Мэгги посмотрела на себя в зеркало. Что осталось от прежней Мэгги, так это глаза. Все остальное было сострижено, закрашено, затушевано. Так сногсшибательно она не выглядела, пожалуй, с самого дня свадьбы.

Впрочем, было бы, пожалуй, неплохо покрасоваться в таком виде перед подругами. Подкатить эдак на лимузине: «Эй, Мэри! Ты что, зазналась — старых подруг не узнаешь?» Мэри не сразу и поймет, кто говорит с ней, а когда поймет, у нее отвиснет челюсть. Что толку в смене имиджа, если нельзя похвастаться перед подругами?

А что бы подумал Чарлз, если бы увидел ее сейчас? Не то чтобы ей есть дело до того, что он там подумает, но так, любопытно. Не пожалеет ли он о том, что бросил такую женщину? Может быть, почувствует что-то вроде того, что почувствовала она, когда услышала от Николь, что он снова женится. Странно — разводилась она с ним без особых сожалений, почти безболезненно, почему же теперь одна мысль о его новой жене выводит ее из себя?

Наверное, потому, что в глубине ее души до последнего времени все-таки теплился какой-то лучик надежды, не сознаваемый ею самой. Теперь же наконец поставлена последняя точка во всей их истории. Истории радостей и горестей, мечтаний о долгой жизни в окружении детей и внуков. Она никогда не сомневалась, что Чарлз собирается посвятить всю оставшуюся жизнь детям, как и она. Ни об одном другом мужчине она не могла бы этого сказать.

Мэгги вдруг отчаянно захотелось вернуться домой. Может, и впрямь попросить шофера повернуть обратно? В конце концов, это ее день рождения, и она вправе провести его так, как ей самой угодно! Шофер ведь не скажет сестрам, что она вернулась. Чарли, проведя все это время в играх со своими лучшими приятелями, Кайлом и Джереми Джордано, и не заметит, как пролетят эти два дня; Николь проведет их с Клер на ее яхте, и никто никогда не узнает, что на самом деле она проторчала все эти выходные дома перед телевизором. Пожалуй, она попросит шофера развернуться на следующем повороте, когда они проедут Холмдел.

Но огромная машина была удобной, словно собственная комната. Они проезжали по лесистой местности, и яркие краски ранней осени гипнотизировали ее. Они пропустили еще один поворот, и еще… Хорошо было лежать, откинувшись в кресле, и ни о чем не думать.

Мэгги уже не была уверена, хочет ли она вернуться домой. Вся ее жизнь, начиная лет с десяти, шла по расписанию и требовала от нее ответственности. Это уже стало привычкой, которую трудно было ломать. Очевидно, когда Бог решал, как распределить дары между сестрами, Клер досталась красота, Элли — ум, а Мэгги — чувство ответственности. Может быть, это чувство скорее было похоже на ощущение больной совести, но, как бы там ни было, все эти годы оно исправно работало. Если нужно было присмотреть за детьми, взять машину из ремонта или белье из чистки — зовите Мэгги, она не подведет.

Ее сестры сказали, что хотят отблагодарить ее за все то, что она сделала для семьи, но Мэгги понимала, что дело не только в этом. Они жалели ее. Они видели в ней тридцатипятилетнюю женщину, замученную двумя детьми, учебой и работой на полставки, для которой поход в ближайшую пиццерию — уже приключение. Она знала, что именно так они о ней и думают. Они сами этого не скрывали. И тем не менее не постеснялись, когда их мать хватил удар, свалить все заботы о больной на Мэгги, хотя та еще не отошла после развода и едва успела хоть как-то обосноваться в родном городе и пристроить детей в школу. Все то время, пока мать оправлялась от удара, она находилась в доме Мэгги. А однажды, когда сестры зашли к ней проведать мать, Мэгги случайно подслушала их разговор на кухне.

— Бедняжка Мэгги! — говорила одна из них (Мэгги уже не помнила кто). — Мне жаль ее. Это не жизнь.

Когда с разводом было покончено, Мэгги почувствовала облегчение — и Чарлз, как ей казалось, тоже. Она пыталась тогда не принимать это всерьез, не делать из этого трагедию — ну была любовь и прошла. Люди ведь меняются с годами, меняются взгляды, вкусы, интересы — это естественно, ничего страшного в этом нет. Однако впоследствии на нее довольно часто находило отчаяние, когда она задавалась вопросом: а не был ли все-таки развод ошибкой? Чарлз был в общем-то неплохим человеком, и нельзя сказать, что они прожили плохую жизнь. Но теперь, похоже, новый брак Чарлза окончательно закрыл между ними дверь, которую не мог до конца закрыть даже развод.


