— Миша, остынь! — снова заговорил Тагильцев. — Я не поеду… Подожди! — Он остановил готового разразиться новой речью Грушина. — Я тебя прекрасно понимаю, месяц назад я и сам не поверил бы в то, что здесь происходит. Может быть, ты прав, а я в самом деле поехал крышей от всего этого… Но уехать сейчас я не могу. Я попытаюсь еще раз, последний. Понимаешь, жизнь Елены в руках у этого старика, а значит, перечить ему я не могу. Как бы я ни относился к нему, мне придется выполнить все, что он скажет.

— Угу, и загремишь насовсем, — скривился Миша.

— Может быть, и так, — решительно сказал Александр. — Я и сам не вполне понимаю, что мне предстоит. Но я видел такое, что заставило меня поверить в то, что я действительно могу ее спасти. Хотя бы попытаться.

— Ну, знаешь… — вскочил с места Грушин. — Ты как хочешь, а я отсюда валю. Я смотрю, если тут у таких серьезных чуваков, как ты, мозги плывут, мне тоже есть чего опасаться.

— Это ты верно решил, — кивнул Александр. — Я сам хотел тебя просить. Лама ясно мне сказал — я должен прийти к нему один, чтобы никто не ждал меня за порогом. Иначе он не сможет мне помочь. Так что уезжай, Миша!

— Э, нет, — заартачился Грушин. — Без тебя не поеду. Я, может, человек и не очень, но бросить тебя тут, этим волкам на съедение…

— Миша, я тебя прошу, очень прошу, — горячо заговорил Тагильцев. — Не оставайся здесь, не геройствуй. Мне действительно нужно сделать это одному. Я взрослый человек, это мое решение, и я несу за него ответственность. Уезжай, пожалуйста, не взваливай на меня еще и эту проблему — как тебя отсюда выгнать, — он снова бледно усмехнулся.

Миша уныло смотрел на Тагильцева. За эти дни он успел проникнуться к нему уважением и даже сочувствием. Все-таки такой путь вместе проделали, столько всего обговорили. Не закадычные друзья, конечно, но и не чужие, в общем, люди.

Эх, жалко мужика, в самом деле. Окрутили ведь, шарлатаны долбаные. Что вот делать теперь? Отсвечивать тут с ним вместе и смотреть, как они его и дальше разделывают? Слуга покорный. А может… Может, в самом деле рвануть в Москву, позвонить там куда следует, начать бучу в прессе — честных людей цинично обманывают, все такое… В конце концов, Тагильцев — человек известный, может, что и выгорит.

— Ты стопудово решил? — со вздохом спросил Миша. — Не передумаешь?

— Нет, — покачал головой Тагильцев. — Я останусь.

Он с трудом поднялся на ноги, присел на корточки, извлек из-под тахты дорожную сумку, отсчитал деньги.

— Вот, здесь все, что у меня есть с собой. В Москве свяжешься с моим секретарем, здесь телефон, на визитке. Она выплатит тебе остаток — не волнуйся, я ее предупредил заранее.

Грушин помял деньги в кулаке и сунул в задний карман джинсов. Как-то неловко было, что он бросает Тагильцева, пусть тот и сам на этом настаивает. С другой стороны, лучше было бы помочь запутавшемуся Тагильцеву из Москвы. Прессу привлечь, полицию, в конце концов. Это ж надо — известного адвоката незаконно удерживают в глуши, опаивая наркотой.

— Только… у меня к тебе будет просьба, — снова заговорил Александр. — Если тебе не сложно…

— Да чего уж там, валяй, — сделал широкий жест Грушин.

— Ты, пожалуйста, съезди в больницу. Я напишу тебе адрес. Узнай, как там… она, — с трудом произнес Александр. — Если там врачи снова будут что-то говорить про отключение аппаратов, ты дай им знать, что я скоро вернусь… Что заплачу еще столько же или больше. Только пусть все оставят как есть. Понял?

— Как не понять, — кивнул Миша.

Он быстро побросал вещи в рюкзак, огляделся в последний раз, проверяя, не забыл ли чего-нибудь, и снова подошел к Александру.

— Ладно, че там, давай прощаться, что ли?

Он конфузливо протянул Тагильцеву пятерню. Александр пожал ему руку, сказал искренне:

— Спасибо тебе! За то, что помог сюда добраться… И за то, что уговаривал уехать, тоже спасибо. Только я все-таки попытаюсь. И вот еще, помнишь, ты говорил, что материал хочешь о монастыре написать, на премию «Журналист года»? Я тебя прошу только, обо мне и о Елене не пиши там ничего.

— Не вопрос, конечно, — замахал руками Миша. — А хотя, вообще… если вдруг случится чудо и Елена твоя очнется… Это, знаешь, будет бомба.

— Что ж, когда очнется, мы с тобой и обсудим такую возможность, — улыбнулся Тагильцев.

