…В тот весенний день 1860 года она уже с утра была беспричинно, казалось, встревожена, не находила себе места и не покидала дома, несмотря на множество запланирован­ных дел. От прислуги ей стало известно, что Павел уехал еще спозаранку. Куда? Никто не мог дать ответа. Лекции начинались много позже. В ответ на ее расспросы горничная сказала, что видела барина, стоявшим у дверей материнской спальни. Он словно прислушивался, не поднялась ли она, и, минуту-другую потоптавшись, быстро спустился вниз. В вестибюле Семен накинул ему на плечи студенческую шинель и, как всегда, перекрестил вдогонку.

Словом, ничего в этот день необычного замечено не было. Но беспокойство не покидало Аврору. Она все ходила вдоль больших окон зала на втором этаже, откуда хорошо просматривалась улица с пешеходами, идущими по тротуару на противоположной стороне, и темные короба экипажей, шум от которых то усиливался, то затихал.

Так шел час за часом, приближался полдень. Аврора уже хотела было пройти в свой кабинет и отвлечься чтением, как снизу до нее донесся чей-то сдавленный крик.

В мгновение ока Аврора очутилась на середине парад­ной лестницы и увидела, как в распахнутые двери, при­держиваемые дрожавшим и беззвучно хватающим ртом воздух Семеном, трое на руках вносили Павла. Руки его безжизненно свисали из-под накинутой на тело шинели. Все поплыло перед глазами Авроры, теряя сознание, она покачнулась и наверняка расшиблась бы, если б кто-то из прислуги не подхватил ее.

— Вы слышите меня, Аврора Карловна! Павел Павло­вич жив. Жив, голубушка, жив! Все обойдется…

Приоткрыв глаза, Аврора увидела перед собой лицо не­знакомого мужчины, доктора, который, приведя ее в чувство и дав указание горничной, направился к раненому.

Скоро стала ясна суть трагического происшествия. На Крестовском острове Павел дрался на дуэли с одним из офицеров Конногвардейского полка. Тот прострелил ему обе ноги, сам же остался невредим.

Военно-уголовный кодекс, хотя и смягченный — во времена Пушкина дуэль каралась «высшей мерою нака­зания», — предполагал лишение чинов и прав состояния. Однако следственная комиссия посчитала достаточным выдержать виновников два месяца «под арестом в крепости на гауптвахте».

…Демидова добилась аудиенции у государя. Выслушав ее взволнованный рассказ, Александр II с сочувствием от­несся к материнскому горю. Сын Николая I, поддерживая традицию благоволения к Авроре, разрешил ей «во всякое время свободный вход в каземат» Петропавловской кре­пости. Кроме того, учитывая тяжесть ранения, Павла могли беспрепятственно посещать и доктора.

Ровно месяц отсидел Демидов в Петропавловке. Что ни говори, это было тяжелое испытание, несмотря на все старания матери ободрить его. Говорили даже, что она оклеила сырые стены камеры обоями, а обед заключенному доставляли из ресторана. Впрочем, возможно, это были досужие вымыслы. Хотя Аврора, за которой все призна­вали крайнюю скромность и нежелание привлекать внима­ние к своим огромным капиталам, пренебрегала мнением общества, если дело касалось сына.

К тому же эта несчастная дуэль пришлась на время подготовки к выпускным экзаменам в университете. Мать уговаривала сына меньше размышлять о вчерашнем, а боль­ше о будущем, и тот при тусклом свете, который пробивался сквозь маленькое зарешеченное оконце у потолка, до рези в глазах сидел над конспектами и учебниками.

…Осенью Демидов получил диплом об окончании Санкт-Петербургского университета. В благодарность своей альма-матер он положил в банк деньги на стипендии наиболее одаренным студентам «по разряду администра­тивных наук».

Наступала пора зрелости, и Аврора Карловна решила передать сыну управление уральскими заводами. Дядюшка Анатоль с этим согласился, предпочтя, ничем себе не утруждая, получать от племянника определенную часть дохода.

Павел серьезно отнесся к своему новому статусу главы огромной демидовской империи. Понимая, что его юриди­ческого образования тут недостаточно, он некоторое время штудировал экономические науки в Париже, а вернувшись домой, поступил на «выучку» к Дмитрию Ивановичу Менделееву, для которого построил новую химическую лабораторию, где, в частности, проводились анализы и тагильских руд.

