— Сильная личность воплощает эти желания в реальность, — заканчиваю под его изумлённым взглядом. Вскидываю подбородок. Да, я знаю Фрейда, не ожидал?

Один удар, другой. И он взрывается громким хохотом. Запрокидывает голову, затылком упёршись в стену и прикрыв глаза. У него мягкий смех, ласкает слух, словно бархат. Низкий, с волнительными переливами. В этот смех можно влюбиться. Как и в задорные, совсем мальчишечьи ямочки на щеках.

Опираюсь бедром о подоконник и просто смотрю, как веселье искрится в каждой черте его лица. Как в уголках его глаз собираются лучики морщинок. Как дрожит артерия на широкой шее.

И рядом с ним я впервые ощущаю себя спокойно. Словно вернулась домой после тяжёлой битвы. И это так странно, что я теряюсь в этих ощущениях. Чувствую себя неловко и пытаюсь сбежать. Но Марк притягивает к себе, целует в макушку, оставляя на моих волосах свой запах.

— Надо поесть, — говорит, с весельем наблюдая, как я краснею, словно девчонка. — А то тощая совсем. Придется мелочь в карманы рассовывать, чтоб ветром не сдуло.

Выкручиваюсь из его рук и толкаю в плечо.

— Не видать тебе моих оладьев, Шут гороховый, — коварно щурюсь и прячу за спину миску с горкой все ещё теплых оладушков.

— О нет, — картинно прикладывает руку к груди. — Смилуйтесь, о, госпожа. Не дайте умереть голодной смертью.

Сбитая с толку не замечаю, как он ловко утягивает оладушек с тарелки и засовывает его в рот с таким довольным видом, будто получил бесценный трофей. Фыркаю и сдаюсь, обезоруженная его открытой улыбкой.

Обедаем мы в огромной гостиной, устроившись на диване. За панорамными окнами бушует гроза, а у нас: тихий смех, звон чашек с чаем, какая-то бестолковая комедия и рыжее пламя камина.

— Знаешь, — говорю, когда мы разделываемся с мясом и картофелем, а на тарелке не остаётся ни одного оладушка, — говорят, что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной. Но я бы хотела иметь такого друга, как ты.

— Легко, — улыбается, сыто потягиваясь. — Кстати, я забрал твою сумочку. Там документы и телефон.

— Ты ездил к Чехову? — сглатываю, вдруг ощущая лёд за грудиной. А что, если…

— Не смотри на меня как кролик на удава. Ему сейчас не до тебя. С утра улетел.

— И долго его не будет?

— Недели три. Так что можешь пока выдохнуть и жить спокойно. У меня.

— Что-о?!

Глава 7

Ветер лупит по плечам косым дождем, толкает в спину, подгоняет. Сумерки сковывают город духотой и надвигающейся ночью. Люди прячутся под зонтами и спешат укрыться в теплых объятиях кафешек, родных квартир или любимых. А я упрямо иду вперед, игнорируя промокшие ноги и холод, пробирающий до костей. Наплевав на косые взгляды прохожих и спрятавшихся за стеклами кафе людей.

… — Что значит: жить у тебя? — удивление распирает меня, как гелий воздушный шарик. Вот-вот лопну.

— Только то, что я сказал, — совершенно невозмутимый и наглый. Так бы и треснула чем-нибудь. Жаль под рукой только посуда. А подушки — это из другой оперы.

— Я не глухая, Марк. А вот у тебя, похоже, проблемы со слухом, — говорю, медленно и уверенно закипая от злости. Вот и предложила мужику «подружить». Идиотка. Давно ведь усвоила, что мужик не может дружить с женщиной, потому что один из них уже давно отымел второго во всех позах. Меня такие фантазии не посещали, потому что мое тело отзывается только на одного мужика. И это что-то странное и запредельное. То, чего никогда не было в моей жизни. Или я просто не помню?

А вот судя по предложению Марка и его лукавому взгляду из-под упавшей на глаза челки — в его больном мозгу как раз и блуждают такие мысли.

— Ты смешная, — вдруг улыбается он. И почему у меня ощущение, что он раскусил мои мысли? — Мое предложение, Кира, подразумевает лишь крышу над головой. Никакого секса. За этим к Климу.

Тело вспыхивает от одного только имени. А пальцы вдруг сами тянутся к рисунку на предплечье. Марк прослеживает мое движение, перехватывает руку и так же, как и Клим, закатывает рукав халата. Подушечкой большого пальца касается завитушки татуировки: две буквы «К», сплетенные незабудкой.

