Мойше казалось, что от зависти к эмигрантам-неевреям, уплетавшим запретные лакомства, у него в животе появляются дырки. Но больше всего его потрясли немецкие евреи, которые ели то, что еврею запрещено. Это было первое знакомство Мойше с Просвещением. Впервые в жизни он обратил внимание на то, что немецкие евреи, кроме того, были еще и чисто выбриты, что также казалось ему непонятным. До этого Мойше отличал мужчин-евреев от мужчин-неевреев по бороде и шляпе. Но здесь, за этим столом, сидели безбородые евреи с непокрытой головой и ели свинину. От всего этого у него голова шла кругом. Он внимательно наблюдал за ними. Они ему казались чище, как будто принадлежали к более высокому классу. Они были больше похожи на крестьян-неевреев.

Во время плавания произошла еще одна странная вещь. Многие русско-польские евреи начали брить бороды. Полный возмущения Давид Гольдберг поносил их, обзывал неверными, болванами, гоями и разрушителями Израиля. Некоторым он задал настоящую взбучку. Однако они назвали его «чокнутым» и перешли к следующей стадии — начали есть нечистую еду. Мойше решил, что его отец действительно чокнутый. Он носил свою бороду и не ел мясо, в то время как они, новообращенные в идеи Просвещения, брились и уплетали сочную, ароматную колбасу. Мойше смотрел на отца с презрением и отвращением, наблюдая, как крошки черствого хлеба исчезают в недрах черной бороды.

Однажды вечером, когда отец вышел из-за стола, Мойше, убедившись, что его никто не видит, быстро ухватил кусок колбасы и засунул в карман. Позднее, спрятавшись в укромный угол, он расправился с пищей. Мясо было вкусное, нежное, но он все ждал, что его поразит гнев Всевышнего. Он стоял, широко улыбаясь, но неожиданно его вырвало коричневой наперченной массой прямо на грязный пол.

К тому времени, как они добрались до Нью-Йорка, волосы у Мойше отросли и стали густыми, как и раньше. В течение всего пути Сара ежедневно мыла ему голову стиральным мылом, пока волосы не стали блестеть, как шелковые. Однако на коже осталось несколько засохших шрамов, и Сара волновалась, что их заметят во время медицинского осмотра на Эллис-Айленде. Она объяснила сыну, что пройти проверку головы надо как можно быстрее, но не настолько, чтобы это могло вызвать подозрения.

И когда доктор собрался погрузить свою деревянную лопаточку в кудри Мойше, тот нагнулся, отскочил и, весело хохоча, стал бегать, путаясь под ногами. Доктор посмотрел на озорного мальчишку, пробормотал: «Фу! Животные!» — и вернулся к ожидавшей его очереди людей, стремившихся стать американцами. Сара одобрительно кивнула. Мойше был хорошим мальчиком, красивым и умным. В Новом Свете он сможет выйти в люди.


Сэм Уорнер поселил семью Гольдбергов в трехкомнатной квартире на Хейстер-стрит. Квартира была арендована, однако Гольдберги этого не знали. Все было совсем не так, как дома. Вокруг совершенно не было зелени, зато на кухне пол был покрыт линолеумом, а еще была такая штука, как ледник, — совершенно поразительное изобретение. За один цент можно было купить глыбу льда и поместить ее в ледник — молоко целый день оставалось совершенно свежим.

Сэм Уорнер сказал им: «Это, конечно, не дворец, но скоро у вас будет жилье получше». У самого Сэма был собственный дом, который как раз и казался им дворцом. В нем было восемь комнат, он располагался в районе, называемом Бруклин.

В течение трех дней братья Мойше — Гершон, Гершель и Сима — были определены на работу на фабрике дяди Сэма. Давид стал работать у мясника Германа, об этом Сэм договорился заранее. Мойше и его сестру Ривку записали в школу. Они были младше всех, и Сара считала, что они самые умные. Через неделю Мойше уже начал говорить по-английски и стал называть себя Моррис. Через три недели Сара, которой надоело крутиться на кухне, купила себе тележку, чтобы продавать рубашки, сшитые на фабрике Сэма, в Нижнем Ист-Сайде, где ежедневно сновали толпы людей в поисках выгодной покупки.

Через год Саре удалось скопить достаточную сумму, чтобы купить в Бруклине вместительный дом для всей семьи. Она также убедила брата помочь Давиду приобрести мясную лавку неподалеку от их нового дома, а сама тем временем продавала посуду и прочую хозяйственную мелочь в небольшой лавчонке по соседству: и это позволяло ей одновременно присматривать за мясным магазином, когда Давид отправлялся в синагогу, что бывало довольно часто.

