Дворецкий, которого звали не как-нибудь, а Бенкендор­фом, был назначен «министром двора». Он стоял на вершине иерархической лестницы крепостной дворни и был самым доверенным лицом своей госпожи.

Роль «министра почт» отводилась четырнадцатилетнему мальчику Николашке, который имел несколько помощников. На них возлагалась задача исправно отправлять почтовую корреспонденцию и доставлять барыне газеты и письма.

Варвара Петровна уделяла большое внимание связям с внешним миром, и получение известий всякого рода об­ставлялось истинно «китайскими церемониями». Звуком специального колокола, бухавшего со столба, врытого неподалеку от господского дома, барыня уведомлялась о прибытии почты. Тотчас по коридорам и переходам здания бежали мальчики-почтальоны, звеня в маленькие колокольчики. Следом «министр почт» входил в апар­таменты госпожи с серебряным подносом в руках, где лежала полученная корреспонденция. Его мерный шаг сопровождала игра крепостного флейтиста: если, упаси Бог, на каком-либо конверте обнаруживалась траурная кайма или черная печать, звучала, загодя предупреждая Варвару Петровну, печальная музыка. Если от подоб­ных известий Бог миловал, флейтист наигрывал веселую мелодию.

Для сообщений всякого рода по округе, даже если это составляло верст шестьдесят — восемьдесят, хозяйка Спас­ского использовала назначенного ею «собственного господ­ского скорохода». Эту должность исполнял отысканный ею в одном из имений немой великан, крестьянин Андрей, тот самый, который станет прототипом Герасима в рассказе ее сына «Муму». В любую погоду, под дождем, ветром или в стужу, шел посланец, неся хозяйкино приглашение в гости или просто несколько любезных строк, написанных само­властной рукой.

«До сих пор живо представляется мне, как по дороге, ведущей к нашему дому, шагает гигант с сумкой на шее, с такою же длинной палкой, как он сам, в одной руке, а в другой — с запиской от Варвары Петровны», — вспоми­нала одна из воспитанниц хозяйки Спасского, выданная ею замуж в соседнее имение.

То и дело «собственный господский скороход» отправ­лялся за много верст по приказу своей госпожи к некой даме, крепостные которой умели особым образом готовить гречневую кашу, очень полюбившуюся Варваре Петровне, и возвращался с вожделенным горшочком в руках.

Эти курьезы из повседневности богатого имения сосед­ствовали с куда более печальными фактами. У строгой владычицы сотен крепостных Спасского имелась своя «полиция». Сюда набирали отставных солдат, прошедших жестокую «фрунтовую» школу, они умели пороть и знали все тонкости этого страшного дела. Именно они приводили в исполнение наказания, назначенные барыней, которая сама, впрочем, в отношении слуг никогда не прибегала к самолич­ной расправе, а делала исключение лишь для сыновей.

Вспоминая себя еще совсем мальчишкой, любимец Варвары Петровны с горечью говорил о наказаниях, кото­рые привели его к мысли даже бежать из дома. Случайно остановленный учителем-немцем, он рассказал ему о своих горестях. «Тут добрый старик обласкал меня, обнял и дал мне слово, что больше меня наказывать не будут, — писал Тургенев. — На другой день, утром, он постучался в ком­нату моей матери и о чем-то долго с ней беседовал. Меня оставили в покое».

…Как говорят мемуары, «проживая круглый год без­выездно в деревне, Тургеневы славились в окрестности, в среде мелкопоместных помещиков, своим гостеприимством и радушием. Летом, в воскресные и праздничные дни, около ограды церкви села Спасского еще с раннего утра стояли коляски, линейки и тележки, в которых прихожане Спас­ского приезжали к обедне, по окончании которой все они, если была хорошая погода, направлялись пешком к дому Тургеневых, чтобы поздравить их с праздником и позавт­ракать». Другие приезжали к обеду. А потом все ужинали и развлекались.

Любивший столичные увеселения и, пожалуй, тоско­вавший по ним в орловском захолустье, супруг Варвары Петровны распорядился соорудить в саду театральную сцену. Ее сколотили прямо под развесистыми яблонями. На ветвях развесили разноцветные фонарики, а дощатый помост обставили плошками, которые вечерами таинственно мерцали, подсвечивая то, что происходило на сцене.

Играли, разумеется, на французском языке. Сергей Николаевич сам выбирал пьесы, назначал знакомых дам и барышень на роли героинь, репетировал, оговаривал с ними, кому в каком костюме следует быть. Тот же, кто имел недурной голос, получал возможность исполнить и сольную партию под аккомпанемент крепостных музыкантов.

