Она встала из-за стола, подошла к окну и сквозь прорези жалюзи взглянула на школьный двор.

— Как вы считаете, не было ли у Евдокимовой каких-то особых причин так поступить? И ещё, мне непонятно, откуда у неё появилась подобная информация. Ведь то, что она сказала, это правда? — Директор повернулась лицом к Вороновскому и прямо взглянула ему в глаза.

— Да. Это правда, я усыновил этих детей сразу после их рождения. Племянница умерла в родах, и мы пошли с женой на этот шаг обдуманно, не с бухты-барахты. Что касается Евдокимовой, то у меня есть единственное предположение. Татьяна Николаевна сказала, что в беседе с ней Евдокимова обмолвилась, будто бы в то же самое время, когда происходило усыновление мальчишек, в нашей клинике рожала её сноха. Сам напрямую к этой больной я отношения не имел, её курировал один из наших сотрудников. История эта старая, я заглянул в архив и выяснил, что у снохи Евдокимовой должны были родиться две девочки, но одна из них была очень слаба и умерла, еще не родившись, в утробе матери. Видимо, в смерти своей второй внучки Евдокимова винит нас, и меня в том числе, поскольку тогда я был заместителем заведующего отделением, в котором всё это случилось. Поверьте, наши сотрудники бьются за каждую жизнь, и если так произошло, то помочь ей было не в наших силах.

— Страшно подумать, — задумчиво проговорила директор, всё так же глядя на школьный двор, — какую травму можно нанести детям таким неосторожным высказыванием, тем более если это всё проделано, как вы говорите, намеренно. Значит, вы считаете, что особых поводов ненавидеть лично вас у неё не было.

— Я думаю, что так. Вы меня, конечно, извините, но разве это имеет хоть какое-то значение? Есть повод, нет повода, разве это даёт право учителю поступать подобным образом?

— Вы совершенно правы, этот аспект не имеет весомого значения в данной ситуации. Мне хотелось бы вас спросить, Лев Борисович, а почему вы так долго не приходили, и что заставило вас пойти на этот разговор сегодня, ведь, насколько я поняла, прошло уже больше полутора месяцев?

— Понимаете, во-первых, я человек очень занятой, порой дела в клинике складываются так, что люди, нуждающиеся в моей помощи, не могут ждать. С этим связан напрямую вопрос о свободном времени. Часто я работаю даже без выходных, появляясь дома тогда, когда все нормальные люди видят уже седьмые сны. Два раза я освобождался раньше, но этого, видимо, было недостаточно для того, чтобы застать вас на рабочем месте. Сегодня первый день, когда я смог вырваться сразу после операции и прийти домой раньше обычного. А во-вторых, мы с Маришкой решили, что должно пройти достаточно времени, чтобы ребята смогли хотя бы немного прийти в себя и позабыть про эту историю. По крайней мере так нам посоветовала учительница детей.

— Вы говорили с ней об этом случае?

— Да, она позвонила нам домой спустя день после происшествия.

— Интересно, почему она не пришла с этим ко мне, я бы могла заняться этим раньше.

— В этом есть и моя вина, я просил её этого не делать, мне хотелось первому переговорить об этом с вами и, если честно, посмотреть на вашу реакцию своими глазами.

— А какой реакции вы от меня ожидали?

— Я думал, что, по сложившейся традиции, вы могли бы сделать замечание завучу, так сказать, не вынося сор из избы, встав на её сторону.

— Да, так обычно и поступают, вы правы, но случай необычен. Я считаю действия Евдокимовой, мягко сказать, аморальными. У меня, к сожалению, не так много времени, как хотелось бы. Что вы предлагаете конкретно?

— Этот работник профессионально непригоден для работы с детьми.

— Вы понимаете, что такими кадрами я разбрасываться не могу? — чуть жёстче спросила она.

— Понимаю, но вы же сами сказали, что здесь случай особый. Речь идёт о профессиональном преступлении, направленном против детей. Иначе, как мне это ни прискорбно говорить, я вынужден буду обратиться в суд.

— Это ваше решение?

— Да.

— Я поняла вашу позицию, Лев Борисович, и целиком её поддерживаю, но боюсь, что возникнут трудности определённого порядка, которые я сейчас называть не стану. Давайте договоримся так. Вы или ваша жена, если вы не сможете по каким-то причинам подойти сами, придёте в этот кабинет ровно через неделю, и мы продолжим начатый разговор. Мне необходимо время, чтобы во всём этом разобраться досконально.