— Ну, бывай, старик! — хлопнул его по плечу Миша. — А знаешь, я хоть и не лама-фудзияма, а вот будущее предсказывать тоже могу. И я прям вижу, что мы с тобой еще увидимся в Москве и загудим, как кони. Что, не веришь?

— Почему, верю, — рассмеялся Александр. — Ты, Миша, посерьезнее относился бы к своему дару предвидения. У тебя, я чувствую, большой потенциал.

* * *

Обратная дорога показалась Мише скучной, как пресс-конференция с министром образования. За окнами автомобиля мелькали те же горы, овраги, реки, деревья, поселки, что он уже видел, только теперь в обратном порядке. Поговорить было не с кем — он было попытался развести Ачая на разговор, однако тот лишь косился на него темным узким глазом и пожимал плечами.

Паек, выданный Тагильцевым ему в дорогу, Мишу не особенно интересовал, за исключением бутылки виски, к которой он все чаще прикладывался по мере пути. «Интересно, че там с Тагильцевым ща? — сонно думал он, откинувшись на спинку кожаного сиденья. — Поперся снова к этому… Как там его? …Кушу? И тот опять показывает ему свои психоделические мультики? Ничего, Саня, ничего, скоро он их родной полиции показывать будет», — на этой успокоительной мысли Мишины веки закрылись, и он, запрокинув рыжую голову, захрапел.

Ачай довез его до самого аэропорта. Миша вылез из машины, закинул на плечо сумку и потоптался перед своим безмолвным сопровождающим.

— Слышь, Кисель, ты за Саней-то вернись, будь человеком. Может, выпустят его все же эти молчаливые братья. Ну а не выпустят, так скоро все они оттуда двинут в воронках, со всеми удобствами, — хмыкнул он.

— Лама Санакуш — святой человек, он не врет, — неожиданно отозвался Ачай. — Он не станет удерживать твоего друга против его воли. Он поможет, если будет возможность.

— Ну да, ну да, — закивал Грушин. — Ты, я вижу, тоже из этих, просветленных. А с виду и не скажешь. Ладно, Ачай, бывай здоров.

Распрощавшись с алтайцем, он направился к зданию аэропорта.


Самолет приземлился в Москве хмурым осенним днем. За иллюминатором Миша увидел серое небо, сочившееся ледяной моросью, сгибавшиеся под порывами ветра деревья, бурую грязь там, где недавно еще росла трава. После красот Алтайского края этот город — сырой, мрачный, неприветливый — показался ему отвратительным.

«Это родина, сынок!» — сказал самому себе Миша и отвернулся от иллюминатора.

В аэропорту, едва получив багаж, он вдруг вспомнил что-то. Даже неосознанно, просто какое-то странное волнение поднялось внутри, и вдоль хребта побежали мурашки. Автоматы! Конечно, здесь же где-то есть игровой клуб. Правда, в прошлый раз он просадил в нем все деньги, но ведь это было тогда. Теперь ему повезет! Он только разок сыграет, по маленькой, а потом…

Дождавшись выдачи багажа, Миша закинул рюкзак за спину и бросился навстречу приключениям. Игровой клуб он отыскал почти сразу. Казалось, ноги сами запомнили маршрут с прошлого раза и несли его в заданном направлении.

Парень за кассой проводил Грушина равнодушным взглядом. Миша ринулся к автомату, полез уже было за кошельком и вдруг воровато оглянулся. Показалось или парень смотрел на него как-то странно? Вот он снова покосился на Мишу и пошел куда-то во внутренние помещения. Там у них наверняка охрана сидит.

Перед глазами неожиданно всплыла картина, которую он видел на Алтае, в буддистском монастыре. Как двое бравых охранников весело топчут ботинками несчастного поверженного Грушина, он же лишь стонет и плюется кровью.

«Да хренота это все! — сказал себе Миша. — Нанюхался там дряни какой-то, вот и привиделось». И все же… Все же снова покосился через плечо и вздрогнул, увидев, что парень из-за кассы вернулся вместе с охранником и разговаривает с ним о чем-то. Грушину показалось, что оба они поглядывают на него. Охранник лениво поигрывал резиновой дубинкой и постукивал по полу тяжелым башмаком. Миша на всякий случай глянул на его обувь — ботинки были огромными, с металлическими носами.

Внутри зрело какое-то противное нудное чувство. Миша убедился, что стоило ему приблизиться к автомату, как оно усиливалось, скручивало его в бараний рог. Вдоль позвоночника бежали мурашки, к горлу подкатывала тошнота, и хотелось бежать отсюда без оглядки. Грушин потоптался по помещению, помусолил в руках купюру, бросил тоскливый взгляд на автомат и, досадливо сплюнув под ноги, опрометью бросился вон из проклятого игрового клуба.

