Они молчали. Сотни пар глаз по-прежнему смотрели на Милорадовича, и он, переводя взгляд с одного офицера на другого, видел на их лицах растерянность и замешательство. Они уже поняли, что делают «что-то не то», уже начали прислушиваться к его словам, и теперь необходимо было только удержать их внимание, не дать им снова окунуться в те недостойные русских дворян вольнодумные идеи, которые привели их на эту площадь.

– Молчите? – заговорил он еще громче, уже на пределе своих сил. – Никто из вас там не был? Я так и знал! – Михаил приподнялся на стременах и выпрямился еще сильнее, стараясь стать как можно выше. – Слава Богу, здесь нет ни одного русского солдата!!!

Собравшиеся уже не просто молчали, не зная, что ответить. Некоторые из них, встречаясь взглядом с Милорадовичем, отводили глаза, некоторые опускали голову. Генерал-губернатор ощутил еще более сильную уверенность. Сражение шло полным ходом, и пока все складывалось в его пользу. Еще несколько усилий, и он победит!

– Вы все присягали на верность императору Александру, царствие ему небесное! – гремел его голос над толпой. – Вы все должны были присягнуть императору Константину! А раз вы это сделали, то должны исполнять его волю! А воля его была в том, чтобы императором стал Николай!

Ответом Михаилу Андреевичу снова была тишина. Еще больше смущенных его словами людей, еще больше опущенных глаз. Вот один из ближайших к нему молодых офицеров вскинул голову, собираясь что-то сказать, но не решился – лишь глотнул ртом воздух и снова сник, снова превратился в растерянного мальчишку, которого взрослые застукали за какой-нибудь глупой шалостью. Да они и были мальчишками – большинству, как успел заметить генерал-губернатор, едва ли минуло двадцать пять лет! Он снисходительно вздохнул – и чего им не сиделось спокойно, что за юношеская дурь пригнала их сюда, к памятнику основателю столицы? Однако если слишком насесть на эти горячие головы, они его не только не послушают, но и нарочно, в пику ему, не уйдут с площади и устроят резню. С ними обязательно нужно пойти хоть на какие-то уступки. Вернее, сделать так, чтобы они решили, будто бы им уступают…

– Да, мы все надеялись, что на престол взойдет Константин! – крикнул Милорадович. – Да, я тоже на это надеялся! Мне тоже хотелось бы, чтобы нашей Родиной правил он, а не Николай! Но мы с вами – не дети и не глупые женщины, чтобы капризничать и требовать такого царя, который нам больше нравится, мы взрослые люди!

Один из офицеров, чье лицо сразу показалось Милорадовичу знакомым, хотя он и не смог вспомнить его имени, чуть заметно кивнул. Затем этот жест повторил стоявший позади него солдат. Они готовы были согласиться с оратором, и если бы Михаил Андреевич продолжил свою речь, с ним наверняка согласилось бы большинство вышедших на площадь. Во всяком случае, в это генерал-губернатор верил все те несколько минут, которые ему еще оставалось жить.

– Не мешайте солдатам исполнять свой долг! – прозвучал над толпой другой, не менее уверенный голос.

Милорадович вскинулся. Человека, не побоявшегося перебить его, он тоже хорошо знал.

– Приказывайте своим крестьянам, поручик Оболенский! – вспыхнул он. – А мне никто не может запретить говорить с моими солдатами!

Лицо молодого Евгения Оболенского перекосило яростью, и Михаил Андреевич не успел произнести больше ни слова. Оболенский выхватил ружье у одного из стоявших рядом солдат и замахнулся им на лошадь генерал-губернатора, пытаясь напугать ее и заставить отойти подальше. Лошадь испуганно шарахнулась в сторону, уворачиваясь от направленного на нее штыка, и тотчас же Милорадович почувствовал боль в боку. На мгновение ему показалось, что Оболенский просто сильно ударил его ружьем, и генерал-губернатор уже собирался прикрикнуть на наглеца еще сильнее и поставить его на место, но боль вдруг вспыхнула с новой силой, и он, ухватившись рукой за бок, почувствовал под пальцами отвратительную на ощупь липкую жижу. Сабля, которую он все еще сжимал в правой руке, выскользнула из мгновенно ослабевших пальцев и со звоном упала на обледеневшую мостовую. Нет, его не просто ударили! «Вот, значит, каково это… – судорожно хватая ртом воздух, удивился про себя Милорадович. – За всю войну – ни разу ни царапины! Зато теперь… от своих…»

Адъютант что-то закричал, подбежал вплотную к его лошади и протянул к нему руки. Михаил Андреевич раздраженно отмахнулся от него – он еще держался в седле, еще мог говорить, у него еще был шанс все-таки остановить толпу!

