— С восторгом! — ответила лэди Файр. — Тогда я, по крайней мере, сама удостоверюсь, что он не похож на Фентона.

— Ну, за это я ручаюсь, — сказал Глим и раскланялся с нею.

Она с облегченным видом снова уселась в кресло.

Фентон был очень несдержан, кричал и волновался, развивая перед ней свою любимую теорию о государственном воспитании детей, как могучей панацее против мировой скорби. Она была практической женщиной; философские идеи быстро надоедали ей, если только они не преподносились в изящной форме. Она не видела смысла в их применении. Огромный том отвлеченных рассуждений не интересовал ее в такой степени, в какой мог заинтересовать кубический дюйм факта. Поэтому-то ей так и нравился Алоизий Глим.

Она еще на некоторое время отдалась своим думам, сидя у пылающего камина, затем зажгла электричество, позвонила горничную, чтобы спустить шторы, и принялась перечитывать статью Даниэля Годдара, пока не наступило время одеваться к обеду.


* * *

Это не было новым ощущением для лэди Файр. Ей была знакома и эстрада, и вид тусклой подвижной массы человеческих лиц впереди нее. Она много раз слышала речи демагогов, обращенные к пролетариату, и всегда находила, что они блистали отсутствием оригинальности. Поэтому с видом опытного и видавшего виды бойца уселась она рядом с Алоизием Глинном и оглядела благопристойную публику на эстраде и восторженную аудиторию рабочих и работниц в зале.

Митинг уже начался, когда они вошли. Председатель заканчивал свою вступительную речь. Вежливые аплодисменты, которые последовали за его словами, внезапно сменились громовыми приветствиями: на эстраде появился Годдар. Его крупное смуглое лицо было освещено радостью. Очевидно, его взволновала эта сердечная встреча. Его голос, богатый и звучный, покрыл собою стихающие рукоплескания и завладел вниманием слушателей. Через несколько мгновений он уже держал всю аудиторию в напряженном состоянии.

Лэди Файр, подавшись вперед, с интересом и любопытством разглядывала оратора. Она видела его большей частью в профиль; и только, когда он оборачивался к боковым скамейкам, видела его лицо прямо перед собой. Она почувствовала как бы дыхание той власти, которую он имел над своими слушателями. Она сама незаметно подпадала под эти чары и чувствовала себя лишь струной инструмента, ответно звучавшей на каждое его слово. В этой странной и новой для нее потере индивидуальности была некоторая доля чувственности: может быть, в ней пробудился инстинкт женщины, так долго в ней дремавший? Ощущение мужской силы вызвало к жизни где-то далеко спрятанные чувства. Даже в таком сверх-утонченном создании, как лэди Файр, проявилось искони заложенное чувство подчинения сильному мужчине.

Когда Годдар кончил, она откинулась на спинку скамейки с легким вздохом.

— Ну, что? Блестящий оратор, не правда ли? — обернулся к ней с улыбкой Глим.

Она кивнула головой и ее задумчивый взгляд на минуту остановился на нем. Он казался ей таким маленьким, неинтересным, незначительным в сравнении с тем могучим человеком с львиной головой и с громовым голосом, под чьей властью она только что находилась.

— Какая, однако, он крупная величина среди этих людей, — сказала она тихо.

— Я заслуживаю одобрения, не правда ли? — заметил он. Он очень гордился Годдаром и чистосердечно радовался впечатлению, произведенному его учеником на лэди Файр.

Последующие речи, после блестящего выступления Годдара, прошли бесцветно, как скучная формальность. Аудитория разошлась после троекратных приветственных возгласов в честь Годдара. Сидевшие на эстраде разбились на небольшие группы. Глим увлек Годдара от самой большой из них в сторону.

— Я хочу представить вас лэди Файр, душе нашей Лиги! — сказал он.

И раньше, чем Годдар успел что-нибудь ответить, он схватил его за лацкан пальто, потащил к тому месту, где стояла лэди Файр, и церемонно представил его.

— Вы имели сегодня большой успех, мистер Годдар, — сказала она.

— Перед такой восторженной аудиторией очень легко говорить, — сказал Годдар. — Вы видите, мы работаем, — прибавил он, обращаясь к Глиму. — Мы делаем, что можем, по части агитации. Теперь дело за вами провести законопроект в Парламенте.

— Я беру на себя следить, чтобы эти господа не остановились на полдороге, — сказала авторитетно лэди Файр с очаровательной улыбкой.

— Как бы я хотел видеть вас в Палате, Годдар, — сказал Глим.

— Что же, приготовьте мне место, я приду, — ответил он со смехом.

— По общему мнению, вашу кандидатуру выставит округ Хоу.

— Ну, разве только каким-нибудь чудом! — возразил Годдар. — Там слишком силен умеренный элемент!

— Я слышала, что они хотят выставить кандидата от независимой трудовой партии, — вмешалась лэди Файр. — Я знаю довольно хорошо эту местность. У меня есть друзья, которые живут вблизи Экклесби. Я часто бываю у них, и через них я знаю все местные слухи.

— Они безусловно провалят трудовика и будут поддерживать Годдара, если только он выставит свою кандидатуру, — объявил Глим.

Но Годдар засмеялся и покачал головой:

— Все это покрыто мраком неизвестности! Репсон еще не отказался от места. Ведь это только слух, будто он собирается это сделать, и спешить в этом деле было бы не тактично.

— Как бы то ни было, — обратился он, после небольшой паузы, к лэди Файр, — если вы передадите мистеру Глиму новости, которые вам удастся узнать, то вы окажете мне этим действительно большую услугу.

— А почему бы вам не придти самому и не получить сведения из первоисточника? — спросила лэди Файр. — Я буду очень довольна видеть вас у себя — Квинс-Коурт 13 — в один из вторников.

— Вы очень любезны, — ответил Годдар с поклоном.

— Впрочем, я вам дам свою карточку, — добавила она, вынимая изящную записную книжку, — теперь вы не забудете адреса.

Они обменялись еще несколькими фразами, и затем лэди Файр удалилась в сопровождении Глима, а Годдар вернулся к группе ожидавших его товарищей. Горячий спор, продолжавшийся до самого выхода на улицу, тотчас вытеснил из памяти Годдара впечатление, произведенное на него первой встречей с лэди Файр.

V.

Лиззи.

Национальная Прогрессивная Лига, под знаменем которой прошел митинг в Степней, была создана по инициативе некоторых депутатов крайней левой парламентской партии. Самыми активными членами этой партии были покойный сэр Эфраим Файр, ее лидер, и его помощник Алоизий Глим. Первоначальной целью было создание сильного крыла либеральной партии, в котором крайние, оппортунисты и колеблющиеся из трудовой партии могли бы объединиться в защиту принципов коллективизма. Они хотели совместить на одной платформе академический радикализм и интересы трудовой партии в более широкой схеме государственной политики.

Когда Годдар начал в ней работать, Лига была очень жизненной и подавала большие надежды. По всей стране были быстро созданы филиалы, были организованы систематические лекции социального и политического характера. Устраивались митинги, доклады и демонстрации. Из главной квартиры в Лондоне распространялись брошюры и журналы. Кроме того, Лига создала целый кадр своих агентов. Она посылала ораторов на политические собрания и агитаторов на парламентские и муниципальные выборы. Она завоевала доверие профессиональных союзов и посылала своих членов для оказания помощи рабочим в их конфликтах с нанимателями. Это было огромное учреждение, соприкасавшееся со всеми сторонами политической жизни и представлявшее неограниченное поле деятельности для ее энергичных членов. Уже одно только ее статистическое бюро свидетельствовало о неустанной работе ее сотрудников.

С чувством гордости Годдар увидел себя в самом центре нового движения. С каждым днем все более и более усугублялось в нем сознание своей силы и ответственности. Чтобы оказаться достойным тех задач, которые вставали перед ним, он решил пополнить пробелы своего самообразования: много и серьезно читал, изучал французский, немецкий и латинский языки, начиная, как школьник, с азбуки; он знакомился с художественной литературой, стараясь развить в себе вкус и самостоятельные суждения. Его сильный ум быстро воспринимал все — и из книг, и из общения с людьми, и постепенно взгляды его становились более глубокими, суждения научно-обоснованными.

Благодаря его работе в Лиге, а также его вступлению в политический клуб, ему часто приходилось встречаться с Алоизием Глимом. Последний всячески старался поддерживать с ним общение, не только потому, что видел в Годдаре полезного для партии человека, но также и потому, что он лично интересовался карьерой молодого человека. Как очень многие благонамеренные, но ограниченные люди, он тщеславился тем, что оказывал покровительство великому человеку, который вскоре ни в чьей поддержке нуждаться не будет. В разговорах с друзьями он прочил Годдару великую будущность. Он познакомил его с лидером партии, незадолго до смерти сэра Эфраима.

— Это большая храбрость с вашей стороны тащить за собою такого сильного молодого гиганта, — сказал однажды, смеясь, сэр Эфраим.

— Да — ответил Глим, — я чувствую себя, как курица, высиживающая яйцо страуса.

И когда молодой страус вылупился из яйца и с течением времени превратился в птицу иного, высшего полета, Глим смотрел на «страуса» с нескрываемым удовлетворением.

Однажды — это было тогда, когда Годдар еще только начал выдвигаться на общественном поприще, — Глим прервал горячую тираду молодого человека:

— Почему вы не берете уроки красноречия?

— Я никогда не думал об этом, — ответил Годдар, — я не собираюсь сделаться элегантным оратором.

— Это могло бы вам быть полезным в ваших частных разговорах, — сказал Глим.

Годдар удивленно сдвинул брови. Затем он понял смысл фразы и покраснел.

— Я не хочу казаться лучше, чем я есть, — сказал он. — Если из моего разговора видно, что я вышел из народа, тем лучше. Никто, я думаю, не будет из-за этого хуже обо мне думать.

Глим ласково прикоснулся к руке молодого демократа — они ходили взад и вперед по кулуарам Палаты — и разразился бурной несдержанной речью. Аргумент молодого человека был легко побит.

Результатом этого было то, что Годдар, как и во многих других случаях, последовал совету Глима. Он был, конечно, достаточно умен, чтобы не страдать ложной гордостью. Сообразив и взвесив все беспристрастно, он увидел, что, хотя его английский язык и хорошо звучит для ушей пролетариата, он может резать более нежные уши депутатов в Низшей Палате. И после этого он, с энергией Демосфена, принялся развивать свое красноречие.

Таким образом, в семь лет он завоевал себе серьезную репутацию превосходного оратора и она продолжала все расти. Большие газеты с готовностью предоставляли ему свои столбцы. Лига доверяла ему ответственную работу. Он состоял уже членом Лондонского Совета Графства, и в недалеком будущем его ожидало место в Парламенте.

В угоду своей жене, Даниэль не остался жить в Сэннингтоне. Он неохотно распростился с родными местами — приходилось разорвать всю связь с прошлым, отказаться от многих интересов. Но Лиззи на этом настаивала — она слишком опасалась, что их семейная идиллия может быть нарушена частыми посещениями капитана Дженкинса. Может быть, она и была права; вскоре после ее замужества старый гуляка, к чрезмерному скандалу всего околотка, взял к себе в дом любовницу-экономку, наглую, ворчливую особу, которая после смерти капитана унаследовала его дом.

Ее поведение, по словам Эмилии и Софи, иногда переходило все границы.

— Хорошо, что Лиззи там не было, — говорили они, — иначе, Даниэль никогда не мог бы снести такого позора.

На это Даниэль иронически улыбался, уверяя, что для таких случаев его кожа достаточно толста.

Но Лиззи имела другую, тайную причину, заставлявшую ее добиваться переселения. В своем новом положении она стремилась избегать тех мест, где она провела свое детство. Ежедневные воспоминания и напоминания о прежних грубых фамильярностях с сыном мясника, с приказчиком зеленщика и о флирте с табачником Джо Форстером были бы ей неприятны.

В конце концов, в угоду ей, Даниэль переехал в Лондон, поселился на Ноттинг-Хилле, и там они жили в продолжение семи лет их брачной жизни.


* * *

Было уже поздно, когда Годдар вернулся с митинга в Степней. На его лице показалась тень неудовольствия, когда он увидел свет в нижнем этаже. Весь остальной дом, за исключением слабо освещенного полукруглого окна, был погружен в темноту. Годдар открыл входную дверь своим ключом и, пройдя по темному корридору, ощупью спустился в кухню. Осторожно отворив кухонную дверь, он увидел служанку, которая спала, положив голову на стол. Разбуженная его приходом, девушка сконфуженно вскочила.