Поднимает на меня совершенно невероятный взгляд, сияющий таким неподдельным счастьем, что я невольно пячусь, пока не упираюсь спиной в бильце дивана.

— Что ты помнишь о себе, Кира?

— Не надо, Марк. Мы, кажется, уже все обсудили.

— Что ты помнишь о себе, Кира? До момента катастрофы.

Хмурюсь, растерянная его осведомленностью.

— Ты публичная личность, Кира Леманн. О тебе не знает только ленивый или человек, далекий от шоу-бизнеса. Я никогда не интересовался этой помойкой, но у меня есть связи, Кира. Мне понадобилось всего полчаса времени и один звонок.

Холод пересчитывает позвонки ледяными пальцами. Этот Марк…он совсем другой: злой, жесткий. Такой если поймает в ловушку — не отпустит. А я сейчас, похоже, в самой настоящей западне. Проклятье! Как же интуиция меня так подвела? Что пошло не так в этом времяисчислении? Почему со мной? И что будет с Димкой?

— Я знаю, что ты летела тем же рейсом, Кира.

— И что? — вопрос дается непросто. Горло сковал страх. Иррациональный. Как тогда, десять лет назад.

— Ты выжила. Ничего не помнишь. И у тебя такая же татуировка, как у…

— Все! Хватит!

Резко вскакиваю. Нервы звенят напряжением. Трещат, лопаются. Еще немного и скачусь в истерику. Выдыхаю, стискивая кулаки.

— Мне нужно уйти, — говорю, выверяя каждое слово. Никогда. Никогда со мной не было таких срывов. С того самого дня, как я пришла в себя. В пустой палате. С забинтованным лицом. С той минуты, как застыла перед зеркалом, сняв повязку. Одна. Без лица и прошлого.

— Я могу помочь тебе вспомнить, Кира, — Марк не шевелится и в его голосе сейчас только тепло.

Качаю головой. А кто сказал, что я хочу вспоминать? Пыталась однажды и на полгода загремела в психушку, пока не пришел Мэт. Он вытащил меня и Димку. Он…

— Просто дай мне уйти. Пожалуйста.

— Одежда в ванной, — неожиданно легко соглашается Марк. Я одеваюсь наспех, на автомате. В голове — сумбур. А в сердце…в сердце ураган, грозящий разрушить до основания мой привычный мир. Хочу ли я этого? Я не знаю.

Выбираюсь из ванной и натыкаюсь на Марка. Он протягивает мне визитку.

Беру ее осторожно: мягкий прямоугольник с белыми буквами на черном фоне. Марк Котов, психолог. И номер телефона.

Психолог, надо же.

— Я могу тебе помочь, Кира, — повторяет он. Ну да. Знаю я такую помощь.

— Хочешь покопаться в моей голове, Шут? — не сдерживаю сарказма.

— Хочу найти тебя…

Его последние слова до сих пор в голове. Зудят назойливым комаром. Теребят глупым: а может…

Не может, резко обрываю все глупые надежды. Слишком хорошо помню последствия такой помощи. Вбегаю в подъезд. Не дожидаясь лифта, поднимаюсь на седьмой этаж. В сумочке нахожу ключи, но дверь распахивается сама и на пороге стоит Мэт собственной персоной. Одетый с иголочки, окидывает меня оценивающим взглядом. Хмыкает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Шикарно выглядишь, детка, — насмешка сквозит в каждом звуке.

— А ты — нет, — парирую, отодвигая его в сторону.

— Ну как тебе подарочек, детка? Понравилось?

Стягиваю кроссовки, наступая на задники. Тут же избавляюсь от мокрой одежды. Молча вскидываю вверх большой палец.

— Я жажду подробностей, — бросает в спину, когда я шлепаю в ванную. Хрен тебе с маслом, а не подробности.

Но шанс на уединение растворяется, как снег по весне. Мэт снова застывает в пороге, наблюдая, как я избавляюсь от мокрого белья, как вытираюсь полотенцем, просушиваю волосы и надеваю байковую пижаму. Я давно привыкла к его похотливому взгляду, но сейчас это кажется чем-то неправильным. Как будто я предаю…Клима.

Да что за ерунда сегодня творится?

Скручиваю волосы в косу и замираю напротив Мэта, перекрывшего мне рукой проход.

— Я очень устала, Мэт, — выдыхаю устало. Вымотали меня эти эмоциональные качели. Ничего не осталось. Выжата как лимон. — И все еще зла на тебя. Так что будь добр — исчезни.

— Исчезнуть? — понижает голос, чуть подавшись ко мне.

— Ага. Дверь захлопнешь, — и подныриваю ему под руку.