Конор Райли увидел ее в тот момент, когда она выходила из лимузина. Он уже собирался открыть дверь джипа, где его поджидал брат, как вдруг внимание его привлек бархатный женский голос и тихий смех. Он повернулся налево и увидел ее.

У нее были короткие темные волосы и улыбка, о которой он мечтал, когда еще мечтал о таких вещах, — широкая, искренняя, освещающая все лицо. Он смотрел, как она разговаривает с шофером, как пожимает ему руку. Невысокая, не слишком худая. Ярко-голубые, словно летнее небо, глаза.

Конор вдруг словно очнулся, поймав себя на том, что слишком пристально рассматривает ее. Он яростно помотал головой, словно желая отогнать наваждение. Откуда это сравнение с небом? Женщина как женщина, лет тридцати пяти, брюнетка, голубые глаза. Голые факты. Остальное — ненужная лирика. Пора бы уж ему в его годы… Впрочем, он отлично умеет не поддаваться эмоциям. Шестнадцать лет службы в полиции научили его этому. Полагаясь на эмоции, начинаешь видеть то, чего не было и нет.

Сегодня, во всяком случае, ему не до женщин. Сегодня он собирается посидеть в ресторане, перекинуться в картишки, выпить, может быть, немножко больше, чем следует, — и навсегда выкинуть этот день из памяти.

К темноволосой женщине подошел швейцар и что-то произнес. Женщина кивнула, и швейцар взял у шофера чемодан и поставил его на тележку. Шофер передал ему еще две сумки, которые швейцар поставил туда же.

Эти сумки привлекли внимание Конора. Они не подходили друг к другу. Одна — военная, другая — видавшая виды дорожная с наклейками. И обе они не вязались с обликом женщины. Женщина была изысканной, элегантной. Сумки — нет.

— Эта пташка не твоего полета, — услышал он над ухом знакомый голос. — Наверняка жена какого-нибудь крутого или сама крутая.

Конор повернулся к своему младшему брату Мэтту:

— Я думал, ты ждешь меня в машине.

— Я и ждал тебя в машине. Но ты что-то застыл на месте как приклеенный.

Мэтт был подтверждением пословицы «В семье не без урода». Все мужчины семейства Райли на протяжении нескольких поколений были либо полицейскими, либо пожарными. Мэтт был единственным, кто избрал иную профессию.

— Ужин в восемь, — напомнил брату Мэтт. — В «Неро», на третьем этаже.

Вообще-то Конор не любил шикарных ресторанов — он вполне довольствовался гамбургерами, перехваченными на скорую руку в какой-нибудь забегаловке. Но сегодня его брат гуляет, ничего не поделаешь, придется ему подыграть.

— В восемь, на третьем этаже, — машинально повторил Конор. — Хорошо, буду.

Болтая о какой-то ерунде, они вошли в гостиницу и направились к лифтам. Конор оглядывал огромный холл — темные деревянные стены, картины, кожаные кресла. Взгляд его бессознательно искал темноволосую женщину со странным багажом. И он увидел ее. Она сидела в кожаном кресле перед столом регистрации, в то время как девушка-клерк куда-то звонила.

— Она не для тебя, — повторил Мэтт, проследив за его взглядом. — Тебе бы кого-нибудь попроще. Я в общем-то думал, у тебя простой вкус — большая грудь, длинные ноги…

— Заткнись, — шутливо одернул его Конор. — Молод еще меня учить.

Мэтту было двадцать шесть, но держался он по отношению к Конору всегда так, словно на самом деле старшим братом был он, Мэтт.

— Честно говоря, — признался Мэтт, — я тут тебе уже кое-кого подыскал. Официантка, зовут Лайза. Она будет на ужине. И она гораздо больше в твоем вкусе, чем эта пташка.

— Что ж, посмотрим, что за Лайза, — произнес Конор с полнейшим равнодушием.


Мэгги впервые заметила этого мужчину, когда разговаривала со швейцаром. Не то чтобы она обратила на него внимание — просто взгляд ее случайно упал на него, когда она отвернулась от слепящего солнца, и тут же снова переключилась на швейцара.

Как все-таки несправедливо устроен мир! Несколько седых прядей в волосах у женщины — и сестры насильно ведут ее в парикмахерскую. Несколько седых прядей в волосах у мужчины — и все находят его чертовски привлекательным.

