– Но тогда это не будет верность, основанная на любви, – возразила герцогиня, и щеки ее вспыхнули. – Это будет искусственная верность.

– Да, – вполголоса проговорил герцог. Странно прозвучало в его устах это краткое подтверждение.

– Тогда будет не верность, а чувство долга, – возбужденно продолжила молодая женщина.

– Верность своему долгу, возможно, высшая степень верности, – мягко заметила Клодина.

– Ах, такая борьба не имеет смысла, дорогое дитя! – перебила ее герцогиня. – Верность, которая требует для своего сохранения борьбы, вообще теряет смысл. Если бы, например, если бы герцог… – Она запнулась, и улыбка скользнула по ее лицу. – Если, предположим… его мысли были бы иногда заняты вами, Клодина, то его супружеская верность ничего бы не стоила, хотя на деле он оставался бы самым безупречным мужем. Слышишь, Адальберт? В таком случае ты бы, по моему мнению, уже нарушил верность.

Герцог отвернулся и стал смотреть в окно. Клодина сидела, боясь пошелохнуться, но герцогиня ничего не замечала, она смеялась: высказанная ею мысль была так забавна! Она продолжала смеяться по-детски весело, как может смеяться только уверенный в своем счастье человек, который шутя говорит о его потере, потому что убежден в невозможности этого.

– Клодина! – воскликнула она. – Какой у вас вид! Не бойтесь, я не выдаю его. Не правда ли, Адальберт, я часто поддразниваю тебя? О Господи, мне стало больно… Грудь! Это от смеха… Клодина, Клодина!

Слова перешли в сильный приступ кашля.

– Воды! Воды!

Испуганная девушка поспешила к столу, на котором всегда был графин с водой. Фрау фон Катценштейн вбежала и обхватила руками задыхающуюся женщину, герцог с мрачным лицом стоял у кушетки. Страдалица схватила его за руку. Она вся сотрясалась от кашля и не могла глотать. Тихими, но быстрыми шагами вошел врач.

Клодина отошла в сторону.

– Милый доктор, – проговорила больная, – мне уже лучше, это проходит, я уже могу дышать. Боже мой!

В комнате стало совсем темно. Клодина стояла у окна как на углях, почти бессознательно глядя на происходящее… Больная спросила слабым голосом, обращаясь к мужу:

– Я очень испугала тебя, Адальберт? Извини меня!

Он сделал успокаивающее движение, в котором читалось тайное нетерпение.

– Ваше высочество должны сейчас же лечь, – сказал доктор.

Герцог, уже подошедший было к двери, вернулся назад.

Больная, поддерживаемая фрау фон Катценштейн, стала подниматься. Она ласково кивнула Клодине:

– До свидания! Я скоро позову вас, дорогая. Спокойной ночи, мой друг, – обратилась она к герцогу. – Завтра я буду совершенно здорова.

– Ваше высочество, ничего страшного не произошло, – сказал герцогу доктор, когда за больной опустилась драпировка, – но надо очень беречь герцогиню: избегайте возбуждающих, умных споров, которые так любит ваше высочество. Темперамент герцогини и без того часто шутит с ней плохие шутки… Больная должна жить однообразно и абсолютно спокойно.

– Милейший доктор, ведь вы знаете герцогиню, а сейчас она всего лишь немного посмеялась.

– Я только еще раз осмелился обратить на это внимание вашего высочества, – сказал с поклоном старый доктор.

Герцог рассеянно и нетерпеливо махнул рукой:

– До свидания, милый доктор.

Клодина, трепеща, сжалась в темном углу у окна и со страхом смотрела вслед удаляющемуся врачу.

Она осталась наедине с герцогом.

Случилось то, чего она всегда старательно избегала и чего страстно искал он. Но, может быть, он забыл о ее присутствии – так взволнованно ходил он взад-вперед по комнате. О, он не заметит ее: слабое пламя второпях зажженной свечи едва освещало ближайшие к камину предметы, а Клодина стояла за шелковым занавесом.

Затаив дыхание, она замерла, как дикая коза, не знающая, как спастись от охотника. Она одинаково хорошо слышала биение своего сердца и его тихие шаги по ковру.

Девушка вздрогнула: шаги приблизились, высокая фигура ступила за занавес, и голос, почти беззвучный от страстного волнения, назвал ее по имени:

– Клодина!

Она боязливо отодвинулась в сторону, будто ища возможности убежать.

– Клодина, – повторил он и нагнулся к ней так, что, несмотря на темноту, она видела умоляющее выражение его глаз. – Эта сцена огорчила вас? Я в ней не виноват, но хотел бы попросить у вас прощения.