Усталость сделала свое дело: вымотала, стерла напрочь осторожность. Именно поэтому я пропустила момент, когда Мэт вышел из себя.

Инстинкт самосохранения отказал напрочь. Резкий рывок и острая боль, как будто скальп сняли. Жесткие пальцы в волосах. Напротив злые глаза, до краев залитые яростью и похотью. Черт бы тебя побрал, шут проклятый! Выбил из колеи.

Мэт впечатывает спиной в стену.

— Что, зубки решила показать, детка? — почти рычит, накручивая на кулак волосы. Другая держит за горло. Сожми чуть сильнее и все — прощай, Кира. Дура! Сглатываю, предпочитая молчать. Сейчас нужно только это. Быть покорной. Мэт это любит. — Забыла, где я тебе нашел?

Мотаю головой. Разве такое забудешь? До сих пор не сплю без снотворного.

— Не слышу! — рявкает, сдавливая горло. Цепляюсь пальцами в его запястье.

— Я…все…помню… — сиплю, хватая ртом воздух.

— А мне кажется — забыла, — ухмыляется. — Так я сейчас напомню.

Рывок и щеку царапает шершавая стена, а мужская ладонь упирается в мое лицо. Вжикает молния. Пряжка ремня ударяется об пол. Закрываю глаза. Нужно просто перетерпеть. Не девочка уже, справлюсь. Он стягивает с меня пижамные брюки, коленом раздвигает мои ноги. Болезненный шлепок по ягодицам, звоном отзывающийся в висках. Трется головкой члена о совершенно сухую плоть. Рычание смешивается с матом.

На моих губах мелькает усмешка. Что, Мэт, не нравится, когда тебя не хотят? Краем глаза вижу, как он смачивает слюной пальцы, а следом — ведет ними по половым губкам, раскрывая их. Сжимаюсь вся, но получаю новый шлепок.

— Будешь зажиматься, оттрахаю на сухую.

Закусываю губу, ощущая, как он вводит в меня сразу три пальца. Короткая боль обжигает. Я знаю, как справиться с этой болью. Надо просто закрыть глаза. Потому что в голове не он. В голове другие руки, и мужчина совсем другой. Может, все дело в этом? Сработал защитный механизм? А если…

— Он не простит, — выдыхаю, совершенно не надеясь, что Мэт услышит. Но он вдруг замирает. Убирает свою ладонь с моего лица.

— Что ты сказала?

— Изнасилуешь — Клим не простит, — повторяю, ошалевшая от собственной идеи. Все еще распластанная по стене, с его пальцами внутри.

А потом…

Мэт смеется. Искренне, открыто, но меня коробит от этого смеха. И мурашки растекаются по телу.

— Ай да, детка, — подхватывает меня на руки. В нем больше нет ярости — я чувствую. Чертов псих.

В спальне бросает на кровать. Нависает сверху, уже не смеясь.

— Подцепила, значит, — облизывает губы. Большим пальцем гладит по расцарапанной щеке. — Это хорошо.

А я просто пытаюсь дышать нормально.

— Прости, — касается губами скулы. Прикрываю глаза, сдерживая отвращение. — Но ты сама виновата. Не могла сразу все рассказать? Хамить начала. А ты же знаешь, — губы скользят ниже. Языком по пульсирующей жилке. — Как меня злит, когда ты такая.

Киваю.

Отрывается от меня, дышит тяжело. И серые глаза потемнели от желания. Проклятье. Неужели ты не уберешься, Мэт?

— Насколько мне известно, дружок твой укатил, так что расслабься, детка. Насиловать тебя я не буду.

Мой облегченный выдох получается слишком громким. Мэт хмыкает.

— Ты сама будешь меня трахать, — пальцы снова между бедер. Ребром ладони растирает промежность. — Будешь покладистой. А когда Чех вернется, снова ляжешь под него. Если ты уже так его зацепила. Видела бы ты его в тот вечер, — его пальцы обхватывают возбужденный член. Глаза закатываются в предвкушении удовольствия. Чертов извращенец. — Я думал, он тебя трахнет прямо там.

Большой палец надавливает на клитор. Свожу бедра. Я не стану. Нет. Не сегодня.

— Не надо, Мэт, — впервые прошу, когда он втискивается между моих широко раскинутых ног. Сгибает их в коленях, раздвигая еще шире. — Пожалуйста…

— Надо, детка. Я слишком возбужден. Не будем изменять нашей традиции. И всем будет хорошо. Да, сладкая?

А когда я пытаюсь возразить, наклоняется к самому уху.