Евгения Марлитт - Дама с рубинами. Совиный дом

– Ваше высочество! – простонала Клодина.

– Моя бедная, несчастная Лизель, – вздохнула старуха.

– Ваше высочество, я отдам жизнь за герцогиню, – с мольбой проговорила девушка, – только не это унижение…

– Вашу жизнь! Сказать нетрудно, Клодина…

– Ах, если бы я могла доказать это! – воскликнула она и подошла с прижатыми к груди руками к стулу герцогини.

Месяц осветил ее полную отчаяния фигуру и потухшие глаза.

Герцогиня испугалась.

– Клодина, Клодина! – мягко сказала она.

– Неужели, ваше высочество, вы действительно думаете, что я бесчестна? – спросила она убитым голосом.

– Нет, дитя мое, потому что барон Герольд не взял бы такую в жены.

Клодина отступила.

– Потому, только потому… – простонала она.

– Мне было тяжело поверить слухам, – продолжала герцогиня. – Но, дитя мое, я знаю жизнь, знаю своего пылкого сына и его власть над женщинами… И вдруг узнаю, что ты, бежавшая от него, постоянно находишься рядом! Дитя мое, я верю, что ты была только другом герцогини, но ты посмела преступно играть своим добрым именем, не сумела избежать подозрений и потому прими руку, которая протягивается тебе, – настойчиво добавила герцогиня. – Никто, даже самые злые сплетники не посмеют сказать, что Лотарь Герольд фон Нейгауз привлек к своей груди женщину, которая не чиста, как солнце. И он, мой сын, не посмеет бросить взгляд на женщину, принадлежащую другому…

– Я не в силах владеть собой, ваше высочество, – сказала Клодина.

– Ты должна это сделать, дитя мое, должна – он ждет внизу в страхе и надежде…

– Ваше высочество, – взмолилась Клодина, – он не любит меня, это жертва, которую он приносит чести нашего имени. Я не могу принять ее. Ваше высочество, сжальтесь надо мной!

– Так принесите и вы жертву, – сказала герцогиня, раздраженная возражениями. – Неужели ваша честь, честь вашего дома не стоит жертв? Неужели ее не стоит умирающая наверху?

– Ваше высочество, – прошептала Клодина, – я хочу переговорить с бароном Герольдом.

Герцогине стало жалко отчаявшуюся девушку, она налила стакан воды и подала ей.

– Сначала успокойся, и тогда он придет, – сказала она, усадив дрожащую Клодину на стул.

– Старший доктор! – доложила, входя, фрейлейн Болен, и вслед за ней показалась фигура врача.

– Извините, ваше высочество, что я ворвался к вам, – поспешно начал он, – но я считаю своим долгом сообщить вашему высочеству, что августейшая пациентка находится в большой опасности. Ее высочество совершенно истощена кровопотерей. Профессор Тольгейм настаивает на переливании крови. Я также считаю его необходимым. Его высочество решился дать нужную кровь, но это небезопасно: операция может иметь последствия, угрожающие жизни, и потому мы не должны рассчитывать на герцога, а закон гласит…

Он запнулся. Клодина вскочила со стула и протянула руку:

– Господин доктор, я прошу, я хочу быть той, которая…

– Вы? – спросил доктор и с удивлением посмотрел на обращенное к нему с мольбой бледное лицо девушки. – Правда, фрейлейн Герольд? Так идемте скорее! Нельзя терять ни минуты! Но предупреждаю вас, что придется вскрыть артерию.

– Ах, милый доктор… – сказала Клодина, и движение и голос ее выразили: «Только-то!»

Она поспешно, вопреки этикету, пошла вперед, как будто боясь, чтобы кто-нибудь не опередил ее.

Старая герцогиня не поняла, в чем дело:

– Переливание? Что это такое?

Когда она вошла в комнату невестки, врачи суетились около больной.

Перед Клодиной стояла сестра милосердия, закатывая рукав ее белого кашемирового платья.

Герцогиня положила руку на плечо сына, который только что вышел от больной в соседнюю комнату, где в страхе стояли Катценштейн и горничная.

– Адальберт, – тихо промолвила она, – что же это такое? Доктор сказал, что ей разрежут артерию, чтобы перелить кровь Лизель…

Он рассеяно кивнул головой, не отрывая глаз от молодой девушки.

– Ради Бога! – продолжала его августейшая мать. – Разве мы можем позволить, чтобы фрейлейн фон Герольд сделала это для нас, ведь это, кажется, весьма опасная вещь?

Герцог пристально посмотрел на нее.

– Не правда ли, – тихо и горько спросил он, – на это требуется больше мужества, чем из-за угла направить удар, сразивший насмерть женщину и повергший в грязь имя невинной девушки? Я не могу помешать ей принести эту жертву, – продолжал он, пожав плечами. – Тогда люди скажут, что я больше забочусь о ней, чем о жизни жены.

Сестра задернула полог. Послышался голос профессора:

– Из руки в руку, коллега, так вернее.

Герцог вышел. В страшном волнении ходил он по той комнате, в которой недавно объяснялся в любви Клодине.

Он отдал бы теперь половину своей жизни, чтобы уничтожить тот час. Бедная Клодина! Бедная Лизель! Он не хотел этого! Он стремился к счастью с побуждением человека, привыкшего к победам. Он действительно испытывал сильное чувство к прекрасной фрейлине своей матери, но она оттолкнула его.

Впервые он склонился перед женщиной, но его проступок был наказан судьбой.

Кто мог оклеветать Клодину перед герцогиней?

На камине в канделябре горела одна-единственная свеча, точно так же, как в тот злосчастный вечер. Холодный пот выступил на лбу его высочества.

– Только бы хватило времени, чтобы объяснить ей все! – прошептал герцог. – Только бы она не умерла, считая меня виновным!

Есть что-то великое и святое в жизни женщины. Герцогиня обожала его, несмотря на его проступки, несмотря на холодность и равнодушие. Герцог почти наяву увидел, как глаза ее устремляются на него с тем душевным сиянием, от которого он так часто отворачивался. Он слышал ее ласковый голос, с нежностью обращавшийся к нему. Она всегда жила, благодаря за каждую кроху любви, брошенную им, блаженствуя от каждой ласки и так мало требуя от него.

Ее недостатки и маленькие слабости, сильно раздражавшие его прежде, теперь казались ему такими ничтожными…

Он остановился перед окном и вспомнил, что было одиннадцать лет назад. Тогда тоже боялись за нее. Он увидел себя у ее постели рядом с колыбелью своего первенца – она, бледная и слабая, гордо улыбалась, и глаза ее сияли. Он же лишь формально поблагодарил ее – все его интересы были направлены на ребенка, наследника. Ведь она только исполнила свой долг. Герцог прижался лбом к стеклу и вытер глаза.

Почему не сообщают ему, как прошла операция?

Весь замок был в напряжении и страхе, в коридорах сидели лакеи с озабоченными лицами, внизу, тихо переговариваясь, собрались придворные. В комнатах августейших детей гувернантка и няни с грустью смотрели на них, а в подвальном этаже шепталась прислуга, рассказывая страшные истории.

Старая ключница только что ясно видела при лунном свете белую даму в левом флигеле. Она так тихо и в то же время тяжело ступала по ступенькам, как ходят привидения, предвещающие смерть.

Все знали, что сделана последняя попытка для спасения герцогини, имя фрейлины фон Герольд было у всех на устах…

В комнате Пальмера сидела фрау фон Берг. Она была послана светлейшей принцессой Теклой за принцессой Еленой. И, конечно, воспользовалась этим, чтобы пожелать своему другу доброго вечера, расспросить его о положении дел и сообщить невероятную новость о том, что барон фон Герольд в присутствии принцессы Теклы просил старую герцогиню предложить его руку и сердце Клодине фон Герольд.

Почтенная дама была вне себя от ярости.

– Только бы благополучно усадить принцессу в карету, – жаловалась она, расхаживая взад-вперед по комнате, в то время как Пальмер нервно качался в качалке, – ведь она в припадке раскаяния способна наделать величайших глупостей.

Но где же принцесса?

Старая ключница видела белую даму – это была она. Да, она шла, тяжело ступая и согнувшись: ужас охватил ее, когда она услышала, что герцогиня близка к смерти и что фрейлейн фон Герольд также в опасности. Она узнала это из обрывочных фраз старой горничной, которую встретила внизу, у ключницы, возвращаясь из сада, куда в страхе выбежала, чтобы не находиться в доме, где горе воцарилось по ее вине…

Потом она вошла в одну из комнат герцогини, у окна стоял герцог. Когда принцесса увидела его красивое, всегда спокойное, а теперь искаженное волнением и залитое слезами лицо, она не выдержала.

Путаясь в словах, почти крича, начала она обвинять себя и созналась во всем, упав перед ним на колени и схватив его руку.

Герцог не перебивал ее, и только когда она в изнеможении умолкла, спросил:

– Письмо, Елена? Как попало к вам единственное письмо, которое я написал Клодине и которое, очевидно, совершенно превратно было понято герцогиней?