Взгляд мужчины был глубоким, пронизывающим. Мэгги, не отдавая себе отчета, ответила ему таким же взглядом, но в этот момент к мужчине подошел какой-то молодой человек, и тот отвернулся. Может, оно и к лучшему — она совершенно не умела флиртовать и наверняка сделала бы что-нибудь, что выставило бы ее полной дурой…

Мэгги уже успела совершенно забыть о нем, когда он, проходя мимо стола регистрации, улыбнулся ей. По крайней мере ей показалось, что он улыбнулся, и улыбнулся именно ей. Она была уверена, что волевая линия его губ слегка дрогнула, а в глазах зажегся дружелюбный огонек, осветивший на миг его лицо с несколько резкими чертами. Но в следующую секунду она заметила, что рядом с ним тот же молодой человек, что был и на стоянке, и ее охватило чувство разочарования. Улыбка мужчины наверняка предназначалась не ей, а этому парню. Будь она поопытнее, она сразу бы это поняла. Жаль, что с ней нет Клер или Элли! Они бы разъяснили. Мэгги вынуждена была признать, что она, по сути, почти ничего не смыслит в отношениях между мужчиной и женщиной. Николь, которой едва исполнилось пятнадцать, и то, поди, знает гораздо больше. Мэгги была слишком приземленной и слишком занятой, чтобы думать о такой ерунде. Если честно, то после развода у нее была всего одна попытка завести новый роман, и эта попытка закончилась тем, что она попросила его больше не звонить, ибо вероятность повторного свидания равнялась примерно одной миллионной.

— Ты не могла бы отказать ему хотя бы повежливее? — сказала ей на следующий день Клер.

— Чем резче откажешь, тем быстрее до него дойдет, — заявила Мэгги.

Клер рассказала Элли, Элли — маме, мама — всей родне, и долго еще после этого случая все смеялись над Мэгги. Мэгги подхихикивала им в ответ, но все равно не понимала, почему не стоит говорить правду. А правда состояла в том, что с детьми, с занятиями и с работой у Мэгги не оставалось времени на самых правильных мужчин.

— Миссис О'Брайен. — Грациозная, словно статуэтка, девушка-клерк протянула ей ключ. — Ваш номер на 32-м этаже. Надеюсь, вам понравится вид из окна.

Она проводила Мэгги к лифту, расположенному рядом с киоском с баснословно дорогими украшениями, наверняка поставленному здесь нарочно, чтобы сразу же вытянуть из удачливых игроков свалившиеся на них с неба деньги. Мэгги пыталась делать вид, что не замечает всех этих соблазнов, но как только девушка удалилась, прижалась носом к витрине, разглядывая бриллианты и рубины величиной с доброе куриное яйцо. От всей этой красоты захватывало дух, и Мэгги боролась с искушением перемерить все, что есть в киоске.

Гостиничный номер, как оказалось, отличался такой же роскошью. Портье ждал ее в коридоре. Он улыбнулся ей, словно они были старыми друзьями, и широко открыл дверь, приглашая войти. Он зажег свет, и Мэгги пожалела, что не положила солнцезащитные очки в сумочку. И без того яркое сияние великолепных люстр, отражаясь в огромных, во всю стену, зеркалах, слепило ее. Мебель в стиле Людовика XIV, лепные потолки в древнеримском стиле, окна, выходящие прямо на океан…

— Это бар, — произнес портье. Он открыл его, но Мэгги успела заметить лишь ряд сверкающих старомодных бокалов. — Он полностью укомплектован, но если вино не в вашем вкусе, позвоните «5», и мы к вашим услугам.

Он показал ей два холодильника — один в гостиной, другой в спальне, три гардероба, огромную ванну с джакузи, королевских размеров кровать с бессчетным количеством подушек. Портье объяснил ей, как включать душ, обратил ее внимание на выключатель в гостиной, скрытый за статуей Цезаря и Клеопатры, четыре телефона, сейф… Когда он начал показывать все по второму разу, до нее наконец дошло, чего он на самом деле ждет. Чаевые. Он нес сумки, следовательно, заслужил чаевые. Мэгги порылась в сумочке, не зная, сколько дать. По доллару за сумку? Пять долларов за все? Не рассмеется ли он ей в лицо, не позвонит ли вниз и не скажет, чтобы ее вышвырнули из гостиницы на все четыре стороны?

Она протянула ему десятидолларовую бумажку. Он поблагодарил и ушел — не хлопнув дверью, значит, они пришли к согласию.

— И что теперь? — спросила она у Цезаря с Клеопатрой. Те, разумеется, молчали.

Был час дня, пятница, и Мэгги совершенно не знала, куда себя деть. Ужин в каком-то ресторане «Неро», который любезно заказали ей Элли и Клер, был только в восемь. От одной мысли об этом ужине ее бросало в дрожь. Мягкий, интимный свет свечей, воркующие парочки, музыка, хватающая за самое сердце… Отличный, нечего сказать, подарок на тридцатипятилетие для одинокой женщины, чей бывший муж наслаждается в это время обществом новой невесты!