Да и сама Аврора с ее стремлениями и надеждами принад­лежала только одному человеку — Демидову-младшему.

Конечно, Авроре, как и всякой матери, хотелось, чтобы Павел, росший без отца, не чувствовал своей обделенности. Отсюда ее желание, махнув рукой на светские обязанности, как можно больше времени проводить с сыном. По впечат­лениям людей, бывавших у нее в доме, она «очень занима­лась его воспитанием и даже, кажется, насколько это было возможно, была с ним строга».

Вот именно — «насколько это было возможно»… А на самом деле баловала невероятно, на что, понятно, средства имелись в избытке.

«В одной из боковых зал демидовского дворца, — вспо­минал добрый приятель Авроры граф Соллогуб, — мне час­то случалось видеть наследника демидовского или скорее демидовских богатств, тогда красивого отрока… Он был окружен сотнями разных дорогих и ухищренных игрушек и уже тогда казался всем пресыщенным не по летам».

Так давал о себе знать недуг тех, кто, по известному выражению, родился «с золотой ложкой во рту» и был обречен ценой душевных потрясений познать истину: есть рубеж, за которым любое богатство и любые деньги — су­щий прах…

Аврора, женщина природно умная и с опытом, приоб­ретенным в отнюдь не безоблачной молодости, старалась оградить сына от превратностей будущего. Павел должен получить хорошее образование, что, независимо от деми­довского состояния, поможет ему иметь собственный зара­боток, продвигаться по служебной лестнице, быть в глазах общества и правительства полезным человеком.

Жизнь при дворе убедила Аврору в том, что большие деньги часто вызывают раздражение, зависть, а обладатель капиталов начинает подозревать людей, желающих с ним дружеских отношений, в корысти. Не потому ли так часто уделом тех, кто слишком богат, становится одиночество, а стало быть, и душевный дискомфорт? Как уберечь от этого Павла? Какими словами внушить ему мысль, что важно научиться жить среди людей так, чтобы они прощали тебе, что ты Демидов и что пол-Сибири с раннего утра до поздней ночи в поте лица своего трудится на твое благо?

Постоянно раздумывая над этим, Аврора видела выход в постоянном общении с сыном, в своем влиянии на него. Она старалась сблизить Павла со сверстниками, для кото­рых открыла двери петербургского дома. В летние месяцы увозила сына в Финляндию, к родственникам, отношения с которыми были простыми и сердечными.

Демидовской же родни у Авроры с сыном в Петербурге не было — их семья сильно поредела. Единственного брата покойного мужа, «дядюшку Анатоля», Павел едва знал — того невозможно было оторвать от радостей бурной париж­ской жизни. А быстро взрослевшему Павлу с его взрывным характером был очень нужен взрослый, сильный, спокойный друг. И никто этого не понимал лучше самой Авроры.

…Летом 1846 года жизнь в особняке на Большой Морс­кой изменилась. После шести лет вдовства Аврора решилась еще раз испытать судьбу. «Во втором браке она была заму­жем за Андреем Карамзиным, — писала дочь Николая I Ольга Николаевна, — и на этот раз по любви».

Предыстория этого союза имела много драматических моментов. Как и следовало ожидать, в свете говорили, что Карамзин — небогатый офицер — позарился на демидовские миллионы. В свою очередь, семья Андрея не хотела его брака с женщиной на восемь лет старше. К тому же сорокалетняя Аврора уже снискала славу человека, неудачливого в личной жизни и поневоле становящегося причиной трагических поворотов в судьбе близких ей мужчин.

Однако на защиту счастья прекрасной вдовы и ее из­бранника стала императрица Александра Федоровна. Она пригласила обоих к себе на петергофскую дачу и вполне одобрила их намерение пожениться.

«Она дала каждому из нас по букету анютиных глазок, которые она сама собрала, чтобы мы сохранили их на память об этом дне», — писала Аврора сестре. Менее чем через две недели после этого влюбленные обвенчались в домовой церкви дворца Шереметевых на Фонтанке.

…Став женой Карамзина, Аврора перенесла свой день рождения, который отмечала в сентябре, на 10 июля, день их свадьбы. Этот красноречивый факт свидетельствует, какой счастливой, точно заново появившейся на свет, она себя чувствовала, ее не только любили, но и опекали, окружили заботой и вниманием.