Будучи женщиной практичной, Сара отказалась от мысли сделать из своего сына Морриса раввина. Учитель еврейской школы сказал ей, что у него часто возникает желание выгнать мальчишку из класса за то, что тот «слишком умный», а не готовить его к благородному поприщу. Однако Сара уговорила учителя оставить его в школе, чтобы он проникся уважением и почтением к наставникам, затем надрала ему уши, оттаскала за волосы и нахлестала по щекам.

— Ну ладно, дурак ты этакий, значит, раввином ты не будешь. Тогда тебе придется стать доктором.

Меньше всего на свете Моррис хотел стать раввином и почти так же — доктором. Учиться на доктора слишком долго, а он хотел как можно быстрее получить свое. Он намеревался войти в дело своего дяди и, используя эту работу как первую ступень карьеры, в дальнейшем завести собственную фабрику.


Старший брат Морриса Джордж (бывший Гершон) женился и первым из братьев сбрил бороду.

— Как только он ушел из дома, он стал гоем, — жаловался Давид своей жене.

— Это Америка, — успокаивала его Сара. — И где это сказано в Писании, что мужчина должен носить бороду? Если он пользуется не лезвием, а порошком, то это разрешается.

Гершель и Сима последовали его примеру, действуя одновременно, чтобы легче было противостоять гневу отца. Он не разговаривал с ними семь недель.

— Я не разговариваю с неверными, — говорил он, — если только меня не вынуждают к этому.

Моррис смеялся про себя. Уже несколько месяцев он тайно сбривал каждый новый волосок, появляющийся на мальчишеском подбородке, надеясь, что отец подумает, что его младший сын несколько задерживается в развитии. Однако иногда он замечал, что мать пристально смотрит на него. Интересно, думал он, а она догадывается? Возможно. Его мать знала все. Она знала также, когда лучше промолчать.

Моррису еще не было и шестнадцати, когда Сэм Уорнер сообщил Саре, что ее сын сказал ему, что хочет вступить в дело.

— Это правда? — потребовала она от Морриса ответа, — Только давай без уверток. Я хочу, чтобы ты дал мне прямой ответ.

— Да, это так. Я не хочу быть врачом. Я не могу тратить столько лет на учебу. Я хочу действовать. Я хочу чего-нибудь добиться. Я хочу зарабатывать деньги. И прямо сейчас, а не через десять лет.

— Мойше, но коммерцией может заниматься любой. Любой может с Божьей помощью заработать себе на жизнь. Но не у всех есть такие способности, как у тебя, Мойше. Не каждый может так учиться, как ты.

— А почему, как ты думаешь, дядя Сэм не против, чтобы я вошел в его дело? Потому что во всей школе я лучший математик. Все так говорят. Мисс Беркович говорит, что в математике я просто гений. Честное слово, ма.

— Вот поэтому-то ты и должен учиться дальше, Мойше, а не делать рубашки. Раввина из тебя уже не получится, но врачом ты еще можешь стать. Ты можешь стать образованным человеком. Вся семья будет тобой гордиться.

— Ты будешь гордиться мной, ма. Вот увидишь.

Моррис начал работать на фабрике в тот самый день, когда окончил школу. Однако вскоре выяснилось, что, хотя он прекрасно справлялся с ведением бухгалтерии Сэма Уорнера, он отнюдь не является «кабинетным работником». Его дядя видел, что кроме работы со счетами Моррис прекрасно справляется и с торгово-коммерческой деятельностью, контактируя с оптовиками, которые продают товар владельцам магазинов. В то же время он действовал и как сборщик финансовых документов у дилеров.

Моррис переехал из родительского дома в квартиру, расположенную неподалеку от фабрики, и записался в вечерний колледж. Давид Гольдберг заявил:

— Еврейский юноша выезжает из родительского дома, когда женится. Неверный бездельник выезжает, чтобы еще больше бездельничать.

Однако Сара была рада, что Моррис продолжает учиться и поступает в колледж. Она защищала его:

— Мальчик должен жить рядом с фабрикой и колледжем, разве нет? Если мальчик и работает и учится, он должен экономить время на дорогу. Это очень важно.

Сара все еще надеялась, что Моррис приобретет какую-нибудь солидную профессию. Если уж не раввин и не доктор, то по крайней мере юристом он еще мог стать. Сара верила, что уж если Всевышний сделал ее сына таким умным, высоким и красивым, то у Него были на это свои соображения. И не его дело возиться с мужскими сорочками.