— Ничего не имею против, — ответил Вороновский. — Ровно через неделю я постараюсь прийти сам. Всего доброго.

Вороновский вышел из кабинета, не обращая внимания на разъярённую фурию у дверей, и направился к выходу, когда по селекторной связи услышал:

— Алла Игнатьевна, Евдокимову ко мне в кабинет, срочно!

— Бегу, — ответила секретарь и неожиданно для Вороновского весьма лихо сорвалась с места. Глядя на её бесформенные габариты, ни за что нельзя было бы ожидать от неё такой прыти, и Вороновский подумал в который раз, что внешность бывает весьма обманчивой.


На скамейке первого этажа сидели Гришка с Андрейкой, притихшие, слегка испуганные, явно дожидающиеся отцовской нахлобучки. Подойдя поближе и увидев их несчастные мордашки, Лев чуть не засмеялся от нахлынувшего чувства теплоты и сострадания к двум мученикам.

— А не пойти ли нам втроём, чисто мужской компанией, в кино, как вы считаете? — спросил он, с удовольствием наблюдая за тем, как проясняются их лица.

— А как же разговор? — поднял на него свои сияющие глаза Гришка.

— Я думаю, он от нас никуда не убежит, поговорить мы с вами сможем и вечером, — резонно ответил он.

— А как же мама, она же нас ждёт? — испуганно возразил Андрей.

— Я думаю, что и этот вопрос можно уладить, — успокоил его отец, доставая мобильник. — Или вам будет тяжело нести рюкзаки? — нахмурился он, делая вид, что об этой очень важной стороне вопроса он случайно забыл.

— Да что ты, па, чего там нести-то? — воскликнул Гришка.

— Ерунда, — поддержал брата Андрей.

— Но там придётся сидеть вместе, а вы вроде бы в ссоре?

Ребята хотели что-то ответить, но, переглянувшись, замолкли, а потом, посмотрев на отца и поняв, что он над ними смеётся, дружно расхохотались.

— Пойдём, а то опоздаем, — потянул его за рукав Гришка.

— Правда, билетов может не хватить, пойдём скорее, там такая киношка классная идёт! — нетерпеливо присоединился Андрей.

— Ну ладно, тогда давайте поторопимся, — согласился Лев, надевая перчатки.


В это время в кабинете директора сидела завуч и изумлёнными глазами смотрела на лист бумаги и ручку, лежащие на столе.

— Вы серьёзно мне это предлагаете? — возмущённо произнесла она.

— Разве похоже, что я вызвала вас для того, чтобы повеселиться? Серьёзнее не бывает. Сейчас вы возьмёте ручку и напишете заявление об уходе по собственному желанию. Знаете, у меня эта история в голове не укладывается. Как вы могли на такое пойти? — холодно проговорила директор.

— Я не пойму, из-за чего подняли весь этот шум, я что, сказала неправду? — Она с обидой поджала губы и с укором посмотрела на директора. — Если вы по всякой ерунде станете увольнять людей, проработавших в школе с моё, вам не с кем будет работать. Подумаешь, проблему нашли!

— Это решаемая проблема. Сейчас вы напишете заявление, и она сама собой сойдёт на нет. Если вы даже не можете понять, о чём идёт речь, вам действительно нечего делать в школе.

— А если я не стану писать? — спокойно спросила она, отодвигая от себя лист и ручку.

— Тогда отец детей подаст на вас в суд. Нашей школе не нужны лишние проблемы, поэтому вы сейчас всё напишете так, как положено, — уверенно надавила она.

— Запомните, — сказала завуч, вставая и отодвигая ногой стул. — Я по своей воле отсюда никуда не уйду. Я здесь работала, когда вы ещё школу не окончили, так что вы мне не указ. Хотите уволить — пробуйте, сомневаюсь, что у вас это получится, а я помогать вам в этом не намерена.

Она с презрением глянула в глаза Гончаровой, развернулась спиной и, не попрощавшись, вышла из кабинета, со всей силы хлопнув дверью.

* * *

Марина из-за шторы видела, как её ненаглядные мужчины возвращались из кинотеатра домой, но, чтобы не смущать их лишний раз, лишая ощущения полной жизненной самостоятельности, она на всякий случай отошла от окна подальше. Любимые макароны по-флотски дымились в огромной чугунной сковороде, занимавшей добрую половину плиты; на столе были разложены приборы, расставлены чашки, в общем, все было готово по полной программе к встрече враждующих сторон и добровольного миротворца в лице главы семьи.

