Ольга Покровская - День полнолуния

Помолчав, она добавила негромко:

— Мир вашему дому и душе.

Асин голос слегка охрип от долгой речи. Ночь уже утратила краски, поблекла, посерела. За окнами тянулись однообразные строения длинного бесцветного московского пригорода. В соседних купе уже открывались двери, невыспавшиеся пассажиры с полотенцами, переброшенными через плечо, занимали очередь в туалет. Проводник, позвякивая ключами, объявлял: «Граждане, через полчаса санитарная зона, поторопитесь!»

В предутреннем свете лицо девушки было бледным, осунувшимся, и только глаза, запавшие темными кругами, были живыми на этом застывшем, будто замороженном лице.

Любовь Петровна, шумно хлюпая носом, обхватила Асю своей упитанной рукой, притиснула к колыхавшейся в вырезе цветастого халата груди.

— Ох, девка, до чего ж тебе в жизни досталось-то! Горе ты горькое! Вот так-то вот мы суетимся, рвемся и забываем, что все под богом ходим, и никто свой срок не знает.

— Мда… — не нашелся что сказать Семен Иванович.

И вдруг в кармане у Вовчика загремел мобильник.

— Алло! — заорал парень, прижав трубку к уху. — Алло! Танька, это ты? Танька, как здорово, что ты позвонила! Что? Подожди, здесь плохо ловит, я сейчас попробую…

Он рванулся вперед, перепрыгнув одним махом через мощные колени Любовь Петровны, и дальше закричал что-то уже из коридора.

— Вы извините, — смущенно сказала Ася, — что я со своей историей влезла. Всех расстроила. Просто почему-то захотелось рассказать…

— А может, и правда с Нинкой-то помириться? — вдруг задумчиво промолвил Семен Иванович, ни к кому особо не обращаясь. — Что мы в самом деле маемся, два старых дурака? У меня язва, не дай бог — прободение, помру один в квартире, так и не найдет никто, пока не завоняю!

— Ох, да и не говори, — отозвалась, вытирая слезы, Любовь Петровна. — Так подумаешь: да ну их к лешему, детей этих с зятьями! Пусть творят что хотят, лишь бы живы-здоровы были.

Ася, откинувшись к стенке, прикрыла уставшие бессонные глаза и вдруг за секунду сморившего ее короткого сна снова успела увидеть залитое теплым солнечным светом поле, высокие колосья и стройную фигуру молодого всадника, протягивавшего к ней руки. Он белозубо смеялся, и солнечные зайчики плясали в его быстрых живых глазах.

— Танька моя приехала! — закричали вдруг над самым ухом.

Ася открыла глаза. В дверном проеме, шалый от навалившегося счастья, стоял Вова.

— Узнала у мамки, каким поездом я приезжаю, и приехала. Встречает меня на вокзале! А вы говорили… Эх вы… — бросил он Семену Ивановичу и, не в силах стоять на месте, опять бросился в коридор, рванул вниз оконную раму и высунулся в промозглую серость, стараясь разглядеть фигуру любимой девушки.

На усеянном пятнами откидном столике звякали друг о друга бутылки. Отрывисто закричал гудок. Поезд подъезжал к Москве.

* * *

Зал ресторана, в котором я сижу, уже почти пуст. Последним уходит похожий на английского лорда мужчина, напомнивший мне старого знакомого и тем самым невольно спровоцировавший этот вечер размышлений, воспоминаний и причудливых историй.

Работники приглушают свет, уносят на кухню остатки посуды. Ночь давно опустилась на вечный город, в котором сплелись в страстном объятии холодноватая и динамичная современная Европа и ленивый, причудливый, тысячелетний Восток. Город, в котором галдят люди, мерцают вспышками фотоаппаратов туристы, ревут автомобили и гудят проплывающие по Босфору корабли. Город, который стал моей шальной лицедейской душе домом.

Ночь подрагивает и дышит за окном. Где-то там, в этой ночи, встречаются и расстаются люди. Кого-то судьба сводит вместе — после долгих лет недопонимания, кого-то, напротив, разводит в стороны, несмотря на то что эти два человека, казалось, были самой природой вылеплены друг для друга. Я же, будто одинокий пересмешник, кричащий в этой ночи, впитываю в себя чужие истории, препарирую их у себя в голове, перетасовываю персонажей и сюжеты, разыгрываю свой вечный, нескончаемый спектакль. И актерами для него становятся все — и тот мужчина за столом, что привлек сегодня мое внимание, напомнив о прошлом, и девушка-официантка, что пересмеивается сейчас с кем-то в кухне, и люди, чьи силуэты мелькают за окнами домов напротив.