Он отогнал накатившую на него слабость, вцепился обеими руками в луки седла и медленно выпрямился, а затем чуть подался вперед.

– На кого руку поднимаешь?.. – начал было он, снова встретившись глазами с белым, как лежащий вокруг снег, Оболенским, но закончить фразу ему было не суждено. Над толпой прогремел выстрел, и новая боль в спине полностью заглушила старую в боку. Милорадович еле слышно охнул и стал плавно сползать с седла на бок. Чьи-то руки подхватили его, замедлили падение, а потом к ним на помощь пришли еще одни. Вместе они не дали генерал-губернатору коснуться земли, подняли его в воздух и куда-то понесли, но куда – он не видел, да и не хотел этого знать. В голове у него вертелась только одна мысль, заслонившая собой все, даже сильнейшую боль: он не справился. Ему не удалось сделать то, что он был должен, не удалось выполнить свое предназначение.

– Я не смог… я не оправдал… – попытался сказать он несущему его адъютанту, но изо рта у него вырвался только хрип, в котором тот вряд ли сумел разобрать хоть слово. А еще через секунду над площадью раздался грохот множества новых выстрелов, в котором утонули все прочие звуки. Первый выстрел в безоружного Михаила Андреевича стал сигналом к атаке, после него вышедшим на площадь военным стало ясно: теперь им дозволено все. Толпа с громкими криками двинулась через площадь в сторону Зимнего дворца, по пути обрастая присоединившимися к ней любопытными прохожими и уже забыв о своей первой жертве, которую несколько солдат, понукаемые адъютантом, спешно уносили прочь.

Михаил Андреевич не слышал новых выстрелов. Боль в спине усиливалась с каждой минутой, и все его силы были направлены на то, чтобы не застонать и не выказать несшим его людям своей слабости. Он не справился с главным, но мог еще сохранить достоинство – это было единственное, на что он был теперь способен, чтобы не проиграть окончательно. И потому, сжав зубы, молча терпел боль, пока перед глазами у него не начал клубиться стремительно густеющий и скрывающий все вокруг черный туман.

Он очнулся на полу в каком-то странном помещении – оно как будто бы было ему знакомо, но понять, где именно он находится, Милорадович смог не сразу. Рядом суетились какие-то люди, слышались их встревоженные голоса, и это не давало ему сосредоточиться. А понять, куда его принесли, ему было нужно, просто необходимо!

– Ну не стойте столбом, идиоты, помогайте давайте! – рявкнул позади него чей-то смутно знакомый голос. Михаил Андреевич точно уже слышал его когда-то, точно знал этого человека, но вспомнить, кто это был, тоже не мог. Зато внезапно он догадался, где находится, – это была та самая конюшня, из которой он выехал усмирять бунтовщиков полчаса назад! Наверное, его принесли туда потому, что это было ближайшее открытое помещение. Видно, очень спешили…

– Что, все так плохо? – попытался спросить Милорадович, но тут же закашлялся. Изо рта на мундир брызнула кровь, тело генерал-губернатора содрогнулось от боли, он схватился рукой за грудь, и его пальцы нащупали рваные края материи с торчащими нитками. Михаил Андреевич скосил глаза, пытаясь разглядеть свой мундир и все еще не понимая, почему он порван на груди, если выстрелили ему в спину. И лишь после того, как он провел рукой по испачканной кровью жесткой ткани, ему стало ясно, в чем дело: на мундире не было ни одного ордена, ни одной из заслуженных им в прошлом наград. Все они были сорваны, от каждого осталось по неровной лохматой дырке. Те, кто нес генерал-губернатора в конюшню, пытались спасти его с далеко не бескорыстными целями…

А вокруг него все суетились, бегали какие-то люди, за его спиной шла непонятная возня, и кто-то даже, как казалось Милорадовичу, о чем-то его спрашивал, но он никак не мог сосредоточиться и понять, чего от него хотят.

– Делайте что должно… – прохрипел он в конце концов, снова закашлял кровью, и в глазах у него стало темнеть от нового, еще более сильного приступа боли. Казалось, что медик и его помощники режут всю его спину вдоль и поперек острыми раскаленными ножами, и Михаил Андреевич не смог сдержаться и не застонать. А спустя еще несколько бесконечно долгих минут он перестал даже пытаться молчать. Ему казалось, что его крики и стоны заглушают все вокруг, что в них утонули все остальные звуки, однако хлопотавшие рядом с ним люди как-то ухитрялись переговариваться, что-то приказывать друг другу и понимать, кто о чем говорил.

