала, сукина дочь, работать толком не работала, а девок наплодила. Растратила все мои деньги, безмозглая баба! Что, о сыновьях вспомнила? Да ты мне только двоих родила, нечем тебе гордиться! А уж ела и одевалась так, будто десятерых мне подарила. Нарожала бы больше, со спокойной душой предстал бы пред Создателем. А так не будет моей душе покоя, и всему ты виной. Двоих сыновей она мне родила!

Голоса в палате затихли, но священник, не желая попасть под горячую руку барону (несомненно, именно он обрушил эти упреки на голову нерадивой супруги), не спешил заходить.

Мальчик ушёл; он остался на крыльце один.

Наконец Бертран решился и толкнул тяжелую дверь. Первым существом, которое он увидел, была девочка. Скорчившись в уголке, она тихо, протяжно всхлипывала, закрыв лицо перепачканными в чём-то темном ладошками. Острые ключицы выпирали из-под старого, много раз чинившегося платья, которое, как показалось священнику, было ей мало. В давно немытых волосах запутались листья кустарника и паутина.

— Что с тобой, дитя мое? Кто тебя обидел? — Бертран с сочувствием склонился над девочкой. Она подняла голову и испуганно посмотрела на него раскрасневшимися от слез глазами. На щеках у неё остались темные полоски — наверное, от сажи, теперь он видел, что руки её выпачканы в саже.

— Так кто же обидел тебя? — Он присел рядом с ней на корточки и ласково провел рукой по волосам. Девочка вздрогнула, словно дикий зверек.

— Никто, — тихо ответила она и шмыгнула носом.

— Тогда почему же ты плачешь?

Девочка молчала и в упор смотрела на него недоверчивыми глазами. Но Бертран был настойчив; ему во что бы то ни стало хотелось утешить её. Не могла же эта девочка сделать что-то дурное, а раз так, то слезами своими она давно искупила свой мелкий проступок.

Поняв, что перед ней друг, она успокоилась, но упорно не хотела говорить, чем же вызваны её слезы. Предоставив тайне оставаться тайной, священник спросил у неё, где он может застать барона. Девочка испуганно вздрогнула и пробормотала:

— Он наверх пошёл.

— Да, не самое лучшее начало, — подумал Бертран, проводив взглядом юркнувшую на кухню девочку. — Стоило бы переждать бурю, но уж как бы осторожность не переросла в малодушие. Гнев нужно врачевать словом, и кому же, если мне, усмирять людские пороки? К тому же, может, та женщина, его жена, была виновата, а посему не он, а она повинна в том, что барон поддался одному из грехов, коими искушается душа человеческая?

* * *

Нет ничего хуже семидесяти фунтов в год, если твой друг получает почти в три раза больше и живет в свое удовольствие, а ты вынужден разрываться между своими потребностями, желаниями и возможностями. Ему еще повезло, что его мать (царствие ей небесное!) умерла достаточно давно, чтобы не оставить в наследство сыну маленьких братьев и сестер. Но от этого наследство Леменора не возросло.

Каждый раз возвращаясь после буйной пирушки у Фардена, Артур Леменор погружался в убогий быт своего существования. Он тяготился своей беднотой, тем, что вместе со слугами вынужден ютиться в темных, примыкающих к главному залу, каморках нижнего этажа донжона пропитанного многовековой сыростью замка, чьи стены в один прекрасный миг могли похоронить его под тяжестью своих перекрытий. Да, при отце он с братьями еще бегал по винтовой лестнице, а теперь бы он трижды подумал перед тем, как подняться наверх. Да и зачем собственно? Там не было ничего, кроме хлама, пыли и грязи.

На ремонт Леменора нужны были деньги, но где же их взять? От службы было мало проку, помочь могла только выгодная женитьба. На роль невесты после коротких размышлений была выбрана Жанна Уоршел — очаровательная девушка с не менее очаровательным приданым. Женитьба предполагала быть приятной во всех отношениях. Как известно, красота — главный критерий памяти юношей, а Жанна Уоршел, вступив в брачный возраст, уже сейчас была чрезвычайно хороша. И, что немало важно, её прелесть была подкреплена звоном монет сундуков её отца.

Вспомнив о ней после первой встречи у озера, баннерет с сожалением подметил, что ей уготовлена участь осчастливить не бедного несчастного соседа, а обладателя больших тяжелых сундуков.

— Её отец, наверняка, уже подыскал ей жениха, и через год или два она станет женой старого хрыча с большим брюхом или же прыщавого визгливого юноши, словно девчонка, пекущегося о своих кудрях. Жаль девчушку, загубит попусту свою красоту! Её здесь и оценить-то некому. — Он в задумчивости посмотрел на один из заполненных всяким хламом окованных железом сундуков. — Хорошо бы к ней посвататься; может, Уоршел и не откажет? Тогда удалось бы заполнить сундуки хотя бы до половины. А ведь чем черт не шутит! С Уоршелом я не знаком, так что есть повод для визита. Если я женюсь на его дочке, пожалуй, даже Клиффорд позавидует моему счастью. Красивая родовитая жена, плодородные земли, населёнными умеющими добывать деньги крестьянами — об этом можно только мечтать!

После второй встречи деньги отступили на второй план: Артур понял, что влюбился. И не просто влюбился, а по-настоящему любит. Он был рассеян, на чем свет стоит клял слуг за то, на что обычно не обращал внимания; порой, настроение его менялось по несколько раз на дню. И вот, после нечаянного намёка Метью по поводу того, что «сеньор, видно, никак не может забыть ту сеньору», получившего от баннерета пинок в живот, Леменор вдруг понял, что слуга прав. Он постоянно думал о ней, вновь и вновь мысленно рисовал черты её лица, вспоминал сказанные ею слова и те взгляды, которые она изредка бросала на него.