Ребята помыли руки, сели за стол и, нахваливая от души мамину стряпню, принялись уничтожать стратегические запасы «флота». Как близнецы ни старались, по очереди бросая через стол реплики, родителям было ясно, что ни о каком перемирии не было даже речи. Мальчишки сидели, яростно работая ложками, в основном уткнув носы в тарелку и не говоря друг другу ни слова. Когда же их взгляды случайно пересекались, между ними словно пробегал электрический разряд: на миг они оба непроизвольно задерживали дыхание, бледнели и старались поскорее отвернуться, чтобы не дать родителям повода для подозрения и беспокойства, продолжая стучать ложками в ускоренном режиме.

Несколько раз Маришка и Лев понимающе переглядывались и недовольно вздыхали, в уме прикидывая, как лучше разрядить ситуацию. Видимо, ссора вышла действительно серьёзной, если мальчишки, не сговариваясь, начали скрытничать, впервые не допуская старших в свой детский мир. Если раньше и происходила какая-то ссора, всё было ясно и понятно ещё до того, как она выливалась во что-то стоящее, виновнику неприятностей выносилось порицание и доступно объяснялась причина недовольства окружающих.

В этот раз всё было иначе. Внешне казалось, что конфликт был уже полностью исчерпан и томагавки глубоко закопаны в землю. Коллективная мужская вылазка должна была поставить жирную точку в деле примирения враждующих сторон. Но выходило всё по-другому, странно и непредсказуемо. Мальчишки усиленно делали вид, что статус-кво восстановлено и всё в полном порядке, но старшие чувствовали: на этот раз вопрос не был пустяковым, поэтому вечером, уже после ужина, поняв, что с мёртвой точки так ничего и не сдвинулось, Вороновский, слегка кивнув Маришке головой, отправился в детскую.

Каждый день из года в год происходило приблизительно одно и то же. Когда наступало время ложиться в постель, у каждого из мальчиков вдруг невзначай находилась масса срочных дел, о которых они по какой-то невероятной случайности просто забыли в течение дня или на них совершенно не хватило времени, потому что, помимо них, существовали не менее важные и неотложные вопросы.

Каждый раз, пытаясь уложить близнецов в постель, Маришка затрачивала почти час на то, чтобы свет в комнате наконец-то погас. К слову сказать, то, что в комнате не горел свет, ещё совсем не означало, что Гришка и Андрей угомонились. Случалось, в тишине квартиры было слышно, как они переговариваются шёпотом, называя ходы шахматной партии, которую доигрывают устно, закрыв глаза и представив игровую позицию в уме. Иногда это было что-то другое, необязательно шахматы, но непременно запрещённое и во что бы то ни стало после отбоя.

Сегодня свет был погашен в считанные секунды, и в комнате, как ни прислушивались родители, царила полнейшая тишина. Вороновский постоял немного за дверью, рассчитывая услышать что-нибудь, что явилось бы предлогом для внеочередного вторжения, но потом, бросив это бестолковое занятие, открыл дверь и шагнул в темноту.

На первый взгляд неискушённому человеку могло показаться, что дети крепко спят, отвернувшись к стенкам и уткнувшись носами в подушки, но Вороновский, войдя в комнату, сразу понял: это не так. Оба брата лежали неподвижно, затаив дыхание, и всем своим видом стремились показать, что отец немного опоздал и его визит крайне неуместен.

— Значит, почти спим? — поинтересовался Лев, присаживаясь на стул около письменного стола.

Из коридора падала узкая полоска электрического света, как бы разрезая пространство комнаты на две равные половинки. Андрей засопел, ничего не ответив; Гришка, мотнув головой, тоже промолчал, только закопался в подушку ещё глубже.

— Я, наверное, облегчу вам жизнь, сказав, что внешняя сторона конфликта мне уже известна и в этом плане вам ничего не нужно мне объяснять, — продолжил Вороновский так, будто на свой первый вопрос получил утвердительный ответ. — Мне не ясно только одно. Я понимаю, жизнь так устроена, что не всегда тишь да гладь, да божья благодать. Но я даже не могу измыслить такой причины, которая могла бы разрезать меньше чем за день родных людей настолько, чтобы они стали вдруг непримиримыми врагами.

Он помолчал немного, ожидая ответа на свои слова, но мальчишки упрямо молчали, думая каждый о своём и затаив друг на друга глубокую обиду.