Она, видимо, твердо вознамерилась, не откладывая, вытянуть из меня всю правду; я подумала, что лучше сразу прояснить свое положение.

— Я из семьи бедных батраков. В последнее время я работала горничной в отеле. И вы бы меня очень обязали, если бы отложили дальнейшие расспросы до тех пор, пока я не распакую багаж.

Моя откровенность произвела на нее странное действие: она надулась и запыхтела, кровь бросилась ей в лицо. Это была напористая, привыкшая властвовать женщина с крупными чертами лица, дряблыми, отвисшими губами и выпученными, как у рыбы, глазами.

— Ехать в одной каюте с простой горничной! Куда уж дальше! Я этого не потерплю! — закричала она. — Сейчас же пойду к капитану! — И добавила, прежде чем захлопнуть за собой дверь: — Можете паковать свои шмотки обратно! Вы со мной не поплывете.

Я все же разобрала свои вещи и как раз сидела на койке, размышляя, чтобы еще сделать, когда дверь распахнулась и в каюту ворвалась «миссис Воплощенная Леди» в сопровождении капитана корабля — коренастого, ладно скроенного мужчины с живым, румяным лицом и веселыми искорками в глазах.

Не зная, с чего начать, он замялся.

— Как я понимаю, мисс, у нас здесь возникла проблема…

Я встала ему навстречу и подала руку, которую он, внимательно меня разглядывая, нежно и несколько рассеянно пожал.

Он уже собрался было что-то сказать, но я его опередила. Тоненьким голоском, каким, я слышала, говорили в гостинице молодые леди, я пропищала:

— Позвольте представиться, меня зовут Дара Тулли. Чрезвычайно рада с вами познакомиться. — Посмотрев ему прямо в глаза, я нежно улыбнулась и, еще раз пожав его руку, сказала: — Очень приятно.

Мое светское произношение сбило его с толку, и он учтиво поклонился.

— Очень приятно, мисс. — Затем он подумал, что бы еще добавить, и сказал: — Надеюсь, каюта вам понравилась и путешествие будет приятным.

Жирная плоть «Воплощенной Леди» тряслась от негодования. Захлебываясь от ярости, она завопила, что я «просто девка, девка, девка и ничего больше, и нечего с ней так цацкаться», а потом приказала капитану вышвырнуть меня, мои вещи и сумку из каюты «или она пожалуется мистеру Сэмюэлю Кунарду».

Ее угрозы только вызвали у капитана улыбку. Он распрямился и расправил плечи.

— Миссис Понсонби, прошу вас, успокойтесь. Уверен, вы ошиблись. Нет никаких оснований для жалоб. Я думаю, вам чрезвычайно повезло, что вашей попутчицей в этом путешествии будет очаровательная юная леди с такими прекрасными манерами.

Она не успела ему ничего возразить, потому что он взял меня под руку и вывел из каюты со словами: «На одно словечко, мисс, прежде, чем я вернусь на мостик».

Плотно прикрыв за собой дверь каюты, он продолжил:

— Конечно, жить с такой заносчивой леди — приятного мало. Надеюсь, со временем она поутихнет и станет больше считаться с вашими чувствами. Мне бы очень хотелось, чтобы вы могли отсюда переехать, но, к сожалению, пароход перегружен, и я не могу выделить для вас другую каюту. Он улыбнулся и по-отечески положил руку мне на плечо. — Я понимаю, мисс Тулли, вам придется нелегко, но постарайтесь быть с ней терпеливой. Прогуляйтесь по палубе и, возможно, вернувшись, вы найдете ее более сговорчивой и общительной.

Он отступил на шаг назад, отдал мне честь и поспешил к мостику.

Когда я вернулась в каюту, меня встретило каменное молчание. Через несколько минут мне надоело, что со мной обращаются так, будто меня не существует, и я отправилась осматривать судно.

Моя каюта была расположена по правому борту корабля; посмотрев налево, я увидела, как на носу под окрики офицеров, пробираясь между грудами канатов, копошатся матросы. Осторожно продвигаясь к кормовой части корабля, я внезапно оказалась захваченной движением толпы, спешившей в сторону дешевых нижних палуб. Получая со всех сторон тычки, затертая между людьми, тащившими свой багаж и думавшими только о том, чтобы побыстрее добраться вниз и занять на время пути места получше, я волей-неволей была вынуждена проделать тот же путь.

На нижних палубах царил настоящий бедлам. Мне оставалось только порадоваться, что у меня есть каюта наверху, — пусть мне пришлось бы разделить ее хоть с людоедом. Повсюду стоял жуткий шум. Женщины орали на своих детей; младенцы сосали материнские груди, вопя при этом так, что разламывалась голова; мужчины сражались с багажом, пытаясь затолкать его под койки, и, выходя из себя, раздавали затрещины своим женам и детям.

На полу сидели какие-то растрепанные бабы.

Уже полупьяные и слезливые, они передавали по кругу полупустую бутылку джина и тянули песню, которая частенько раздавалась в те времена в разных тавернах и пивнушках.

Им никак не удавалось пропеть больше одного куплета:

«Колечко тебе подарил муженек —

Покрыто драгими камнями,

Взамен отдала ты тот нежный пушок,

Что прячет колечко промежду ногами.

Тра-ла-тра-ла-тра-ла-ла-ла-ла…»

Но что было дальше, они, очевидно, не знали, потому что, как только они заканчивали это «тра-ла-ла-ла-ла», все начиналось сначала.

Из потока шума, порожденного ворчанием и разговорами эмигрантов, сновавших взад-вперед, вырывались проклятия и ругательства. Помещение или не проветривалось вовсе, или почти не проветривалось, жара была удушающей, и к затхлости застоявшегося воздуха примешивались испарения давно немытых тел и детских испражнений. Несколько мужчин заметили меня и принялись нахально разглядывать, показывая на меня пальцами и причмокивая губами; я поспешила вернуться на верхнюю палубу, прежде чем они успеют до меня добраться.

Когда я поднялась, «Британия» как раз выходила из порта. Примерно через час мы уже были в Ирландском море и держали курс в Атлантический океан.

С наступлением сумерек миссис Понсонби и я разделись, готовясь отойти ко сну. Едва моя голова коснулась подушки, как я провалилась в глубокий сон. В какой-то момент посреди ночи корабль начало сильно качать, и я проснулась от стонов, доносившихся с койки миссис Понсонби. Я зажгла небольшую масляную лампу, закрепленную на стене каюты, и уже хотела спросить, что у нее болит, как вдруг ее лицо, зеленовато-серое от морской болезни, наклонилось над полом и она начала изрыгать на ковер содержимое своего желудка. Мне казалось, она никогда не остановится.

Она блевала без остановки не меньше пяти минут, пока весь пол каюты не покрылся рвотой. Вонь становилась невыносимой — этот запах обволакивал меня, как кладбищенский смрад. Он проник ко мне в горло — и я тоже почувствовала рвотные судороги.

Чтобы меня саму не стошнило, я, схватив туфли, одеяло и одежду, выскочила из каюты. На то, чтобы одеться, я не потратила и пяти минут. Мне повезло — никто не застал меня голой на палубе.

Я оторвала от нижней юбки небольшой кусок ткани и, постаравшись по возможности оттереть со своих босых ступней рвоту, надела чулки и туфли, потому что у меня уже начинали коченеть пальцы ног.

Наощупь пробираясь по палубе, я наконец нашла возле леера местечко, надежно укрытое от ветра, — под спасательной шлюпкой, висевшей на шлюп-балке. Туда я и забралась, завернув ноги в одеяло и укрывшись пальто.

Несмотря на то что деревянный настил палубы был очень жестким, я, вероятно, заснула как убитая, потому что следующее, что я помню, — это ощущение того, что чья-то грубая, шершавая рука пробирается вверх между моими бедрами. Я еще не успела проснуться и осознать, что происходит, как сильные пальцы сдавили нежные губы моей дырочки. Это наглое насилие мгновенно пробудило меня и наполнило негодованием и испугом. Я быстро скользнула рукой по внешней поверхности правого бедра и как следует ухватила рукоятку кинжала, спрятанного в чулке, а затем, выхватила его, вонзила между своими бедрами. Кем бы ни был этот человек, он испустил жуткий вопль, за которым, когда насильник вскочил на ноги, последовал поток самых грязных ругательств.

Его лица я не видела и могла различить лишь силуэт, потому что единственным источником света были бортовые огни у него за спиной. В их свете он мог видеть мое лицо, тогда как его собственное оставалось в тени.

— Шалава драная! Дешевка! Ты мне за это дорого заплатишь! — взревел он хриплым голосом.

Я почувствовала, что он пытается схватить меня за ногу. Тогда я быстро села и наклонилась вперед, держа в руке кинжал. Должно быть, он заметил, как блеснул клинок, потому что отступил на расстояние вытянутой руки.

— Ах ты, грязная, вонючая дыра! Да у меня все руки в крови! Дай только добраться до тебя — я тебе глотку-то порву!