Иной раз получалось, как в настоящем театре. Публика от души аплодировала, актрисы-помещицы в качестве гоно­рара получали роскошные букеты из спасских оранжерей.

Что и говорить, Сергей Николаевич сделался личностью весьма популярной. Женский щебет вокруг него не умолкал. Он всегда умел вести себя: был любезен, но с некоторой прохладцей, одаривал, никогда не повторяясь, комплимен­тами, однако же на самом деле никто не мог сказать, на ком из орловских прелестниц он дольше всего задерживает свой русалочий взгляд.

О, этот русалочий взгляд! Как знала его силу Варвара Петровна, силу неотвратимую — ту, что для нее приговор, казнь, конец жизни. Потому что она сама не знала, что сде­лает, если уличит его в измене, страшилась о том и думать.

Эта внутренняя жизнь Варвары Петровны была крайне беспокойна и тягостна. Бывало, среди ночи она просыпа­лась, словно от удара, приподнималась, боясь взглянуть на левую сторону, где обычно спал муж, но все же заставляла себя осторожно провести рукой по одеялу и, почувствовав тепло его тела, снова падала на подушки, обливаясь хо­лодным потом.

Через некоторое время Сергей Николаевич под каким-то предлогом устроился спать у себя в кабинете. Возражать она не смела, но как теперь уследить за ним? И она придумала! Обе створки дверей внизу сцепляла ниткой, закрепив концы с обеих сторон воском. То же делала и с окном, выходившим в сад. Поднималась она всегда раньше мужа и первым делом отправлялась проверить, не отлучался ли он куда.

Даже если все было в порядке, веселости Варваре Петровне это не прибавляло. Она понимала, что муж ей не принадлежит и принадлежать никогда не будет. Сергей Николаевич был вежлив и ровен с ней, никогда не пускался в нежности и не вел разговоров ни о чем, что касалось бы хозяйства, разного рода счетов и расчетов, соседей и той жизни, которая текла в округе. Он даже не встревал, когда она за какую-нибудь провинность наказывала сыновей.

…Мужская красота встречается нечасто, а такая, как у Сергея Николаевича — без малейшего изъяна, — и того реже. Страдая от ревности, Варвара Петровна наблюдала, как на него бесстыдно пялили глаза записные скромницы, дебелые матери семейств, даже старушки в его присутствии приободрялись.

Быть не могло, чтобы его, полного молодых сил, не увлекли бы на сторону! Варвара Петровна, доведя себя такими размышлениями до спазмов в сердце, иной раз пред­принимала слежку, пуская вслед за мужем верных, как ей казалось, людей и прекрасно при том понимая, что таковых не бывает. Так или иначе средь этого подлого племени пойдут разговоры, и за ее спиной будут строить насмешки.

Стыдно ей было самой себе признаться, но только в те дни, когда Сергея Николаевича донимала болезнь и он ос­тавался дома под присмотром доктора Берса, ей удавалось передохнуть от ожидания какой-нибудь скверной для нее истории.

По-своему она была права. Их сын, Иван Сергеевич, много лет спустя напишет об отце:

«Он обыкновенно держал себя холодно, неприступно, но стоило ему захотеть понравиться — в его лице и в его манерах появлялось что-то неотразимо очаровательное. Особенно становился он таким с женщинами, которые ему нравились. Он действовал на женщин, как магнит. Был ласково-настойчив и всегда достигал того, чего никак нельзя достичь, не зная сердца женщины».

Интересную характеристику Сергею Николаевичу и супружеству Тургеневых в целом дал выдающийся русский писатель Б.К.Зайцев:

«Счастливою с мужем Варвара Петровна не могла быть — любила его безгранично и безответно. Сергей же Николаевич… был вежлив, холоден, вел многочисленные любовные интриги и ревность жены переносил сдержанно. В случаях бурных умел и грозить. Вообще, над ним Варвара Петровна власти не имела: воля и сила равнодушия были на его стороне… Сергей Николаевич обычно побеждал… И не было в нем колебаний, половинчатости. По пути своему иногда жестокому, мало жалостливому, почти всегда грешному, шел Тургенев-отец, не сворачивая. Его девиз: взять, взять всю жизнь, ни одного мгновения не упустить — а дальше бездна.

Он очень походил на Дон Жуана». Как сказано! И как выразительны эти два слова: «сила равнодушия». Действительно, сила, и пребольшая — ибо человек равнодушный, умеющий отстраненно взирать на события, легко обыгрывает того, кто переполнен эмоциями, волнуется, а потому заведомо делает неверные шаги. Для любовных и семейных отношений это еще более справед­ливо: у любящего, страдающего, а потому не то говорящего и не так действующего, всегда меньше шансов выиграть поединок с «холодной головой».