И порой мне начинает казаться, что я сама — вовсе не режиссер этого безумного, красочного, удивительного спектакля. Я — всего лишь один из персонажей в руках некоего неизвестного мне, более мудрого, более глубокого автора. Что, если и Он тоже вот так играет нами, своими любимыми героями, представляя разнообразные сюжеты, снова и снова заставляя нас радоваться и страдать, ошибаться и исправлять ошибки, влюбляться и расставаться с любимыми. И есть ли у всего этого жизненного карнавала высший смысл, или Он делает это только ради забавы, неизвестно.

Как там было у Чехова? «Если б знать, если б знать»…

Я поднимаюсь из-за стола, оставляю на скатерти крупную купюру и выхожу из ресторана, укрываясь в объятиях темной, бархатной и ласковой черноморской ночи.

Мише Грушину снилось, будто бы он снова стал студентом журфака. Полным тщеславных надежд юношей лет двадцати. Старый подъезд в доме, где жили родители. Стены, выкрашенные зеленой краской, вечные надписи: «Наташа Б., я тебя люблю», «Depeche Mode — отстой!», «Серый — лох педальный».

Спустившись по лестнице, Миша вышел во двор. Вдохнул сладкий, хрустящий на зубах морозный воздух, подмигнул выглядывавшему из-за кудрявых, подернутых серебряной дымкой березовых веток солнцу.

И тут же к нему подскочил какой-то хмырь в черном пальто, белозубо улыбнулся и заговорил:

— Михаил Евгеньевич, ваш репортаж о буднях камвольной фабрики — это прорыв в журналистике, настоящая сенсация. Меня уполномочили объявить, что вам присуждена премия «Журналист года». Прошу!

Он сунул в руки оторопевшему Мише тяжеленную металлическую хрень — уродливую бронзовую статуэтку, изображавшую почему-то восточного монаха, бритого, узкоглазого и на вид совершенно недоброго. Зардевшийся Грушин приосанился и принял ценный приз. И тут же откуда ни возьмись набежали корреспонденты, защелкали фотовспышками. Где-то позади грянул оркестр. Хрупкая блондинка с ногами от ушей протянула Мише букет цветов. Грушин лишь успевал раскланиваться в разные стороны и принимать поздравления.

С ветки над его головой свесила черную голову ворона, посмотрела на него круглым мерцающим глазом и вдруг запела хрипло, голосом Джо Кокера. Двадцатилетний Мишка поднял голову, смерил ворону взглядом, покрутил пальцем у виска — и проснулся.

На тумбочке у кровати надрывался хрипящим басом мобильник. Михаил сел в кровати и взъерошил волосы. В комнате было темно, рядом ровно дышала во сне женщина. Ее круглое белое плечо пересекала татуировка — какой-то древний египетский иероглиф. «Гандболистка, — вспомнил Михаил. — Восходящая звезда сборной. Вчера брал у нее интервью, потом, кажется, в кабак поехали…»

В голове еще шумел не выветрившийся вчерашний хмель. Во рту стоял отвратительный вкус. Михаил нетвердой рукой нашарил в темноте мобильник, едва не выронил его и, с трудом ворочая языком, прохрипел в трубку:

— Да!

Поначалу ему показалось, что он все-таки еще не до конца проснулся. Какой-то незнакомый мужик втирал ему, что ему срочно нужно поехать вместе с ним куда-то на Алтай в ламаистский монастырь.

— Одну минутку, — пробормотал Михаил.

Не выпуская из рук мобильник, он прошлепал босиком на кухню, чертыхнувшись, нашел в холодильнике бутылку минералки, сделал несколько жадных глотков. Холодные капли запутались в короткой рыжей бороде. Миша крякнул, утерся кулаком, затем снова приложил телефон к уху.

— Вы извините, я не совсем врубился, — промямлил он. — Как, вы сказали, ваша фамилия?

— Тагильцев, — ответили на другом конце. — Александр Тагильцев.

— А вы, простите, от какого издания? «Удивительное рядом»? Я что-то не могу въехать в суть предложения…

Трубка снова заговорила. В похмельной голове Михаила каждое слово отзывалось ноющей болью. Этот самый Тагильцев втирал, что прочитал в «Другом мире» его статью о поездке в ламаистский монастырь и понял, что ему непременно нужно ехать туда же, взяв с собой Мишу в качестве сопровождающего. «Псих какой-то!» — решил про себя Миша.