– Ваше величество просили в нем Клодину «несмотря на это» остаться другом герцогини.

– Несмотря на то, что я оскорбил фрейлейн фон Герольд!

– Кузен, кузен! Накажите меня! – воскликнула принцесса в отчаянии. – Скажите мне, что сделать, чтобы все исправить?

Герцог пожал плечами.

– Как вы достали письмо?

– Фрау фон Берг, – выговорила принцесса и лишилась чувств…

Операция прошла благополучно, лицо герцогини порозовело, пульс стал биться ровнее.

Здоровая молодая кровь Клодины, казалось, влила в нее жизненную энергию.

Герцогиня спала. В комнату сквозь открытое окно проникали ароматы летней ночи; царила полнейшая тишина, слышалось только ровное дыхание больной.

Сестра неподвижно сидела около кровати.

Клодина стояла в своей комнате с перевязанной рукой, чувствуя себя совершенно разбитой не столько из-за потери крови, сколько от страшных потрясений этого дня… Она едва держалась на ногах, но с решительностью, граничащей с упрямством, отказалась лечь. Ей надо еще поговорить с бароном Герольдом, сказала она, а потом сейчас же уехать домой.

Старая герцогиня, исполненная благодарности, пошла за ней от постели больной и теперь с материнской заботливостью просила отложить этот разговор, потому что следовало поберечься. Но Клодина настаивала.

– Я ничего не делаю наполовину, – сказала она необыкновенно спокойно и серьезно.

Профессор, которого герцогиня позвала на помощь, был недоволен.

– Хорошо, – сказал он, – пусть состоится этот разговор, но поездка запрещается. А сейчас выпейте вина.

И он, не допуская возражений, поднес к ее губам стакан красного вина. Клодина с усилием сделала глоток. Услышав шаги в коридоре, она вновь обратилась к герцогине:

– Разрешите мне, ваше высочество, поговорить с моим кузеном наедине.

Огорченная старая герцогиня вышла, качая головой… Профессор и фрейлина Катценштейн вышли вслед за ней. В дверях появился барон Герольд.

– Желаю вам удачи, милый барон, – прошептала ему герцогиня.

Он низко поклонился ей.

– Не волнуйте ее, барон, – предупредил его профессор, – соглашайтесь с ней во всем, как бы трудно вам это ни было.

Лотарь вошел. Перед этим он долго ходил по парку и ничего не знал о том, что произошло в замке. Его испуганный взгляд упал на повязку, на бледное лицо и распущенные волосы Клодины, на белый халат…

«Что здесь произошло?» – спросили его глаза, но губы не шевельнулись, он только безмолвно указал рукой на повязку.

– Пустяки, – поспешно ответила она, указывая на стул. – Ничего более, как маленький надрез, сделанный доктором для того, чтобы перелить кровь герцогине. Давайте о деле.

– И вы говорите так равнодушно? – воскликнул он вне себя. – А знаете ли вы, что это могло закончиться вашей смертью?

– Вы забываете, что переливание было сделано знаменитостью, а если бы даже…

– У вас, вероятно, нет никого на свете, кому бы ваша смерть принесла горе и кого вам следовало прежде спросить: «Имею ли я право располагать своим здоровьем, а может быть, и жизнью?»

– Нет, – возразила она, – у меня есть Иоахим, но для раздумывания не было времени.

– Иоахим? – повторил он с горечью. – А я, просивший вашей руки для себя и своего ребенка на всю жизнь, не стоил вашей памяти?

Он сказал это тихо и печально.

У Клодины внезапно закружилась голова, и она села на ближайший стул.

– Я хотела поговорить с вами об этом, – начала она, не глядя на него. – Я пообещала герцогине-матери, что разговор будет кратким… Вы так несказанно великодушны, кузен, что я не знаю, как и благодарить вас. Единственное, что я могу сделать, так это отказаться от вашего предложения, а…

Лотарь стоял неподвижно и смотрел на нее.

– …А это значило бы пренебречь средством, которое, как говорит старая герцогиня, может продлить жизнь тяжелобольной. Поэтому я так поступить не могу, простите меня. Но вот что я предлагаю: мы будем помолвленными. Ведь это не значит быть обвенчанными. Если герцогиня выздоровеет, мы разойдемся, если она умрет, то, конечно, то же самое. Наша помолвка, таким образом, будет успокоительным средством. Это немного странно, я знаю, но помолвка ведь только обещание, и известно, что не все обещания выполняются. Один Бог знает, как часто случается, что двое расстаются до свадьбы, это не стыдно, я… я…