Летом 1863 года Демидов, пригласив с собой ученых, «специалистов-практиков», поехал на заводы. Прибыв на место, он взялся за проблемы социальные и производствен­ные. Так, ему удалось решить многие конфликтные вопросы между рабочими и управленческой верхушкой.

А в Нижнем Тагиле был основан первый завод по про­изводству стали бессемеровским процессом. Изделия из нее на международных выставках неизменно признавались лучшими. Менделеев свидетельствовал, что в то время никто в мире не мог конкурировать с Россией по качеству металла, который производился на демидовских заводах.

Благодаря совсем еще молодому, двадцатипятилетнему хозяину на Урале начался настоящий бум по поиску и раз­работке новых месторождений каменного угля. Огромные средства были вложены в приобретение современной евро­пейской техники, в модернизацию производства. К чести Демидова, не имея собственного инженерного опыта, он сумел превосходно воспользоваться советами настоящих знатоков своего дела. Металлургическая промышленность Урала на этом этапе обрела верный курс развития.

…После уральской экспедиции Демидов явился к ма­тушке хотя и усталый как никогда, но окрыленный чувством выполненного долга. Теперь он разговаривал в обществе о серьезных вещах: о золотых приисках, каменноугольных копях, конкуренции на мировых рынках металла, английских машинах, достижениях инженерной мысли в горнодобыва­ющей отрасли.

И вправду, светские собеседники слушали Демидова внимательно и с удовольствием — мало кому доводилось побывать на далеком Урале. Краем глаза загоревший и будто раздавшийся в плечах Павел замечал: среди дам и девиц на него развернулась настоящая охота.

Когда он, смеясь, рассказал об этом матери, то удивился, насколько серьезно и даже с одобрением их хитроумных уловок она слушала его.

Аврора Карловна мечтала видеть сына женатым. Это казалось ей единственной возможностью упорядочить его жизнь, отвлечь от сомнительных знакомств. Мало того что все кто попало пользуются его карманом, они еще и втяги­вают его в скверные истории.

Однако все разговоры на эту тему Павел пресекал.

— Маман, неужели вы не видите, что я не готов составить чье-либо счастье. Прикажите мне жениться — я сделаю это, как послушный сын. Но знайте, вы увеличите число несчастных на этом свете на две единицы. Одна — я, другая — моя жена. Как-то не по-христиански, ей-Богу. Вы же говорите, что во мне мало серьезности и постоянства, что я сумасброд.

— Поль, — отзывалась Аврора Карловна, — все это пройдет. Ты добр, мягок, ты сердечен, наконец. Ты способен слушать, понимать, сочувствовать. Поверь мне, для женщи­ны эти качества значат очень многое. Сколько их страдает от сухости мужей, от холодной сдержанности, за которой они якобы прячут свои истинные чувства. О нет! «Что в сердце, то и на устах» — так, кажется, сказано в Писании. А у тебя характер легкий. С тобой можно объясняться, рассуждать. А коль так, недоразумения, обиды выговариваются. От этого легче, и всем бедам конец.

— Какой же прекрасный мой портрет вы нынче нари­совали! А я ведь знаю почему, маман. Хотите навести меня на разговор о тех трех девицах, с которыми я имел честь благодаря вам познакомиться. — И Павел назвал три очень известные в свете фамилии.

— Хотя бы и так, Поль! Ведь верно — барышни слав­ные. А тебе надо бы подумать и о будущем.

— Славные, маман, славные! Кто же спорит? А дочка Барятинских и того славнее. Я уже наслышан обо всех ее достоинствах и талантах — княгиня Бетси во всех подроб­ностях рассказала. Проходу не дает! Где ни увидит, так и сразу: «Потанцуйте с моей дочерью!» По мне, так уж лучше раз — ив Неву! Или нет, зачем в Неву? На каторгу пойду, но не женюсь.

Аврора рассмеялась и, взяв с мраморной столешницы веер, легонько стукнула сына по затылку.

* * *

Все это шутки, конечно! Если уж думать о будущем, то вовсе не о невестах, а о деле, настоящем мужском деле. Павел вовсе не хотел ограничить свою жизнь кабинетом ученого или кошмарной участью главного управляющего необозримых семейных владений.

В конце концов, его дедушка Николай Никитич был дипломатом. Так почему ему, дипломированному юристу, не попробовать себя на этом поприще?

В середине 1864 года Демидов был причислен к Ми­нистерству иностранных дел и получил направление на службу в посольство России во Франции. Впереди вновь замаячил Париж.

