Яна Перепечина - Дела и случаи нестарой школьной девы

Когда Ирина в сопровождении Андрея покинула кабинет, жизнерадостно напевая: «Куда идёт король — большой секрет, большой секрет. А мы всегда идём ему вослед, величество должны мы уберечь, от всяческих ему ненужных встреч!» — Полина Юрьевна посмотрела на оставшуюся Злату и в изнеможении покачала головой:

— Ничего ведь не боится, авантюристка наша.

— Она влюблена по уши, и это лишает её здравого смысла.

Уже на лестнице лишённая здравого смысла авантюристка грянула: «Ох, рано встаёт охрана!»

Директриса закатила глаза и прошептала:

— Главное, чтобы наше сегодняшнее легкомыслие не стало роковым.

Злата сочувственно посмотрела на неё:

— Я верю в Андрея. Он отличный парень, и Ирину любит. Если он её не убережёт — никто не убережёт.

— О-хо-хонюшки, — пригорюнилась Морозова, — что ж за жизнь-то у нас такая? Вечно то дела, то случаи. Никаких нервов не хватит.

Она открыла ящик стола, вытащила из него изящную чашечку тонкого фарфора, накапала из добытого оттуда же пузырька валерьянки, залила оставшимся в другой чашке давно остывшим кофе и залпом выпила. Поморщилась, занюхала стоявшими на столе в вазе розами, крякнула. Злата невольно рассмеялась.

— Смешно тебе? — смущённо проворчала Полина Юрьевна. — А мне вот плакать хочется. Поживёшь с моё, да в школе поработаешь ещё хотя бы лет десять — сама будешь успокоительное глотать по пять раз на дню. Собачья работа — директорствовать в школе. Врагу не пожелаю. Но и у вас не лучше. А деваться некуда — призвание на хромой козе не объедешь. Вот живу этой школой, будь она неладна!.. Ой, — вдруг опомнилась Морозова. — Ой! Что я говорю-то! Нет-нет-нет! Ладна! Будь она ладна! Совсем из ума выжила старая карга!

В пылу споров все как-то забыли, что на следующий день была суббота. Поэтому дебют Симонова в роли бодигарда сам собой был отложен на два дня. Выходные влюблённые провели в гостях у Рябининых. В выходные лето преподнесло сюрприз из разряда приятных. Заснув под стук нудного дождя, проснулись все ясным солнечным утром. Старый дом принимал гостей. Кроме хозяев и Андрея с Ириной, всё ещё оставались в Никольском и бывшие пленники в количестве трёх штук.

Утром в субботу Ирина мыла посуду после завтрака. Помогать ей вызвался Алёша Симонов. В доме была и горячая вода, и канализация, поэтому бытовые хлопоты были Ирине в удовольствие.

Они с Алёшей весело болтали о том о сём. Но Ирине всё казалось, что мальчик хочет поговорить с ней о чём-то и не решается. Ирина, уловив возникшее напряжение, удивлённо оглянулась, выключила воду и, вытирая руки, встревоженно спросила:

— Что, Алёш? Ты хочешь что-то сказать мне?

Он помялся, явно подбирая слова, и вдруг, резко выдохнув, произнёс:

— Простите меня, Ирина Сергеевна!

В дверях возник его старший брат и, услышав последние слова, заколебался, не зная, остаться ему или уйти, но взволнованный мальчишка его не заметил, а растерянная Ирина лишь спросила:

— За что?

— Я очень виноват перед вами с Андреем. С братом я ещё не говорил, но обязательно попрошу прощения и у него, — он снова заколебался, но всё же взял себя в руки, и выпалил:

— Это из-за меня Андрей перестал ходить в школу… Потому что я понял, что он в вас влюбился. Давно, ещё в начале года, — тут он спиной почувствовал, что на кухне есть ещё кто-то и обернулся. Андрей извиняясь за невольное вторжение, развёл руками.

— Привет… — Алёша смутился, но быстро справился с собой:

— Хорошо, что ты здесь. Так даже лучше. Вы оба должны об этом знать. Я ведь перед вами обоими виноват… Мне кажется, ты ещё сам не понял, что тебе Ирина Сергеевна понравилась, а я уже всё заметил. У тебя хороший вкус…

Мальчишка виновато улыбнулся:

— В вас, Ирина Сергеевна, трудно не влюбиться. У нас полкласса вас обожает. Брат мой не стал исключением. Только мы-то, понятное дело, влюблены по-детски. А вот у него всё серьёзно… Правда, я это не сразу понял…

Ирина слушала затаив дыхание и боялась пошевельнуться. Она чувствовала, что покраснела, и от этого заливалась краской ещё сильнее. Потому что знала, что краснеет некрасиво, мучительно. Так что белая её кожа полыхает даже под светлыми короткими волосами. К счастью, Алёша продолжал, не глядя ни на неё, ни на Андрея:

— А потом я увидел вас вместе тогда, после того, как доска упала. Смотрю, брат мой с вас глаз не сводит… Андрюх, ты прости, но я побоялся, что вы с Ириной Сергеевной начнёте встречаться. А потом ты её бросишь. Ну, или не бросишь, а изменять начнёшь. А она, то есть вы, — он обернулся к Ирине, — страдать будете.