«Загипнотизировали, аферисты долбаные, — повторял он на бегу. — Заговорили! Это что же, я теперь никогда больше играть не смогу, а? Эх, вот же суки!»

На улице в лицо ему ударил ледяной ветер. Капли дождя тут же запутались в бороде. Что за отвратная погода? Быстрее домой, принять что-нибудь горячительного и… А что, может, позвонить гандболистке?

Она ж, наверное, остыла уже за эти дни, не пошлет сразу? Тем более когда узнает, как Миша сказочно разбогател. Кстати, не забыть бы еще обратиться к секретарю Тагильцева за остатком суммы.

О своих благородных намерениях донести в полицию на странные вещи, творящиеся в этом дурацком монастыре, он уже почти забыл. То есть не то чтобы забыл… Просто здесь, в Москве, все это казалось таким далеким, нереальным… В конце концов, ну что он скажет в участке? Что его друг, взрослый вменяемый человек, по собственной воле втерся в какую-то странную секту и проводит там время за просмотром галлюцинаций? Да его же просто на смех поднимут, спускать свою жизнь в толчок у нас вроде законом не запрещается.

В общем, Миша решил, что прямо вот так сразу в полицию не пойдет, сначала обдумает все как следует. Может, посоветуется со знающими людьми. А там, глядишь, Тагильцев и сам вернется, и все само собой устроится. По крайней мере, все, что от него требовалось, он выполнил и имеет теперь полное право на заслуженный отдых и растрату гонорара.

У здания аэропорта Миша сел в первое же подвернувшееся ему такси — даже торговаться не стал, решил вознаградить себя за то, что не спустил ни копейки в игровом клубе. Назвал водителю домашний адрес, откинул голову на спинку сиденья и вдруг как-то сразу провалился в сон — то ли перемена климата сказалась, то ли просто измотался за дорогу.

А во сне внезапно увидел… Александра. Только тут он был совсем не похож на того самого Саню, успешного адвоката с романтическими фантазиями, с которым Миша успел подружиться в путешествии. Нет, сейчас Саня был облачен в старинные рыцарские доспехи, восседал на вороном коне и вид имел серьезный и грозный. Миша хотел было хохотнуть, спросить: «Ты че это, брат, так вырядился? Оружейную палату грабанул?» Но понял вдруг, что не может произнести ни слова. Вообще наблюдает за происходящим откуда-то со стороны, сам оставаясь невидимым. «Киношку, значит, решили мне прокрутить? — отстраненно подумал Грушин. — Ну давайте, давайте. Поглядим, че там у нас сегодня в программе за историческая драма».


Вороной конь ржал и прядал ушами, почуяв родные земли. Сэр Александр приподнял забрало тяжелого шлема, чтобы лучше разглядеть открывающийся ему с вершины холма вид. Весна лишь недавно пробудила долину, украсила нежной зеленью, заткала цветами травяной ковер, расстилавшийся под копытами коня. Внизу, в овраге, пел свою песню освобожденный ото льда ручей, весело перепрыгивая с камня на камень. А в ветвях ему вторил звонкий голос лесной птицы. Облака, пушистые, словно клочья перины, скользили по синему небу. Синему, как глаза леди Елены.

Впереди на пригорке высился каменный замок, обнесенный высокой крепостной стеной, виднелись суровые высокие башни с узкими бойницами. Сэр Александр прищурился, стараясь разглядеть, не покажется ли в одной из них нежная женская рука, не помашет ли белым платком.

Но ничего видно не было. Должно быть, молодая супруга еще не знала о возвращении мужа. Он отбыл в поход давно, еще осенью, сразу же после свадьбы, и все эти месяцы доблестно сражался за своего короля против войск проклятого узурпатора короны. И все эти месяцы не переставал мечтать о том, как однажды вернется и обнимет прекрасную Елену.

Теперь же война была окончена, и Александр спешил домой в надежде наверстать упущенное. Любить истосковавшуюся по нему красавицу-жену больше жизни, заботиться о ней, воспитывать наследников, если Богу будет угодно им их подарить.

Сердце сурового, не знающего пощады воина трепетало в груди, словно у желторотого юнца. Не удивительно ли, что могучий сэр Александр был так нежно и преданно влюблен в свою жену? То-то посмеялся бы над ним бывший друг и сосед лорд Эдвард, переметнувшийся на сторону узурпатора, да обрушит небо гром и молнии на его бесчестную голову! Однако теперь, когда самозванец бежал, а все его бывшие пэры — из тех, кто остался в живых, — вынуждены были присягнуть законному королю, проявившему милосердие и даровавшему им жизнь и прощение, негоже было и ему, верному вассалу его величества, продолжать держать в сердце зло. Нет, теперь все это было неважно. Дома его ждал пир по случаю возвращения и красавица Елена, чьи волосы отливают бледным золотом, а глаза чисты и прозрачны, как это весеннее небо.