Он сам не узнавал себя: как эта Жанна смогла всё перевернуть внутри него? Как будто до этого не было в его жизни таких Жанн! Были, еще более прекрасные, еще более недоступные, но ни одна не задержалась в его сердце. Любовь хороша, когда тебе отвечают взаимностью, без неё же превращается в пустую муку. И он влюблялся, сломя голову, а потом остывал.

Нет, что же всё-таки было в этой юной баронессе? Её храбрость? Дерзость? Отвага? Красота? Он силился, но не мог понять, но знал, что ни за какие сокровища мира не отступится от нее, ему не принадлежащей, но крепко держащей в своих руках его сердце.

Покончив с неотложными насущными делами, Леменор решил во что бы то ни стало вновь увидеться с Жанной Уоршел, чтобы проверить свои чувства. Понимая, что обычный визит ничего не даст (Жанна вряд ли выйдет к гостю, а если и выйдет, поговорить наедине они не смогут), баннерет вынужден был надеяться только на тайное свидание. Но согласится ли она на него, сможет ли, придёт ли? В его голове роились сотни сомнений.

Переодев одного из слуг монахом, Леменор отправил его вместе с Метью в Уорш. Оруженосец должен был проследить за тем, чтобы мнимый монах попал в замок, а, заодно, справиться, не сможет ли барон Уоршел продать несколько мешков зерна для осеннего сева. Правда, он надеялся, что барона дома не окажется.

Тот день выдался для Жанны тяжёлым. Весь день она кружилась, как белка в колесе, развешивая на крышках сундуков платье, командуя служанками, вычищавшими стены и пол, вместе с ними выбивала ковры и штопала вещи, потравленные молью. Когда выдалась свободная минутка, она вышла в огород. Обойдя свои владения и поправив подпорки яблонь, она поднялась к увитой плющом стене и присела на старую скамейку. Слева от неё была калитка, ведущая во двор, теперь наполовину скрытая бурно разросшимся крыжовником. Вокруг зеленело разнотравье, пестрели купы тысячелистника, пижмы и других лекарственных растений, красовались маки и левкои, готовились вскоре предстать во всей красе фиалки.

Глядя поверх покатых соломенных крыш, девушка думала о том, что неплохо было бы посадить на пригорке куст роз. Скромный цветник был её слабостью, единственным местом, где она была единственной полноправной хозяйкой. Это был маленький мир счастья и покоя.

Скрипнула калитка.

— Кто здесь? — обернувшись, устало спросила баронесса. Этого человека в монашеской рясе она не знала. Что ж, всех пилигримов не упомнишь! Но кто его допустил сюда, и почему он не снимает капюшона, упорно пряча лицо?

— Не бойтесь, сеньора, я всего лишь слуга Божий, — шёпотом ответил незнакомец и осторожно скользнул за куст крыжовника, поближе к ней. — Поверьте, только спешная необходимость вынудила меня обеспокоить Вас.

— Что тебе нужно? — Жанна встала. Нет, он ей, определённо, не нравился. — Немедленно уходи, иначе я позову слуг.

— Не нужно слуг, сеньора, я сейчас уйду! — испуганно замахал руками пилигрим. — Но прежде уделите мне чуточку Вашего драгоценного внимания. Господин велел передать Вам кое-что на словах.

— Что передать? Какой господин? — Баронесса недоверчиво осмотрела его с головы до ног.

— Он ждёт от Вас весточки на мерроуйском постоялом дворе.

— Кто тебя послал? — нахмурилась она.

— Мой господин. Вы его знаете, сеньора.

— Я не знаю и знать не желаю твоего господина. Передай ему, что он напрасно теряет время.

— Он велел сказать, что это тот господин, которого Вы встретили у моста.

Незнакомец поклонился и выскользнул во двор. Девушка проводила его задумчивым взглядом, недоумевая, кто бы мог послать его. Внезапно она залиться краской и быстро огляделась по сторонам — никого, никто их не видел и не слышал. Боже, он сошёл с ума!

Выйдя во двор, баронесса увидела, как отец садится в седло. Она осведомилась о цели его поездки. Она оказалась банальной: барон ехал инспектировать дальние поля, на которых, по его словам, ленивые крестьяне и не думали работать, грозя оставить его без урожая. Кроме того, необходимо было проверить, не переусердствовали ли с вырубкой деревьев.

Вернувшись под тяжёлые мрачные своды замка, Жанна долго не находила себе места, по нескольку раз преклоняла колени перед Святой Девой, прося у неё совета, и, наконец, решилась.

Но баннерет не Бриан, его могут узнать, да он и не сможет к ней близко подойти — сразу же переполошилась её охрана. Нет, она всё время на виду… Что ж, она позволит лишь посмотреть на себя, ему и этого должно быть достаточно.

— Джуди, достань неприметную одежду, такую, чтобы в ней человек мог сойти за слугу.

— А зачем Вам? — недоверчиво спросила служанка.

— Не твоё дело! Достанешь, что нужно, и отвезёшь на постоялый двор «Зуб дракона». Дождешься там человека благородной наружности, отдашь всё ему и скажешь, что я буду в старой церкви на воскресной мессе. Ну, ступай!

— А как же Ваш отец? Он ведь с Вами поедет.

— Не поедет, не вернётся он до воскресенья. А если вернется, то никакой беды не будет: я не стану говорить с ним. Не болтай, и делай, что тебе велят!

Все девушки мечтают о любви. Мечтала и баронесса, хотя толком и не знала, что это такое. Ей казалось, что любовь — нечто эфемерное, но приятное, непременно сопровождаемое томными взглядами и глубокими вздохами.