Меня бросило в холодный пот, я готова была сойти с ума от ужаса. Сглотнув комок, стоявший у меня в горле, я угрожающе зашипела:

— Ну же, давай! Давай, попробуй! Только двинься ко мне — я обрежу тебе уши и затолкаю их в твою вонючую пасть!

Он отступил на шаг назад и остановился. Он уже готов был уйти, как вдруг обернулся ко мне. Его голос срывался от бешенства:

— Проклятая кровь… я бы разобрался с тобой прямо сейчас! Но запомни: с этой минуты я буду следить за тобой день и ночь. Ты от меня никуда не денешься! Разъязви тебе п…у, — ревел он, — я уж позабочусь, чтобы ты вместе со своей гнилой дырой сгинула под водой, прежде, чем мы доберемся до Нью-Йорка!

Этот человек был безумен — во всяком случае, его вспыльчивость нагнала на меня страху. Дождавшись, когда его шаги затихнут вдали, я подхватила одеяло и помчалась на нижние палубы, надеясь, что в компании буду в безопасности.

Я спустилась по ступенькам и оказалась в общем трюме, в угрюмом полумраке которого мерцали лишь одна-две масляных лампадки. Я боязливо вглядывалась в темноту, каждую секунду ожидая, что кто-то страшный выскочит оттуда и набросится на меня.

Тут я осознала, что мне никак не узнать, кто был тот человек, который угрожал мне. Ведь я так и не увидела его лица, которое все время оставалось в тени, тогда как он мое разглядел прекрасно. За время путешествия он сможет меня узнать. Помня, каким тоном он произнес свою угрозу, я ни на минуту не сомневалась, что каждое слово было сказано серьезно и что каждый день долгого пути он будет подстерегать меня, выжидая случая, чтобы столкнуть за борт. Представив себе, что меня могут столкнуть в море, я содрогнулась от ужаса. Я решила, что отныне буду перемещаться по судну с крайней осторожностью, держась настороже и внимательно следя за каждым движением любого мужчины, который выкажет ко мне какой-либо интерес или у которого поранена рука.

Нетерпеливо дожидаясь рассвета, я провела ночь под одной из немногих лампочек. До утра я не сомкнула глаз и не отрывала пальцев от рукоятки кинжала. Когда я наконец избавилась от затхлого воздуха нижних палуб и поднялась навстречу яркому свету нового дня, то чуть не ослепла. Довольно долго я растерянно моргала, пока мои глаза не привыкли к новому освещению и я не смогла оглядеться по сторонам.

Сверху, перегнувшись через перила, за мной с некоторым изумлением наблюдал одетый, как священник, высокий мужчина средних лет с добрым и открытым лицом.

Я была так напугана и так нуждалась в помощи надежного человека, что, увидев в его глазах интерес и внимание, без колебаний бросилась к нему.

— Я в страшной опасности! Вы поможете мне?

Он сразу посерьезнел, и на лице его выразилась озабоченность.

— Да, конечно. Что я могу для вас сделать?

Я подала ему руку и представилась.

— Меня зовут Дара Тулли.

— А я, — ответил он, — преподобный отец Роберт Блейк, священник пресвитерианской церкви. Вы, кажется, чем-то очень расстроены. Скажите, что я могу сделать, чтобы развеять вашу тревогу?

Мы стояли, склонившись над бортом, глядя на буруны, пенившиеся вокруг судна, и я рассказывала ему о ночном происшествии. По мере того как он узнавал о случившемся, его лицо становилось все более серьезным. Когда я наконец закончила свой рассказ, он еще долго, сурово сжав губы, смотрел на море.

— Что мне теперь делать? — встревоженно спросила я.

— Вы, мисс Дара, здесь ничего не сможете сделать. Я — смогу. С этой минуты и до того дня, когда мы прибудем в Нью-Йорк, я постоянно буду рядом с вами, буду охранять вас, следовать за вами неотступно, как тень, ночью и днем. Когда вы будете в каюте одна, дверь будет заперта, и вы не будете открывать ее никому — только мне.

Звук его голоса, густой, размеренный и мягкий, успокоил меня, я поняла, что теперь, под его защитой, нахожусь в безопасности.

Когда мы открыли дверь моей каюты, оттуда на нас хлынула совершенно невыносимая вонь. Я быстро заглянула вовнутрь — лампадка еще коптилась — и, разглядев миссис Понсонби, которая все еще лежала, закутавшись в одеяло и повернувшись лицом к стене, на своей постели, выскочила на свежий воздух.