Варваре Петровне можно было только посочувствовать: влюбленной женщине никогда не прихватить на месте пре­ступления Дон Жуана. Для этого она должна вооружиться «силой равнодушия».

* * *

От замужней жизни самым светлым воспоминанием для Варвары Петровны осталась их семейная поездка в Европу. Поводом для нее послужило намерение Сергея Николаевича проконсультироваться о своем здоровье у опытных врачей.

Варваре Петровне эта поездка давала почувствовать себя беззаботной женой, которой заботливый супруг желает показать прелести другого мира и другой жизни.

Хозяйская карета, а за нею фургон с няньками, слугами, провизией и всякой всячиной, взятой про запас, двинула к западным границам империи. Предполагалось посетить Берлин, Дрезден, Карлсбад, Цюрих, Берн и Париж.

Врачи нашли у Тургенева «каменную болезнь», то есть камни в мочевом пузыре. Но больной, однако, не слишком усердствовал в лечении. Вместо того чтобы исправно пить целебную воду, как это делала Варвара Петровна, разъез­жал по Швейцарии в поисках гувернера для сыновей, кото­рый был бы знаком с педагогической теорией Песталоцци. Сергей Николаевич читал труды известного швейцарца и вполне разделял его взгляды на воспитание молодежи.

Не забывал он и жену: в каждом новом месте они вместе осматривали достопримечательности, любовались изящны­ми видами и музейными редкостями.

В Берне, правда, чуть не произошла трагедия. Тургене­вы поехали с детьми в здешний зоопарк, чтобы посмотреть главную его достопримечательность, ставшую символом города, — медведей. Те жили в «яме», своего рода вольере, вырытой достаточно глубоко в земле, а сверху, где стояли посетители, огороженной барьером.

Увлеченные занимательным зрелищем, родители не заметили, как Иван, завороженный ходившими внизу по кругу громадными хищниками, пролез сквозь ограждение и юркнул головой вниз. С необыкновенной ловкостью отец в мгновение ока успел схватить падавшего сына за ногу.

Лишь прижав к себе Ваню, Варвара Петровна смогла осознать, что могло случиться. Ей сделалось дурно. Муж тут же подхватил ее и отнес в карету. Хорошо, что здесь оказался сопровождавший супругов их домашний доктор, совсем еще молодой человек, Андрей Евстафьевич Берс. В Берне пришлось задержаться. Варвара Петровна, ко­торая с ее никудышными нервами, вздрагивала, словно от оружейного залпа, от стука упавшей на пол вилки, никак не могла прийти в себя. Когда к ней, лежавшей в постели, по ее приказу приводили Ваню, она начинала безудержно рыдать и просила его увести. Через какое-то время все начиналось сначала. Только Париж, до которого наконец-то добрались путешественники, сгладил впечатление от ужасного проис­шествия.

В столице Франции — средоточии светской жизни Европы — жизнь бурлила ключом. Здесь Тургеневы пробыли полгода. Варвара Петровна без устали таскала мужа по музеям, театрам, выставкам. Все вызывало ее энтузиазм: и многочисленные концертные залы, где что ни вечер, то новая программа и новые исполнители, парки с прекрасными цветниками и красивыми вазонами. Она все просила доктора хотя бы сделать наброски этой прелести, чтобы в Спасском устроить нечто подобное. Пройдясь по книжным лавкам, они с мужем накупили книг, атласов, нот. С гордостью Варвара Петровна водила с собой пригожего Ванечку, бойко говорившего на французском, английском и немецком. Словом, впечатлений, и самых отрадных, было предостаточно.

Парижское многолюдство, разнообразие удовольствий произвели на Варвару Петровну такое впечатление, что возвращаться в орловскую глухомань уже не хотелось. Да и детей надо было пристроить учиться по-настоящему, основательно. Решив, что теперь они будут жить в Спасском только летом, Варвара Петровна купила за семьдесят тысяч рублей дом в Москве на Самотеке.

Муж, совершенно равнодушный ко всему, что касалось быта и хозяйства, тем не менее горячо взялся за образование сыновей. Поместив их сначала в пансион, он, выяснив, как там поставлено дело, остался недоволен, забрал детей оттуда и решил обучать дома. Учителей пригласили проверенных, опытных, дорогих. Сергей Николаевич, к вящему удоволь­ствию жены, нередко лично присутствовал на занятиях. Он задумал подготовить сыновей к поступлению в университет, а экзамены там были нешуточные.