На перепутьях, когда Павел уже был в Германии, рано утром в раскрытое окошко гостиницы, где он провел ночь, до его слуха донесся басовитый голос:

— Ваше сиятельство, пожалуйте.

Демидов осторожно выглянул и увидел карету, кото­рая, похоже, направлялась в Россию. Тут же из дверей появились две женщины. В одной он сразу узнал княгиню Барятинскую. Другая, не знакомая ему, в серой накидке, шла за ней. Ее голова была наклонена. Он заметил тяже­лый узел волос, прикрытый полями соломенной шляпки с обвисшим цветком, и небольшой баул в руках.

Они быстро сели, и дверца кареты за ними захлопну­лась. Павел подумал, как славно, что вчера вечером он ненароком не столкнулся с Бетси внизу. Между тем карета Барятинской выбралась на большак и покатила в направ­лении родных краев. Павел долго смотрел ей вслед, пока она вовсе не скрылась из вида…

3

Зимой 1865 года у императрицы Марии Александровны появилась новая фрейлина — княжна Мещерская.

Ходили слухи, что опекуншу девушки, княгиню Барятинскую, как иронизировал кое-кто из ее светских знакомых, «все еще не уклонявшуюся от роли поглотительницы сердец», стала раздражать молоденькая пле­мянница. Шереметев же прямо называет причину того рвения, с которым Елизавета Александровна добивалась для Мари места фрейлины. Причина весьма банальна: ревность. Если, как он писал, княгиня испытывала к Ме­щерской все большее «нерасположение», то «совершенно обратное произошло с князем. Тот, казалось, все более и более привязывался к девушке и, сам, быть может, того не замечая, просто-напросто влюбился в нее».

А потому искушенная в подобных ситуациях супруга постаралась, чтобы ничего не подозревавшая Мари обрела приют во фрейлинских комнатах Зимнего дворца.

Появление здесь Мещерской не могло остаться неза­меченным. Новенькая очень отличалась от придворных дам и девиц. В ней не было заметно ни малейшего стара­ния побыстрее освоиться в новой обстановке, обзавестись знакомствами. Эту неразговорчивую, меланхоличного вида особу не интересовали все те разнообразные события, разговоры и треволнения, которыми, как полагалось, жил свет. От нее веяло холодным спокойствием, что, видимо, раздражало дам, и при случае они давали новенькой это понять. Не случайно Шереметев называл Мари «загнанной большинством».

Придворная жизнь, однако, шла своим чередом. Княж­на, хотя и чувствовала себя не очень уютно под пренебре­жительными взглядами дам, была обязана являться на все светские развлечения.

Как-то у Кочубеев состоялся костюмированный бал. Блестящее общество, неузнаваемо и причудливо разодетое, заполнило особняк хозяев. Со слов не спускавшего с Мари глаз влюбленного корнета мы знаем, как она выглядела в тот вечер.

«Задумчивая, словно подавленная грустью, почти непод­вижная» она была «ослепительно хороша… Белая хламида спадала у нее с плеч, голову украшала диадема с одним блестящим алмазом. То было изображение сфинкса, и сама она выглядела молчаливой, загадочной, как сфинкс…»

Шереметев был в восторге. Слыша обрывки фраз и на­блюдая то особое выражение, которое появляется на лицах мужчин при виде красивой женщины, он с радостью отме­тил, что его знакомая «произвела сильное впечатление».

Итак, далеко не один Шереметев любовался прелестной молчуньей. У общества словно открылись глаза. От бала к балу о Мари говорили все больше и в самых лестных сло­вах. Теперь уже признавали: «Княжна Мария Мещерская была красавицей. В ней было что-то восточное, и ее боль­шие бархатные глаза очаровывали всех. Она пользовалась исключительным успехом».

Немало самых блестящих кавалеров искали возмож­ность обратить на себя внимание молчаливой красавицы. Увы, неожиданное обстоятельство охладило пыл дворцовых ухажеров: в свете заговорили, что в Мещерскую влюбился царский сын, великий князь Александр. Перебегать ему дорогу охотников не находилось.

Княжна и великий князь сразу же привлекли к себе всеобщее внимание. Публика была заинтригована: сколько очаровательниц во всеоружии целого арсенала испытанных женских средств пытались завлечь Александра в свои сети. Девицы на выданье и бойкие женушки, каждая по своим соображениям, подбирались к нему и так и эдак, но все напрасно.