— Мир вам, — отвечал пастух. — Если не хотите быть замеченными, то ступайте в каштанник и оттуда пробирайтесь до buco de Rocca-di-Papa.

— Он верно говорит, — сказал мне мызник. — Уж рассвело, и поздно возвращаться в Мондрагоне. Пойдем.

Мы бросились вон из шалаша; нам пришлось перешагнуть через обезображенное лицо Кампани, который упал на спину и лежал у двери.

Далее, под каштановым деревом, валялся другой труп, грудь его была прострелена горстью крупной дроби.

— Ага, вот куда дополз! — сказал Фелипоне, наклоняясь к убитому. — Он самый, и я убил его! Вот и заряд моего двуствольного ружья. Посмотрим, точно ли он умер… Да, уж остыл!

— Вперед, скорее! — сказал я. — Солдаты уже близко.

— На таком расстоянии они не страшны. Хоть я и толстенек, а бегаю хорошо, А вы умеете бегать?

— Надеюсь. Но пойдем скорее… что вы тут делаете?

— Ищу в кармане у этой собаки одну вещицу… Вот она! Постойте… Надо плюнуть ему в рожу… Ну, теперь с Богом.

Мы углубились в лес, сначала по направлению к Грота-Феррата, потом повернули влево, на извилистую тропинку, которая, суживаясь мало-помалу, наконец совершенно исчезала на берегу живописно извивающегося ручья. Уже рассвело, и лес осветился алыми лучами зари.

— Вот мы и в безопасности, насколько возможно, — сказал мызник, ложась врастяжку на мшистую землю. — Ох, если б я знал, что мне придется столько бегать, попостился бы с неделю! Впрочем, ничего, еще ноги носят. А вам каково, молодец? О чем задумались? Или вы не рады, что избавились, наконец, от Мазолино?

— Избавился! Почем знать? Вы думаете, что он был туг?

— А вы разве никогда не видали его?

— Днем? Никогда.

— Ну, так знакомство ваше не будет продолжительно. Это я ему мимоходом пощечину дал.

— Как, брату Даниеллы!

— Я убил его, говорю это с радостью и даже с гордостью! Поделом дьяволу! Это ему за то, что он вздумал сильно приставать к моей жене, когда она одна ходила мыть белье у ручья. Даниеллуччия наденет траур; ничего, это ей к лицу! Женщинам траур всегда к лицу. А ведь славную свечу должна она поставить Лукулльской мадонне за то, что я избавил ее от такого негодяя-брата!

Таково было надгробное слово бандиту. Оживленное лицо Фелипоне выражало такое искреннее удовольствие, что я, несмотря на физическую усталость и нравственное изнеможение, невольно поддался его влиянию.

— Однако, — продолжал он, отдохнув немного, — мы еще не добежали до того места, куда надобно спрятать вас; лезть туда очень скверно. Но вам, может статься, это место покажется прекрасным, потому что живописцы на все смотрят не так, как другие люди.

— Прежде всего, — сказал я, — я желаю знать, чему вы можете подвергнуться за все услуги, которые мне оказываете.

— За вас ничему не подвергаюсь с тех пор, как Мазолино и Кампани убрались ко всем чертям. Либо ваше дело уладится, либо вы убежите со своей возлюбленной. Теперь вам известно, что не вы были самой важной птицей в Мондрагоне. Из-за князя я тоже не пострадаю; брат его, кардинал, при случае сам не откажется поблагодарить меня за то, что я выпустил его; да если пошло на правду, признаюсь вам… впрочем, об этом когда-нибудь после!

— Он верно сам тайно помогал вам в этом?

— Chi lo sa? А вот, если когда-нибудь узнают, что я доктору помог убежать, то придется мне посидеть в тюрьме дольше, чем хочется. Теперь мое дело спасать вас — по дружбе к Даниелле и к вам самим, потому что вы мне нравитесь; постараюсь, однако, и тут себя выгородить. Это будет легко сделать, если никто не откроет моего подземелья. Потому-то я и не хочу соваться туда среди белого дня. Я пойду теперь по большой дороге, под открытым небом, засунув руки в карманы, настоящим мызником. Солдаты спросят меня, куда я иду. Я уже приготовил ответ, запасся отговорками и стакнулся с приятелями. Долго вам рассказывать все это. Знайте только, что мне удобнее возвращаться через два часа, нежели теперь. Итак, вы обо мне не беспокойтесь, а ждите меня до ночи в том месте, которое я укажу вам.

— Отчего же мне не оставаться здесь? Место нравится мне и, по-видимому, совершенно пусто.