— Я готов заплатить столько, сколько вы скажете, — закончил наконец мужчина. — Все расходы я, разумеется, возьму на себя. Скажем, десять тысяч долларов вас устроит?

Михаил икнул, поморгал глазами и гаркнул в трубку:

— Да пошел ты!

С досадой он опустил мобильник на стол. Интересно, что это за козел разводит его посреди ночи? Десять тысяч! Все-таки не столько он выпил накануне, чтобы на такое купиться.

Телефон заорал снова. Миша прохрипел в трубку:

— Тебе че, Петросян, неймется?

— Сколько вы хотите? — спросил голос на другом конце. — Пятнадцать тысяч? Двадцать? Для меня цена вопроса не имеет значения.

«А что, если не разводка… — сообразил вдруг Миша. — Что, если и правда какой-то восторженный дебил хочет забашлять за то, чтоб я с ним куда-то скатался. Да елки, за такие бабулесы — хоть на луну! Это ж все долги раздать можно будет…»

— Александр, я думаю, мы найдем общий язык, — просипел он. — Куда и когда мне нужно подъехать?

В назначенный час Миша ввалился в кафе в центре Москвы. В помещении играла негромкая музыка, пахло явно дорогой хавкой — сам Миша позволить себе такие заведения мог только в день получения какого-нибудь особо крупного гонорара. В зале было почти пустынно, только за дальним столиком разговаривал по мобильнику какой-то холеный мужик лет тридцати, видимо, его утренний собеседник. Плечистый такой, сразу видно, из спортзала не вылезает. И лицо интеллигентное, но в то же время и волевое. На психа вроде не похож. И костюм дорогой, дизайнерский. Миша тут же весь подобрался, как учуявшая добычу гончая, и направился прямиком к столику.

С кем Александр разговаривал по телефону, Миша, конечно, не знал. Видел лишь, что по мере разговора тот все больше мрачнел. «Чернее тучи, — подумал Михаил. — Вот напишешь так в статье, и обязательно прикопаются, скажут — штамп. А как еще описать, если у этого мужика и правда лицо потемнело, а из глаз того и гляди молнии шарахнут?»

Тагильцев тем временем закончил разговор, положил мобильник на стол и тупо уставился на него невидящим взглядом.

— Эй, на судне! — гаркнул Миша, чтобы привлечь его внимание. — Это вы нынешней ночью по мою душу интересовались? Так вот он я, прибыл, как договорились.

Александр несколько секунд непонимающе смотрел на него, затем, видимо, взял себя в руки и кивнул:

— Да-да, конечно. Вы Внемиров?

— Их бин, — весело подтвердил Миша. — Внемиров, он же Городецкий, он же Финкельштейн. Это все псевдонимы. А настоящая моя фамилия — Грушин, ну разве можно под такой работать? Разве что в журнале «Сад и огород».

Тагильцев как-то бледно улыбнулся и тут же приступил к главному.

— Михаил, — сказал он, — очень приятно, Александр Тагильцев, адвокат, юридическое бюро «Тагильцев и партнеры». Обратился я к вам вот почему. Мне обязательно нужно съездить в монастырь, о котором вы написали в своей статье. Встретиться с ламой, побеседовать, если это возможно… Сами понимаете, такие поездки обыкновенные турфирмы не предоставляют. Да и в любом случае я хотел бы сделать это с человеком, который там уже был и сможет проконсультировать меня, так сказать, из первых уст.

Миша невольно смутился. Честно сказать, консультант из него получился бы не очень. Та статья была обыкновенной заказухой, хренью для журнальчика с мистическим уклоном. Нет, в монастырь он ездил — командировку-то оплатили, чего ж не поехать. Ну они и отправились с Илюхой, фотографом, бухали всю поездку, как пионеры. Чуть не проспали встречу с этим самым ламой. Сам-то он оказался довольно колоритным мужиком, но им с Илюхой уделил минут пять — только на фотосессию. И чудес никаких при них не совершал. Все это он в статье приплел для красного словца, насочинял про религиозный экстаз, про безнадежных больных, которые у них на глазах восставали и принимались чуть ли не плясать. На самом-то деле ничего такого он там не видел.

Миша так-то был парень не злой и морочить голову этому с виду вроде неплохому мужику не хотел, однако признаться — означало бы лишиться такого заманчивого гонорара…

— Слушай, Сань, — подавшись вперед, начал он. — А тебе зачем туда надо-то, а? В монастырь этот?

Александр снова помрачнел, замялся и наконец ответил:

— Ну, скажем, у меня кризис среднего возраста. Хочу получить новый опыт и, возможно, прояснить для себя некоторые вопросы бытия.