Однако Моррис не стал изучать юриспруденцию. Как и Сара, он не считал, что рожден торговать рубашками в Нижнем Ист-Сайде. Чтобы стать образованным человеком, он изучал литературу, языки и философию, а также финансовое дело, чтобы бросить вызов тем богачам, чью карьеру он хотел повторить.

Он все еще приходил в свой старый дом в Бенсон-херсте, чтобы вместе с отцом пойти в синагогу и вкусить субботней пищи со своей семьей. В один из таких вечеров Давид Гольдберг так толкнул своего сына, что он растянулся на кухонном полу. Моррис молча, не выражая никакого возмущения, взглянул на отца.

— Что он сделал? — возмущенно спросила Сара у мужа.

— Янкель Пипке видел, как твой нечестивый сын сидел в трефном ресторане на Канал-стрит. Без шляпы или ермолки.

Братья Морриса отвели глаза. Для них не было новостью то, что Моррис посещал такие рестораны и не покрывал больше голову. Даже Сэм Уорнер знал, что он совершает свои деловые визиты с непокрытой головой, хотя никогда не говорил об этом Саре.

Сара повернулась к Моррису:

— Это правда? Только не заговаривай мне зубы.

Моррис не ответил.

Сара вздохнула. Да, это Америка. Наряду с благополучием и хорошей одеждой, магазинами и домом пришли и те новшества, которые ломали старые традиции.

После этого Моррис перестал приходить по пятницам в Бруклин и больше никогда не ходил в синагогу. Затем он изменил написание своего имени Моррис на Морис. Так звучало совсем по-английски.

Морис Гольдберг процветал. Он удвоил оборот фабрики, продавая оптовикам большие партии товаров по более низким ценам. Однако те должны были отдавать половину своей прибыли Морису. Но они все равно неплохо зарабатывали на этом. Морис тоже. А Сэм Уорнер, не зная о том, что его надувают, тоже был доволен тем, что фабрика наращивает производство.

Морис также получал неплохие комиссионные и в качестве брокера по недвижимости. Поскольку ему много приходилось передвигаться по городу, он нередко узнавал о свободных помещениях для контор в процветающем Нью-Йорке. Он сводил нанимателей и хозяев помещений. Когда во время одной из своих поездок по сбору финансовых отчетов он узнал, что один из оптовиков Сэма Уорнера объявил себя банкротом и принадлежавшее ему здание дешево продается, Морис тут же купил его.

После первой деловой покупки Морис понял, хотя ему было лишь девятнадцать, что может совершить много сделок такого рода, вкладывая лишь небольшую сумму наличными в каждую покупку и беря кредит на оставшуюся часть. Затем деньгами, собранными с арендаторов, он расплачивался за кредиты. Используя все свои наличные средства, Морис вскоре стал владельцем нескольких служебных и производственных помещений. Это была достаточно простая операция — главным было то, что Морис Гольдберг рано всему этому научился. Он стал состоятельным человеком еще до того, как ему исполнилось двадцать лет.

Когда Морису был двадцать один год, Сара умерла от опухоли в желудке. Прошло лишь семь дней с момента, как она почувствовала себя плохо и отправилась в больницу, до дня похорон. Эта неожиданная смерть повергла семью в состояние шока. Все произошло слишком быстро.

Когда Морис приходил в больницу и потом во время похорон и «шивы» — недели траура, — Давид не произнес ни единого слова в адрес сына, который сошел с праведного пути. Морис оплакивал свою мать, которую любил так, как только был способен кого-либо любить, и еще больше отдалился от отца, отбросив от своей фамилии окончание «берг», так что теперь его звали Морис Голд.

* * *

Перед тем как отправиться на фронт в 1917 году, чтобы сражаться с австро-венграми, Морис неожиданно оказался владельцем немалого количества акций нефтяной и медной компаний. Он совершенно случайно напал на эти акции, стараясь вернуть деньги, которые один из оптовиков Сэма, Гарри Вейнер, собиравшийся уже выйти из дела, был должен его дяде. Морис действовал довольно энергично.

— Ну ты что, разве гой какой-нибудь? — с ужасом спрашивал Вейнер. — Ты и выглядишь, как настоящий гой. Послушай, гой, ведь нельзя же из брюквы выжать кровь. Вот смотри. — Он открыл свой сейф. — Вот смотри! — Он начал разбрасывать бумаги. — Счета, счета и еще раз счета, никаких денег! Ты видишь здесь деньги?