— Не совсем пусто! Через час придут пастухи или дровосеки. Надо найти такую глушь, где ни стад не гоняют, ни леса не рубят, а главное, куда полицейские солдаты не захотят соваться даже и пешком. Ну-ка, товарищ, пройдем еще немножко; соберитесь с силами!

— Признаюсь, я точно устал, особенно… особенно с тех пор, как увидел Мазолино, и это мучит меня. Души их не были сходны, но родственное чувство заговорит в ней, она будет плакать!

— Но скоро утешится, завтра же, когда вы ее покрепче обнимете.

— Завтра? Вы думаете, что она уже настолько оправилась от болезни, что может уйти из виллы Таверна?

— Если хотите все знать, теперь я могу все сказать вам. Она и не была больна, и не думала вывихнуть себе ногу; все это выдумали, чтобы помешать вам наделать глупостей. Бедняжка под замком.

— Как под замком?

— Так, в своей комнате, во Фраскати, Брат запер ее там, и Богу одному известно, что она вытерпела!

— Боже мой! Она и теперь еще не свободна?

— Будет свободна через два часа. Я пойду и тихонько отопру ей дверь. Разве вы не видали, что, пошарив около Мазолинова трупа, я достал из его кармана этот огромный ключ?

Фелипоне показал мне тяжелый ключ, обрызганный кровью.

— Обмойте его! — сказал я, вспомнив о том, как это обстоятельство может подействовать на Даниеллу.

— И руки также вымою, — сказал он, наклоняясь к ручью, — мне противна кровь этого скота. Я скажу своей крестнице: «Милое дитя, поплачь, это твой долг; но вместе с тем и порадуйся, я принес тебе добрую весть, Онуфрио убил твоего негодного брата, который хотел разграбить его тускуланские древности. Возлюбленный твой свободен, но по собственной охоте снова желает закабалиться в Мондрагоне с тем, чтобы оттуда бежать с тобой, когда будет можно».

— Но, добрый друг мой, почему бы ей не прийти прямо сюда, чтобы завтра же ночью бежать вместе со мной? Теперь я знаю дорогу.

— Но, мой любезный, есть ли у вас в кармане десяток тысяч франков, чтобы нанять маленькое судно у контрабандистов? В таком случае она, назло всем препятствиям, будет ждать вас у берегов Торре-ди-Патерно или Торре-ди-Ваяника.

— Увы, нет! Я забыл, что я не князь и увожу не богатую наследницу. Мне приходится идти самой обыкновенной дорогой, то есть предлинным и неудобным путем. Итак, проводите меня вечером в мое прежнее гнездо. Ступайте, освободите Даниеллу! Я сам спрячусь куда-нибудь. Впрочем, к чему все эти предосторожности? В моем настоящем положении можно надеяться только на Божью помощь. Разве не может случиться, что убежище, обещанное мне вами, уже занято теми бродягами, которых мы недавно встретили? Они также спасаются от жандармов и верно спрячутся туда же, если еще не спрятались.

— Я не дурак, чтобы опять подставить вас под их камешки. Будьте спокойны! Эта шайка не здешняя: жители Фраскати вовсе не такие негодяи и не такие отчаянные головы. Они очень хорошо знают Мазолино и не пошли бы с ним заодно. Ваши враги из другого околотка. Бьюсь об заклад, что они все из Марино, этого чертова городка! Теперь уж они прошли Ферентийский лес и в эту минуту все по домам. Разденутся, лягут спать, как добрые люди; а когда к ним нарядят следствие, жены их поклянутся Христом Богом и присягнут в том, что они ночью не вставали и не отлучались. Знайте, что моя пряталка в самом деле секретная: знают ее только Онофрио, который сам первый открыл ее, доктор, я, да жена моя. Эта добрая душа целые сутки кормила там нашего приятеля, пока я расчищал вход в свое подземелье. Итак, пойдемте; да здесь кстати лежит и моя дорога; я не хочу, чтобы видели, как я пробираюсь в трущобе, я пойду через Рокка-ди-Папа.

Мы снова пустились в путь, направляясь вверх по течению быстрого источника; он был так стеснен в крутых каменистых берегах своих, что мы иногда с трудом находили, куда поставить ногу, и перепрыгивали с берега, на берег, или шли по колено в воде, когда ручей, расширяясь, бежал по мелкому песчаному дну.