Ради того, чтобы снять с плеч жены заботы о семейном нижнетагильском деле, Карамзин, будучи уже в чине пол­ковника, попросился в отставку, прекрасно понимая, что ставит крест на своей карьере. На восемь месяцев с женой и пасынком он уехал на Урал для наведения порядка на демидовских предприятиях.

Карамзин сумел разобраться в хитросплетениях огром­ного разнопланового хозяйства, значительно улучшил жизнь рабочих, устранив жесткие порядки, заведенные местным начальством, и много лет спустя, по свидетельству очевид­цев, «старожилы вспоминали о нем с благоговением».

Если у Авроры с этим замужеством появился горячо любящий ее человек, то у Павла — взрослый, надежный и интересный друг. При том баловстве, которым его с пеленок окружила Аврора, Карамзин мог и не справиться со свое­вольным мальчишкой. Однако вышло совершенно по-другому. Короткий мужской разговор заставлял Павла почув­ствовать себя кругом виноватым. На некоторое время, дав клятвенное обещание отчиму исправиться, он действительно становился тих и спокоен, как ягненок, и радовал мать — хотя бы кратковременно — примерным поведением.

Сын рос очень милым мальчиком. Вывозя его на детские праздники и в танцевальные классы, Аврора то и дело слы­шала: «О, какой кавалер растет!» Трудно было не заметить, как оживлялся маленький Демидов при виде локонов и оборчатых платьев девочек.

— Поль, оставьте Настеньку в покое. Вы надоели ей, — говорила, смеясь, Аврора, видя, как сын пытается завладеть вниманием хорошенькой партнерши.

— Mais c'est impossible, impossible, maman! Но это не­возможно, невозможно, мама! — отвечал Поль, топая ногой. И снова принимался обхаживать маленькую гордячку…

Когда Павлу исполнилось 12 лет, по предложению его па­рижского дядюшки Анатоля был произведен частичный раздел демидовского имущества с учетом доли юного наследника. Ежегодные доходы Демидова-младшего составили огромную сумму — примерно 60 000 золотых рублей в год.

Между тем Аврора страстно мечтала подарить мужу Карамзина-младшего. Трижды у нее появлялась надежда, что она станет матерью, но всякий раз, к ее великому огорчению, дело кончалось выкидышем.

Целуя ей руки и глядя в печальные глаза, Андрей го­ворил:

— Аврора, слишком много счастья — опасно. Будем благодарить Бога за то, что имеем!..

Да, они действительно были счастливы настолько, что Аврора пугалась: надолго ли это. Какие-то смутные предчувствия владели ею. Кажется странным одно из ее писем, написанное в те чудесные времена, когда Андрей был подле нее, и она с лаской смотрела на него, читающего возле камина газету.

«Порой, не знаю почему, — писала она сестре, — ста­новлюсь такой печальной и подавленной, что вынуждена плакать все равно над чем».

С началом русско-турецкой войны Карамзин, считавший себя не в праве пребывать в отставке, ушел на фронт.

С его отъездом Аврора, и без того домоседка, в ожи­дании, что вот-вот принесут письмо, старалась меньше вы­езжать из дома. Принимала у себя лишь немногих близких ей и Карамзину людей.

Тут стоит вспомнить описанное очевидцем Ф.И. Тют­чевым событие, которое волей-неволей наводит на мысль о тех предчувствиях краткости счастья, что владели душой Авроры.

«Вчера я обедал у г-жи Карамзиной, жены Андрея. За два-три дня до того дом, где мы обедали, чуть было не сгорел. Огонь вспыхнул в первом этаже, в гостиной между бальным и малахитовым залами».

Как ни разбирались в причинах неприятного происшест­вия, доискаться до истины не смогли. Огонь возник, словно сам по себе, в одной комнате, выжег в ней все и сошел на нет, тем, по замечанию Тютчева, и «ограничившись…»

Прошло два месяца. Весть о трагически закончившейся военной операции, в результате которой погиб, в частности, полковник Андрей Карамзин, получили сначала в Петерго­фе, куда на лето переместился царский двор. На следующий день сообщение об этом должно было появиться в бюллете­не, который в ту военную пору регулярно печатали газеты.

Дочь Николая I, великая княгиня Мария Николаевна, страшась, что семейство Карамзиных и бедная Аврора найдут в перечне погибших дорогое им имя, и, надеясь хоть как-то смягчить внезапность удара, послала одну из своих фрейлин подготовить их к роковому известию.