Герцог хотел схватить ее руку, но она спрятала ее в складках платья. Крепко сжатые губы Клодины не произнесли ни звука, она молча отталкивала его, глядя ему в лицо полными гнева глазами.

– Как мне понимать это? – спросил он.

– Ваше высочество, я имею честь быть другом герцогини! – сказала она с отчаянием.

Грустная улыбка пробежала по его лицу.

– Я знаю! Вообще-то вы не склонны внезапно подружиться с кем-либо, но тут… вы думаете, надо все использовать!

– Так, кажется, думает ваше высочество.

– Я? Слово чести, нет, Клодина! Но вы… Вы с такой стремительностью стали за преграду, которую эта дружба ставит между нами!

– Да, – прямо сказала она, – и я надеюсь, что ваше высочество с уважением отнесется к этой преграде, или…

– Или? Я уважаю и ценю вашу сдержанность, Клодина, – перебил он, стоя на почтительном расстоянии от нее. – Не думайте, что я буду красться за вами, как влюбленный паж. Но позвольте мне быть вблизи вас, не встречая постоянно ледяной холодности, которую вы всегда проявляете ко мне. Оставьте мне надежду на будущее, в котором и для меня засветит солнце! Только надежду, Клодина!

– Я не люблю вас, ваше высочество! – коротко ответила она и гордо выпрямилась. – Позвольте мне удалиться.

– Нет, еще одно слово, Клодина. Я не требую подтверждения вашей благосклонности – теперь не время и не место, вы правы, напоминая мне об этом. Но чем я виноват, что не по любви женился на герцогине, что моя первая страсть принадлежит вам? Я думаю, такое случается и с людьми получше меня. Чувство приходит помимо нашего желания, существует и постепенно растет, тем больше, чем сильнее мы боремся с ним. Я не знаю, почувствуете ли вы что-нибудь похожее, но надеюсь на это и не хочу жить без этой надежды.

Герцог подошел ближе и наклонился к ней.

– Только одно слово, Клодина, – тихо и смиренно попросил он: – Смею ли я надеяться? Скажите «да», и ни один взгляд не выдаст наших отношений.

– Нет, ваше высочество. Клянусь вам любовью к своему брату, я ничего к вам не чувствую, – проговорила Клодина и отвернулась к окну.

– К другому, Клодина, да, к другому? Если бы я был уверен в этом! – страстно сказал он.

Она ничего не ответила.

Герцог в отчаянии пошел к двери, но вернулся.

– Неужели вы думаете, что не все требования чести будут соблюдены? Неужели думаете, что я могу вас унизить? – спросил он.

– Ваше высочество делает это, говоря мне о любви в комнате своей больной супруги. – ответила девушка.

– Если вы так понимаете… – горько сказал он.

– Да, так, клянусь вам, именно так! – воскликнула девушка вне себя от отчаяния.

– Клодина, прошу вас! – прошептал герцог и так быстро стал ходить по комнате, что пламя свечи заколыхалось и стало еще темнее.

Герцог снова подошел к ней.

– Вы знаете, что мой брат, наследный принц, внезапно умер перед кончиной отца, двенадцать лет назад? – спросил он.

Она утвердительно наклонила голову.

– Но вы не знаете, что тогда велись переговоры с Х-ским кабинетом о бракосочетании принцессы Елизаветы с моим братом. Уже было решено, что он поедет в X. посмотреть невесту… Когда кончился траур, поехал я и попросил руки принцессы.

– Это была ваша воля, ваше высочество.

– Нисколько! Эта свадьба была лишней тяжестью, принесенной мне короной. Принцесса Елизавета, ничего не подозревая, смотрела на меня своими большими детскими глазами, зная о моих намерениях так же мало, как о переговорах относительно женитьбы моего покойного брата. Она легко воодушевилась, и я без труда завоевал ее сердце. В то время я был в высшей степени равнодушен к женщинам: лучших я не знал, остальные казались мне ужасно скучными. Принцесса сначала стеснялась меня – я не выношу, когда женщины постоянно витают в высших сферах. Я ненавижу экзальтацию: то прыжки до небес, то смертельная печаль, и сначала приходил в бешенство при потоках слез… Позднее то, что меня отталкивало, стало мне совершенно безразлично. Я всегда был внимательным супругом и довольно снисходительно относился к капризам жены, когда она заболела. Я уважаю ее как мать моих детей, но мое сердце всегда было спокойным и становилось тем равнодушнее, чем больше росла ее привязанность. Я ничего не мог поделать, никакие рассуждения не изменили бы этого. И потом я увидел вас… Я знаю, вы осудили все последовавшее затем и спаслись бегством в свою лесную тишь, но меня непреодолимо влекло к вам, и я нашел вас еще более неприступной, чем прежде, – другом герцогини…

Его лицо дрогнуло.