— Ты мне об этом говорил. Только, убей меня, не пойму, с чего ты это взял. — Андрей повернулся к Ирине и пояснил. — Сколько я его спрашивал, в чём дело, почему он против того, чтобы я ухаживал за его классной… ну, тобой, то есть, он мне только одно твердил: не встречайся, не приходи в школу, не звони. Добился того, что мама стала на собрания ходить, а я отказывался. Хотя ты мне очень нравилась. Но братец мой малолетний меня затретировал. А я уж подумал, что, может быть, он знает, что у тебя жених есть, и не хочет, чтобы я расстраивался и надеялся на что-то…

— Прости, — виновато пробурчал доброжелатель, — я не настолько хорошим братом оказался.

— Да ладно, ты ж об Ирине Сергеевне думал, — Андрей подошёл к потрясённо молчавшей невесте и обнял её, мягко вынув из рук тарелку, в которую она как вцепилась в самом начале разговора, да так с ней и застыла, — мы из-за этого как раз и разругались перед тем, как этот обормот в секту подался.

— Да не подавался я в секту! Я работать хотел! Кто ж знал?! — возмутился, впрочем, вполне миролюбиво, Алёша.

— Да ну её, секту. Ты мне лучше скажи, с чего тебе в голову взбрело, что я Ирину могу бросить или изменять ей стану?!

Алёша замер, почесал в затылке и невесело пояснил:

— Из-за Инессы.

— Какой Инессы?! — Андрей так искренне удивился, что его младший брат даже растерялся.

— Как — какой? Которую ты бросил!

— Да не было никогда никакой Инессы! Я с девушкой, которую бы так звали, никогда не встречался.

— Нет, ну подожди! Как не встречался?! А письма?! Я же их видел!

— Боюсь показаться неоригинальным, но снова задам вопрос: какие письма?! — Андрей был явно ошарашен.

— Ну, я в прошлом году, когда мы ещё в старом районе жили и ты в другом травмпункте работал, пришёл к тебе, а ты был на каком-то совещании. Пациентов в коридоре не было почему-то…

— Да уж, удивительное дело! — хмыкнул старший брат.

— Не перебивай! Сам меня всегда учил, что надо уметь внимательно слушать! — огрызнулся младший. — Ваша Лидия Афанасьевна меня чаем поила, и мы с ней болтали. Вот она мне и рассказывала про издержки профессии врача. Тебя жалела, говорила, что тебе достаётся. В том числе и от неуравновешенных дамочек, как она выразилась, которые в тебя влюбляются и жизнь тебе отравляют. И рассказала про одну из них, Инессу, которая уже несколько месяцев тебе проходу не давала. Даже показала мне пачку писем, которые эта самая Инесса тебе писала и по почте на адрес травмпункта посылала или просто подсовывала под дверь кабинета.

— Ах, вот ты про кого, — Андрей грустно улыбнулся, — бедная женщина.

— Конечно, бедная! — вскинулся его брат и сердито поджал губы. — Как ты с ней обошёлся тогда!

— Как?! — снова вытаращил глаза доктор Симонов.

— Да знаю я — как! Не хотел рассказывать при Ирине Сергеевне. Но раз уж ты так, то расскажу! Пусть она всё знает, а там уж сама решает…

Пока я тебя ждал, приехал пациент, и Лидия Афанасьевна ушла в процедурный кабинет. А я остался один. Ну и… Короче, прочитал я эти письма. Их там с десяток было, а последние несколько даже не распечатанные. Ты зачем их хранил? Для самоутверждения?

— Для какого самоутверждения?! — взъярился Андрей. — Я уже давно самоутвердился! И, поверь мне, не за счёт неуравновешенных пациенток!

— Я всё читал! — Алёша не выдержал и перешёл на крик. — И даже последние открыл!

— Хорош!

— Да, неправ. — Мальчик перестал кричать и заговорил спокойнее. — Да, полюбопытствовал. Но ты… ты ещё хуже. Я только чужие письма читаю, а ты… ты… Ты так её обижал! Она писала, что любит тебя, а ты ей столько всего обещал: и с родителями познакомить, и жениться, и детей. А сам бросил! А она даже аборт была вынуждена сделать! Как ты мог?! Ты же всегда мне внушал, что аборт — это убийство, что это недопустимо! Что наша мама тебя не убила, оставила, и что ты ей за это будешь всю жизнь благодарен. А сам? — Алёша совсем сник, сел на стул, обхватив голову руками и — снизу вверх — жалобно глядя на брата.