Когда посланница великой княгини приехала к Карам­зиным, никого не было дома. К десяти часам вечера все члены семьи, включая Аврору, вернулись — оживленные, ни о чем не подозревающие. Тут они и услышали страшную новость…

А на следующий день Авроре передали письмо. Взглянув на него, она узнала почерк мужа. Видимо, Андрей написал жене накануне сражения. Весть о его гибели опередила последние, адресованные ей строки.

Остались свидетельства, что это письмо Аврора прочи­тала вслух звонким, напряженным голосом. Даже посторон­ним людям, присутствовавшим при том, сделалось страшно от ее иступленного отчаяния.

Поэт Федор Иванович Тютчев был добрым знакомым супругов Карамзиных, одним из тех, кто с сердечностью ратовал за их союз. Именно благодаря ему, потрясенному этой бедой и делившемуся своими горькими впечатлениями с родственниками, мы делаемся свидетелями «той бездны горя, невозместимого и бесповоротного, которая вдруг раз­верзлась перед бедной госпожой Авророй!»

Сочувствуя сестрам и братьям погибшего, Тютчев считал, что самой «душераздирающей жалости» достойна вдова. «Бедная Аврора! — писал он. — Она его страстно любила…»

* * *

Белесый свет июньских ночей доводил Аврору до безу­мия, поэтому шторы не поднимали даже по утрам. Похожая на привидение, она принимала соболезнующих при свечах, и те, облегченно вздохнув в конце визита, быстро покидали эту юдоль скорби. Дом погружался в безмолвие. Прислуга рано расходилась по комнатам, боясь тревожить хозяйку, вздрагивавшую от всякого вопроса, обращенного к ней.

Тютчев был один из немногих, которых Аврора хотела видеть. «Я не без страха пошел на этот зов, — описывал он жене их тягостное свидание. — Она долго обнимала меня, рыдая, и это меня успокоило. Она сейчас же начала мне говорить о нем (о Карамзине. — Л.Т.) и вызывать меня на то же — и все это пред его большим портретом во весь рост, стоявшим в двух шагах от нас и смотревшим на нас своими грустными и добрыми глазами, как живой».

…Поздним вечером старый Семен всегда обходил дом. В эти скорбные дни он привычно останавливался у хозяй­ской спальни, прислушивался и, не уловив ни звука, шел к себе вниз, крестясь и бормоча: «Знать уснула, голубушка… Дай-то Бог!»

Принужденная сдерживаться на людях, Аврора ждала ночи, чтобы дать волю отчаянию. Но и здесь ей прихо­дилось быть настороже — не услышал бы Павел. Зная, что за природной веселостью сына скрываются крайняя впечатлительность и нервозность, она таила от него свою боль. Пятнадцатилетний, сильно вытянувшийся сын жался к ней, словно потерявшийся щенок.

Первый раз он столкнулся со смертью человека, привыч­но близкого. Исчезновение Карамзина — навсегда — не укладывалось в голове. Павел очень жалел мать, со страхом глядел в ее изменившееся лицо.

Перекрестив сына на ночь, она старалась побыстрее отослать его и остаться одной. Павел все понимал и для вида подчинялся. Но через некоторое время в длинной ночной рубахе он неслышно пробирался к ней и опускался на ковер рядом с постелью.

Аврора лежала ничком, не сняв черного вдовьего платья, и, зарывшись головой в подушки, кричала в них тонким пронзительным голосом.

Павел запускал пальцы в свои густые темные волосы и с ожесточением тер голову. Время от времени он проводил рукой по дрожащей спине Авроры и, всхлипывая, уговаривал ее:

— Будет, маменька… Что же делать! Не надо так пла­кать, маменька.

* * *

Шестнадцатилетний Павел успешно сдал экзамены в Санкт-Петербургский университет и был зачислен на юридический факультет.

Когда сын отправлялся на лекции, Аврора занимала вре­мя тем, что требовало ее сердце: ездила, как она говорила, — «к Андрею».

Мысль поставить над его могилой церковь — памятник — всецело захватила ее. Есть сведения о ее участии даже в работе над проектом. Все ею было продумано и учтено. Она сама заказывала утварь из золоченого серебра и облачения для духовных лиц. Внутренним оформлением и росписью церкви занимались известные мастера. Из демидовской коллекции православных святынь Аврора перенесла сюда несколько икон большой художественной ценности, да и ма­териальной тоже — в ризах мерцали драгоценные камни.

Эти хлопоты рождали у вдовы чувство близости с тем, кто покинул ее навсегда и все-таки продолжал жить в ее сердце.