– Хорошо, Клодина, я прощаюсь, – продолжал он. – Но еще один вопрос: скажите, вы любите другого?

Девушка молчала. Предательский румянец залил ее лицо, выдавая смущение, и она наклонила свою белокурую голову.

– Скажите «нет», – страстно прошептал герцог.

– Ее высочество просит фрейлейн фон Герольд пожаловать к ней в спальню с «Песнями» Шеффеля, чтобы почитать вслух, – сказала, входя в комнату, фрейлина Катценштейн.

Клодина вздрогнула и умоляюще посмотрела на герцога.

– «Да» или «нет», Клодина, занято ли ваше сердце? – повелительно прошептал он.

Она отошла и поклонилась.

– Да! – твердо произнесла она и, выпрямившись, прошла мимо него, взяв со стола книгу. Читать вслух? Теперь?! Она была на грани обморока.

Герцогиня лежала на великолепной французской кровати, тяжелые пурпурные занавеси были подобраны. Все убранство комнаты было выдержано в этих любимых ею тонах. С потолка свисал фонарь из стекла рубинового цвета, около постели стоял обшитый красным шелком стол, на нем – лампа с таким же абажуром и складная рамка с портретами герцога и принцев. На противоположной стене в тяжелой золотой раме висела чудесная копия мадонны. Первый взгляд проснувшейся женщины падал на нее.

Герцогиня, казалось, совершенно оправилась после приступа, она даже с удовольствием лежала под шелковым одеялом и улыбнулась вошедшей Клодине.

– Садитесь и почитайте мне тюрингские песни, милая Клодина… Был ли еще с вами герцог? – спросила она. – Он очень испуган приступом кашля? Мне так неприятно, когда я при нем кашляю, – я знаю, что он расстраивается. Он грустен?

Больная вопросительно посмотрела в лицо девушки, не знавшей, что ответить. Она села и нагнулась, поднимая платок, чтобы выиграть время. Ужасное положение!

– Клодина, – сказала герцогиня, – я думаю, вы считаете меня более опасно больной, чем это есть в действительности. Читайте, не нужно отвечать. Там, где лежит закладка.

Клодина начала читать прелестные стихи Шеффеля. Во время чтения герцогиня экзальтированно восклицала, перебивая ее:

– О, моя милая родина! Я выздоровею! Завтра будет солнце, и мы отправимся в сосновый лес вдыхать здоровье!

Когда вечером Клодина сходила с лестницы, чтобы ехать домой, к ней подошел Пальмер и проводил ее вниз. Он сделал за ее спиной знак горничной, и та моментально исчезла.

– Глубокоуважаемая фрейлейн, – начал он с величайшим почтением, которое не могло бы быть бо́льшим, даже если бы Клодина была герцогиней, – его высочество дал мне лестное поручение передать записку, что я и позволю себе сейчас сделать.

И он подал конверт, запечатанный герцогской печатью.

– Письмо касается ее высочества и ответа не нужно, так приказал герцог. Можно передать вам?

Клодина вынуждена была взять письмо, хотя она охотно оттолкнула бы его. Как мог герцог так неосторожно послать ей письмо через этого человека? Она разорвала конверт в его присутствии и прочла заключавшиеся в нем несколько строк:

«Клодина!

У Вас необычный характер и сообразно с этим Вы правильно поймете необычное. После Ваших слов у меня только одна просьба: останьтесь, несмотря ни на что, другом герцогини. Пусть мое признание не заставит Вас избегать Альтенштейна! Это не нужно для Вас. Даю слово, что Вы можете довериться мне.

Адальберт».

Клодина быстро пошла дальше, держа в руке конверт и письмо.

Пальмер проводил ее и почтительно помог сесть в карету. Он даже уложил ее шлейф с осторожностью матери, озабоченной бальным туалетом дочери, и отошел с глубоким поклоном. Лакей захлопнул дверцы.

– До свидания! – воскликнул он, когда лакей сел на козлы и экипаж тронулся, потом со смеющимся лицом вынул бумагу из рукава. – Такие вещи надо держать крепче, прекрасная Клодина, – пробормотал он и прочел записку при свете фонаря.

С довольным видом напевая опереточный мотив, Пальмер пошел в свою комнату в нижнем этаже. Там он зажег гаванскую сигару, растянулся на кушетке и еще раз перечел записку. Он и без того знал ее содержание: секретарь тайно читал все, что писал герцог, издали, по движению его пера, а если это не удавалось, то и распечатывал конверты. Сегодня же обошлось вообще без затруднений: герцог, перед тем как вложить бумагу в конверт, взволнованно вскочил и заходил по комнате, так что содержание записки стало доступно зорким глазам секретаря. Но все же было приятно завладеть оригиналом.