— Та-а-ак, — протянул Андрей, подвинул другой стул и сел напротив. Ирина стояла, прижав дрожащую в руках тарелку к губам, и изо всех сил стараясь удержать слёзы, не дать им выплеснуться. Потому что потом их будет уже невозможно остановить. А этого допускать нельзя. Никак нельзя.

— Теперь слушай меня, разведчик, — Андрей говорил тяжело, медленно, — и ты, Ириша, тоже послушай. И не плачь. Плакать не из-за чего, поверь мне. Я понял теперь. Ты, красавец, конечно, ещё получишь по шее за то, что читаешь чужие письма. Но попозже. А сейчас скажи мне, как тебе жилось-то с мыслью о том, что твой старший брат подонок?

— Отвратительно, — еле слышно произнёс Симонов-младший, — хуже не бывает.

— А ты раньше со мной поговорить не мог? Мы ж с тобой дружили всегда.

— Я не знал, как…

— Понятно… — Андрей махнул рукой и тяжко вздохнул, — ладно, будем считать, что лучше позже, чем никогда… Тогда слушай меня внимательно, чтобы тебе больше всякая чушь в голову не лезла…

— Моя работа, Алёшка… — Андрей говорил негромко, на кухонной стене тикали древние ходики, а в саду заливался соловей, — моя работа… предполагает душевный контакт с пациентами. Звучит пафосно, но это правда. Знаешь, как говорят, что настоящий доктор — это такой, только от присутствия которого пациенту становится легче. И частенько пациенты в докторов влюбляются. У меня тоже так бывало. Несколько раз. Но люди адекватные сами всё понимают и, как правило, ни на что не претендуют. А мне вот не очень повезло. Около года назад привезли на приём женщину, Инессу, она на пляже у Борисовских прудов поскользнулась на мокрой тропинке, упала и руку сломала, да ещё и ногу поранила о гвоздь какой-то. Мы ей наложили гипс, перелом был не так чтобы очень тяжёлый. Ногу зашили.

За год до этого. Москва

Потом Инесса несколько раз приходила на перевязку. И каждый раз в дежурство Андрея. Уже начиная напрягаться, Симонов велел ей явиться в другую смену. Но через двое суток она снова пришла к нему. Тут уж все коллеги посмеиваться стали. А ему, честно говоря, было не до смеха. И чем дальше, тем больше.

Потому что Инесса сначала пыталась пригласить его в ресторан. Потом стала подарки носить. Ощущая себя настоящим ужом на сковородке, Симонов тогда ужасно устал изобретать деликатные способы и отказать, и не обидеть одновременно. Инессу ему было очень жалко. Она была уже взрослая, ближе к сорока, понятно, что несчастливая и одинокая. Поэтому он и хотел помягче, поделикатнее. Но пациентка по-хорошему не понимала.

Дальше пошли в ход письма. Обычные письма, на бумаге. Эпистолярный жанр явно нравился его навязчивой поклоннице. Послания были длинными, страстными, прочувствованными и даже со стихами. Будто писала восторженная девятиклассница, а не взрослая женщина. Доктор Симонов на письма не отвечал, на приёмах был исключительно вежлив и отстранённо профессионален. После пятого послания вскрывать он их и вовсе перестал, аккуратно складывал в пакет и при каждом визите Инессы пытался ей их вернуть. Получалось плохо, вернее, совсем не получалось. Так и лежали они на столе, вызывая в душе несчастного доктора бурю эмоций. Исключительно отрицательных эмоций. Поэтому пациентку он стал всячески избегать. Сострадательные коллеги ему в этом всеми силами помогали. И рабочие будни районного травмпункта стараниями навязчиво влюблённой пациентки превратились в сериал о разведчиках, главным героем которого, сам не желая того, был несчастный доктор Симонов.

Однажды Инесса дождалась-таки Андрея после работы, выскочила из-за припаркованных машин — он аж подпрыгнул от неожиданности и про себя непечатно выразился, к чему вообще-то не был склонен, — взяла под ручку и отвела к лавочке: давайте посидим, мол, доктор, у меня нога болит, устаю быстро, мне стоять тяжело. Доктор, который знал, что нога уже болеть не должна, вяло посопротивлялся, мученически вздохнул и сел. А зря. Нехорошо глядя на него, Инесса спросила:

— Избегаете меня, доктор? Прячетесь?

— Да, — просто ответил безумно уставший после сложного дежурства Андрей, ожидая всплеска эмоций. Но она неожиданно миролюбиво засмеялась: