Евгения Марлитт - Дама с рубинами

С этой угрозой он вышел из комнаты, а Маргарита перекинула плащ на руку, чтобы его унести.

– Но скажи мне, ради бога, Гретель, что это у вас тут за чудные истории? Что случилось со стариками Ленцами? – воскликнула тетя Софи, притворив дверь за вышедшим Рейнгольдом.

– Говорят, они наши враги, – отвечала с горькой улыбкой девушка.

– Какой вздор! Чего только не выдумают в верхнем этаже! – рассердилась тетя Софи. – Если уж этот чистосердечный старик с добрым лицом может лгать и действовать исподтишка, так надо закрыть для всех свое сердце. Все человечество, значит, состоит из негодяев и не стоит ни в ком принимать участия! Но все это неправда – готова прозакладывать мою старую голову!

– Я верю этому так же мало, как и ты, и, несмотря на все намеки и угрозы, я бы все-таки пошла к больной, – сказала Маргарита, – если бы не Рейнгольд. При малейшем раздражении у него синеет лицо, и меня это невыразимо пугает, тетя! Состояние его здоровья стало хуже, хотя доктор этого не находит. Я не могу решиться заведомо, раздражать и сердить его, надо придумать что-нибудь другое, чтобы помочь бедной старушке.

Немного погодя она пошла в бельэтаж, где велела проветрить и истопить предназначенные для дедушки комнаты. Предполагавшееся в октябре их обновление, разумеется, еще не было приведено в исполнение; картины и зеркала все еще стояли в коридоре «флигеля привидений».

Теперь эти покои должны были несколько оживиться, дыхание тепла проникнет в ледяной воздух галереи, в котором, казалось Маргарите, замерла скорбь несчастной катастрофы.

Так как все окна выходили на север, здесь царил сумрак, а снаружи взор терялся в снежной пустыне, простиравшейся в необозримую даль и сливавшейся на горизонте с безоблачным небом. Все было безжизненно, безотрадно, словно никогда уже не зазеленеют и не заколосятся эти поля и не зацветут черные ветви высоких плодовых деревьев.

Маргарита подошла к последнему окну галереи. Здесь слышала она в последний раз в этой жизни голос отца, здесь спряталась, чтобы посмотреть незамеченной на «новую комедию» в отцовском доме, в который вернулась после пятилетнего отсутствия.

И тогда же к ней подошел прежний студент, ставший теперь первым сановником в городе, и она подшучивала над «господином ландратом» и в душе насмехалась над ним. О, почему она, такая сильная, такая упрямая, как говорили все, не могла стать на ту же точку зрения! Ее рука невольно сжалась в кулак, и взор устремился вдаль с бессильной злобой. Но вдруг, испугавшись чего-то, она быстро отскочила назад: от пакгауза по двору шел ландрат. Он, вероятно, видел ее гневный жест, потому что поклонился ей, улыбаясь, и она бросилась в одну из предназначенных для дедушки комнат, в красную гостиную. Но поспешное бегство ей не помогло: через несколько мгновений Герберт стоял перед нею. Хотя он каждый день ездил в Дамбах справляться о здоровье отца, он так радостно протянул ей руку, как будто давно с ней не виделся.

– Как хорошо, что ты опять здесь! – сказал он. – Теперь мы будем вместе ухаживать за больным. Да и пора было тебе вернуться в наши высокие комнаты. Ты так побледнела в тесной, душной комнате у дедушки. – Прикрывая свое беспокойство саркастической улыбкой, он старался заглянуть ей в глаза, но она смотрела в сторону, и он продолжал: – Меня просто испугало твое бледное лицо в окне, когда я шел из пакгауза.

– Из пакгауза? – переспросила она недоверчиво.

– Ну да, я справлялся о здоровье бедной больной, тебе это не нравится, Маргарита?

– Мне? Мне не может не нравиться, когда ты поступаешь человечно, жалея несчастных! – горячо воскликнула она. В эту минуту она опять была восторженной девочкой, которую волновало горячее благородное чувство. – Нет, – относительно этого я думаю совершенно так же, как и ты, дядя.

– Вот видишь, и я поступил, наконец, согласно твоим взглядам и чувствам, я слышу это по твоему сердечному тону. Мы оба чувствуем горячо и молодо, что совсем не подходит к поседевшему, согнувшемуся от старости дяде. Ты это сама понимаешь, потому-то тебе сейчас так трудно было произнести столь почтенное название. Давай-ка похороним этого старика дядю!

По ее губам скользнула легкая улыбка, тем не менее, она ответила отказом:

– Нет, придется его сохранить. Что скажет бабушка, если я вернусь к своему «детскому непослушанию»?

– Но, в конце концов, это касается только нас двоих!

– О нет, как это ты так говоришь! Бабушка, пока жива, не откажется от опеки над всеми нами, я это знаю, – с горечью возразила она. – И счастлив твой Бог, что она не видела, как ты шел из пакгауза, она бы очень рассердилась.

Он засмеялся.

– И как бы она наказала своего старого сына? Поставила бы его в угол или оставила без ужина? Нет, Маргарита, несмотря на то, что я стараюсь по возможности удалить от моей матери все неприятности и изо всех сил стремлюсь сделать ее жизнь легкой и покойной, не могу же я подчинить ее влиянию мои поступки, – прибавил он серьезно. – И потому я все-таки буду ходить часто в пакгауз.

Она радостно взглянула на него.

– Если бы в мою душу и закралось какое-нибудь сомнение, оно исчезло бы от твоих спокойных, здравых слов! Старый живописец, которого я любила с детства, не может быть нашим врагом.

– Кто же это говорит?

– Бабушка. Правда ли, что он предъявляет какие-то требования к брату и ко мне?

– Правда, Маргарита, – серьезно подтвердил он. – Ленц может с вас многое требовать. Покоришься ли ты этому без протеста?

– Да, если его требования справедливы, – ответила она, не колеблясь, но вся, вспыхнув от неожиданности.

– Даже если это значительно уменьшит твою часть наследства?

Она слегка улыбнулась.

– До сих пор обо мне заботились и за меня платили другие, поэтому я не знаю цены деньгам. Но твердо уверена в одном – я тысячу раз предпочту сама зарабатывать свой хлеб, чем пользоваться деньгами, на которые не имею права. Уверена я также, что ты не стал бы способствовать тому, что несправедливо, и потому готова на всякую жертву.

– Узнаю тебя – ты смело и, не задумываясь, заносишь ногу в стремя, чтобы идти на бой за хорошее дело.

Ее лицо омрачилось.

– Неудачное сравнение – я не езжу верхом, – резко промолвила она, пожимая плечами. – Ты весь проникнут великосветскими мыслями, дядя.

Он подавил улыбку:

– Что делать? Всякий подчиняется среде, в которой живет. Была бы ты такой свободолюбивой, горячей поборницей гордой, сильной буржуазии, если бы не жила в доме дяди Теобальда? Думаю, что нет.

– Ошибаешься! Любовь к свободе не была мне привита ничьим влиянием, она родилась вместе со мной, это чувство у меня в крови и составляет часть моей души, – прежняя улыбка мелькнула на ее губах, – ведь говорят, что Рафаэль был бы и тогда великим живописцем, если бы родился без рук.

Потом, став вдруг опять серьезной, она перевела разговор на сообщение Герберта о Ленце.

– На чем же основывает старик свои притязания? – спросила она прямо. – Сколько мы ему должны?

– Повремени немного, ты все узнаешь, – ответил он нерешительно, всматриваясь в ее лицо и, как будто колеблясь, не открыть ли ей все уже теперь.

– Ах, это ведь собственно дело моего опекуна? – спросила она как будто равнодушно, однако щеки ее покраснели, и голос звучал натянуто.

– У тебя еще нет опекуна, – возразил он, посмеиваясь.

– Да, пока еще никто не воспользовался этим преимуществом, от которого ты отказался.

– А, так и это уже тебе поведали? Ну да, я отказался, потому что мне противно все бесцельное.

– Бесцельное? Так бабушка права, говоря, что ты не хотел стать моим опекуном потому, что не надеялся сладить с моим безграничным своеволием.

– В. этом, пожалуй, есть доля правды – у тебя не особенно хороший характер. – Он лукаво взглянул на нее. – Впрочем, я бы этого не побоялся и, конечно, справился бы с твоим безграничным своеволием. Но есть другая причина, и ее ты узнаешь на этих днях.

Разговор был прерван драпировщиком, который пришел, чтобы измерить полы в комнатах дедушки, так как ландрат хотел покрыть их новыми коврами, и Маргарита, воспользовавшись тем, что Герберт стал с ним разговаривать, выскользнула из комнаты.