А потом боль вдруг стала слабее – настолько слабее, что в первый момент Милорадовичу даже показалось, будто бы она вообще прошла. Это так удивило его, что он попытался пошевелиться и спросить у кого-нибудь из находившихся в конюшне, что с ним, но стоило ему лишь попытаться повернуть голову, как боль в спине снова дала о себе знать. Но на этот раз Михаил все же смог сдержаться и не застонать.

– Господин генерал-губернатор! Михаил Андреевич! Вы меня слышите? – мягко, но настойчиво звал его все тот же знакомый голос. – Вы можете говорить?

– Да, могу… – с трудом, но все же отчетливо выговорил Милорадович и тут же почувствовал, как течет по его губам и подбородку теплая и липкая кровь. Нет, говорить он все-таки был не в состоянии!

– Михаил Андреевич, мне надо попробовать извлечь пулю, – продолжал заботливый голос, и генерал-губернатор наконец узнал его. Это был Василий Буташевич-Петрашевский, врач, сопровождавший его почти во всех его военных походах и время от времени помогавший ему после, в мирной жизни. Хотя применять свои медицинские знания к Милорадовичу ему приходилось редко, а если и приходилось, то речь шла о каких-нибудь мелочах. «Зато теперь у Василия Михайловича будет очень много работы! – вздохнул про себя генерал-губернатор. – Или наоборот – вообще никакой работы не будет…»

– Делайте, что считаете нужным… – прохрипел он, изо всех сил стараясь говорить разборчиво и понятно. Врач что-то ответил, но Милорадович опять не разобрал слов из-за накатившей на него новой волны боли. Еще более сильной и длившейся еще дольше – как ему показалось, многие часы…

– …теперь все, теперь только надеяться на лучшее… – донеслись до него сквозь эту боль слова Василия Михайловича. Но особой надежды в них Милорадович не услышал. Боль как будто бы и стала меньше, но он чувствовал, что вместе с ней из него ушли почти все силы. В конюшне словно бы стало темнее, а голоса врача и его помощников звучали как-то приглушенно, словно бы из-за плотной портьеры…

Нет, он не должен был сдаваться, он не мог умереть прямо сейчас! Ему обязательно нужно было узнать еще хотя бы одну вещь…

– Что там сейчас… происходит? – выдавил он из себя и едва не потерял сознание от приложенных для этого усилий.

– Не знаем, – честно ответил ему врач. – Я одного из тех, кто вас сюда принес, попросил сбегать туда, посмотреть. Он, как вернется, расскажет… Как вы сейчас себя чувствуете?

– Плохо, – тоже не стал лукавить и притворяться Михаил Андреевич. Он хотел спросить, насколько серьезно его ранение, но слабость усилилась, и генерал-губернатор не смог произнести ни слова.

– Пуля была пистолетная, с нарезкой, – начал вдруг объяснять ему Василий Михайлович, и в его голосе Милорадовичу послышались виноватые ноты. – Ружейную было бы проще извлечь, она бы меньше вреда нанесла…

– Пистолетная… – выдохнул Михаил Андреевич, и на какой-то миг к нему словно бы вернулись силы. – Покажите мне ее!.. – потребовал он уже громче хорошо знакомым врачу решительным тоном, каким он всегда отдавал приказы.

– Сейчас, смотрите, – медик зашарил рукой по полу и через несколько секунд поднес к глазам раненого крошечный сплющенный кусочек свинца.

– Пистолетная, – шепотом повторил Милорадович, рассматривая пулю. – Значит, стрелял не военный… Слава Богу, меня убил не русский солдат! Но вот же смешно… я сегодня так плотно позавтракал, а эту мелочь не смог переварить…

– Не убил, не надо так… – попытался было запротестовать Василий Михайлович, но генерал-губернатор уже догадался по выражению его лица, что состояние его было безнадежным, и поэтому не стал слушать никаких утешений и уверений в том, что он будет жить. Спорить с врачом он, впрочем, тоже не стал – у него было слишком мало времени, и оставшиеся минуты требовалось потратить на кое-что более важное. «Эти глупцы… которых я так и не смог остановить… Чего они там добиваются, чего хотят – крестьян отпустить на свободу? – попытался он вспомнить самое главное из того, что слышал о тайных обществах. – Глупые мальчишки, глупые! Я им покажу, как это надо делать!»