Как силен во мне врожденный инстинкт пейзажиста! Несмотря на усталость и на препятствия, встречавшиеся на каждом шагу, несмотря на тысячу дум, то мрачных, то упоительных, которые как в лихорадке мелькали передо мной, я беспрерывно увлекался неожиданными извивами и дикой прелестью этого таинственного ручья; так живописно он пробирался сквозь благодатную почву, покрытую роскошными цветами, так звонко журчал в скалистых берегах, пестреющих бархатным мхом. Мы бежали, как дикие звери, через льяны девственного леса; мне было грустно и больно ломать эти гирлянды плюща и повилики, топтать целые ковры ирисов и нарциссов, словом, расстраивать гармонию этой изящной и роскошной декорации. Здесь природа как будто разгулялась на свободе, и вдали от разрушительного влияния человека с особой щедростью расточала свои украшения.

Наконец утесы и кустарники расступились, и глазам моим открылся более обширный вид местности, в которой мы ползли будто в яме. То была очаровательная картина, озаренная первыми лучами солнца, Мы находились в глубине узкой, холмистой долины, поросшей густым кустарником и покрытой разнообразными буграми и рытвинами, свойственными вулканической почве. Многочисленные холмики, образовавшиеся по всей долине и защищенные во всех сторон целой цепью более крупных возвышенностей, делали это пустынное место самым надежным убежищем для меня. За ними расстилались ярко-зеленые поля, усеянные кустами, которые блестели от росы и сходили крутыми уступами в низменные долины Тускулума. С этой стороны вид замыкался развалинами небольшого водопровода, заросшего деревьями и ползучими растениями. Прямо перед нами отвесной стеной возвышался остроконечный утес, еще завешенный туманом, отчего он казался несколько далее, нежели был на самом деле; с вершины его тихо падал широкий каскад, ровный, как масса серебра, покойный, как утренний луч. Этот водопад показался мне красивее всех тиволийских, потому что окружающий его ландшафт величественнее и проще. Однако он не знаменит: никто его не посещает, не рисует, его даже никак не зовут; это просто buco, то есть яма Папской Скалы, Rocca-di-Papa: так называют маленькую деревеньку, выстроенную недалеко отсюда на вулканическом возвышении, и существования которой невозможно и подозревать с того места, на котором мы стояли.

Неизвестность прелестного водопада объясняется тем, что он исчезает именно в то время, когда туристы начинают свои странствия: как только кончаются дождливые месяцы, источник, образующий этот водопад, тонкими струями выливается в ближнюю трещину; таким образом, водопад находится в полном блеске только ранней весной и служит дополнением к дикой прелести этого места, сохраняемого природой как будто только для себя и для редких путешественников, начинающих свои прогулки с первых дней апреля.

Я видел этот водопад издали, в тот день, когда разговаривал с пастухом Онофрио у тускуланских развалин; но он сказал мне, что нельзя близко подходить к нему, потому что доступ слишком труден; и точно, с первого взгляда всякому покажется невозможным пройти сквозь сплошную чащу орешника и низкорослых дубов, покрывших все наиболее удобные склоны. Однако нам это удалось вполне: мне показалось даже, что этот подвиг был не так труден, как те, которые иногда приходится совершать в гористых перелесках моей родины, В здешнем краю нет одного препятствия, самого важного в чащах остальной Европы, а именно: здесь не бывает колючек. Тут вы не засядете, будто в клетке, в целой трущобе шиповника и дикой шелковицы, которые наполняют наши леса, так что самые отважные борзые собаки не решаются пробегать через них. Здесь природа не коварна и не злобна, хоть и оказывает иногда величавое сопротивление. Она больше угрожает, нежели вредит, соответствуя таким образом характеру своих обитателей, которые отважны и предприимчивы, но не упорны и совсем не стойки.

Впрочем, на этот раз я должен сознаться, что Фелипоне оказался крепче меня, то есть веселее и беззаботнее. Я был измучен: у меня были нервы, а у него только мускулы. Мы ползли, опираясь на руки и на колени, и, наконец, достигли одной из отлогостей отвесной скалы, куда, казалось, никогда не ступала нога человеческая, даже звериных следов не было видно. Справа стремился водопад, а прямо перед нами открывалась узкая трещина, глубоко бороздившая вулканическую гору. Трещина была изрыта уступами, по которым журчал настоящий источник, тогда как большой водопад образовался из случайных дождевых потоков. По мере возвышения в гору эти уступы углубляются в скалу и, наконец, совсем теряются в ней.

— Ступайте вверх, все по уступам этого маленького Водопада, — сказал мне Фелипоне, — тут всегда можно пролезть не замочившись, если только половчее приняться за дело. Жена моя лазила здесь, чтобы проведать нашего приятеля доктора. Я не мог идти сам, потому что у меня тогда очень зубы болели, а бедняжка моя жена всегда так бережет меня! Здесь я вас оставлю, а сам, как коза, пойду перепрыгивать до Рокка-ди-Папа; оно тут близехонько, а вы бы верно и не догадались; здесь в самом деле такая глушь.