– Да, ты права, Нетта, это чистое несчастье! – вздыхая, говорила Бэрбэ служанке в ту минуту, как Маргарита проходила в свою комнату мимо открытой двери кухни. – Да, грешно и стыдно, что никто у нас в доме не смеет пошевелить пальцем, чтобы помочь бедным людям! – горячилась старая кухарка, раскатывая тесто. – Подумай, что было бы, если бы я снесла старику и ребенку лапши. Но, боже сохрани, я этого не сделаю, никогда не решусь. Тот, в конторе, убьет меня на месте! – И она сердито всыпала еще горсть муки в тесто. – А старухе, должно быть, очень плохо; их служанка опять приходила к бассейну за льдом, и доктор приезжал сегодня, кажется, два раза – вот увидишь, Нетта, старуха умрет, непременно умрет. Уж недаром так распевали у меня все утро горшки в печке, это всегда предвещает покойника в доме, верь мне, всегда!

На другой день в бельэтаже была суматоха. Везде сновали обойщики, маляры и трубочисты, Маргарита тоже была занята с самого утра, что было очень хорошо для нее, так как мешало предаваться размышлениям, лишившим ее сна, – почти всю ночь пролежала она с открытыми глазами, с сильно бьющимся от тревожных дум сердцем.

В красной гостиной надо было развесить портреты. В первый раз после того, как в галерее стоял гроб, открыла тетя Софи коридор за комнатой, где умерла госпожа Доротея, и Маргарита вошла туда за нею с полотенцами и метелкой, чтобы самой протереть портреты.

Она содрогнулась при входе в мрачный коридор, ей стало жутко. Вспомнилось таинственное поведение отца, когда он заперся в комнате красавицы Доротеи, припомнились его загадочные намеки в ту бурную ночь, когда он сказал, что и буря, как солнце, может осветить многое, что было скрыто, и ужасный путь, который она совершила по старым скрипучим полам чердака пакгауза, когда бежала к внезапно умершему отцу. Все эти воспоминания снова потрясли ее, и сердце больно сжималось.

Она шла так робко и боязливо, словно шум ее шагов мог оживить фигуры предков на прислоненных к стенам портретах и вместе с ними – унесенные ими в могилу тайны старого дома.

Портрет «дамы с рубинами», не тронутый бурей, все еще стоял, повернутый к стене, в углу за шкафом, как его тогда поставил покойный отец.

После многих лишенных выражения, ординарных лиц, с которых Маргарита уже смахнула пыль, красивое женское лицо, которое она увидела, повернув этот портрет, показалось ей еще более привлекательным, потрясающим… Встав перед ним на колени, – она размышляла, что же могла сотворить эта женщина с большими выразительными глазами и улыбающимся ртом, чтобы через сто лет после смерти вызвать такой гнев, какой овладел при взгляде на нее покойным отцом в ту страшную минуту.

А вышедший в это время из красной гостиной работник Фридрих сказал, бросив боязливый взгляд в коридор:

– Каково, наша барышня стоит теперь на коленях перед «дамой с рубинами»! Если б она только знала, что знаю я! При жизни эта госпожа, должно быть, была настоящим дьяволом, оттого-то она теперь все выходит из рамы. Этот ужасный портрет надо бы забросить на чердак за трубу, там и разгуливай она, сколько угодно.

Но портрет не был отнесен на чердак. Маргарита с помощью обойщика повесила его на старое место и потом сошла в свою комнату, чтобы немного согреться.

Сев у окна, она смотрела на покрытый снегом двор. Темнело. С ветвей лип падали временами снежные хлопья: это зяблики, синицы и воробьи слетались на приготовленные для них кормушки, к ним подлетали голуби и все клевали щедро насыпанные зерна.

Но вдруг вся стая с шумом взлетела, вероятно, кто-нибудь шел по двору от пакгауза.

Маргарита наклонилась над подоконником и увидела маленького Макса, который, робко поглядывая на окна кухни, шел по снегу к главному дому.

Молодая девушка испугалась. Если бы Рейнгольд увидел мальчика, началась бы буря.

Она открыла окно и тихонько позвала ребенка, он сейчас же подошел к ней, сняв свою шапочку, причем она увидела слезы на его всегда таких смелых глазах.

– Бабушка просит, чтобы ее перевернули, а дедушка не может ее поднять один, – поспешно сказал он. – Служанка ушла, я искал ее по всему городу и не мог найти. Мы не знаем, что делать. Вот я и пришел к доброй Бэрбэ.

– Поди, скажи дедушке, что ему сейчас помогут! – прошептала Маргарита, поспешно закрывая окно.

Мальчик побежал домой во весь опор, а Маргарита, схватив свой белый бурнус, вышла в общую комнату.

Тетя Софи собиралась уходить. Молодая девушка наскоро сообщила, что в пакгаузе требуется помощь, и прибавила в заключение:

– Теперь я знаю, как пройти туда незаметно – через коридор и чердак пакгауза. Ключ от чердака у тебя?