— По-моему, ты сама учила меня не врать! — резко развернувшись, выкрикнула ей Катя.

— Но я же…

— А ты все время мне врала!

— Нет, я просто… не все говорила, потому что видела, как ты негативно настроена по отношению ко всем мужчинам.

— А ты, значит, позитивно настроена, да? Тебе, значит, мало моего папеньки? Быстро же ты все забыла! А я помню, как ты рыдала ежедневно и как тебя с работы уволили! И как ты курила, как ненормальная, а я, между прочим, всем этим дышала! А ты, как только подвернулся новый мужчина, опять на меня ноль внимания! Я вчера могла бы под машину броситься, а ты даже не заметила бы! — И она передразнила мать: — «Ах, Иван Сергеевич! Извините мою дочь, она сегодня в летаргии! Ох, Иван Сергеевич, Ира Ракитина так хорошо сыграла Ольгу! Сю-сю-сю, Иван Сергеевич! Пи-пи-пи, Иван Сергеевич!»

— Не смей! — выкрикнула Наталья Николаевна и ударила дочь по щеке.

Пощечина оказалась такой звонкой, что мать и дочь на некоторое время замерли, с ужасом глядя друг на друга. Потом Катя вскочила с постели и прямо на ночную рубашку начала натягивать свою вечную спортивную куртку и джинсы.

— Катя… погоди… — пыталась остановить ее Наталья Николаевна. — Ну… извини меня… давай поговорим спокойно…

Но Кате никаких разговоров уже не было нужно. Она пнула все еще валяющийся нож под шкаф, выбежала в коридор, всунула ноги в ботинки, сдернула с вешалки куртку и выскочила на лестничную площадку, с грохотом захлопнув за собой дверь. Наталья Николаевна, закрыв лицо руками, упала на постель дочери, еще хранившую тепло ее тела и черные разводы от расплывшейся туши для ресниц.

Вдоль пустынных серых улиц по-прежнему носился сильный ветер. Поскольку в ненастное субботнее утро добропорядочные граждане сидели по домам и наслаждались уютом, ветер очень обрадовался Кате. Он моментально забрался ей в рукава, за шиворот, а в лицо бросил хорошую порцию жалящего мокрого снега. Катя фыркнула, будто вынырнув из воды, обняла плечи руками, пригнула голову и пошла вперед. Куда? Она и сама не знала. Ясно, что домой она не вернется. И вообще никуда не вернется. Родственников у них с матерью в Петербурге нет, одна лучшая подруга превратилась во врага, вторая переживает счастливый и бурный роман с Ушаковым. Просто неприлично вешать на Веронику свои неприятности. Так что идти ей вообще-то некуда. Разве что туда, куда глаза глядят.

Катя дошла только до арки прохода между двумя дворами, но замерзла уже так, будто провела на ветру битых два часа. В подворотне, под прикрытием арки она стянула перчатки, подышала на уже успевшие покраснеть руки и поняла, что очень хочет есть, а еще больше — согреться кружечкой горячего чаю. Некстати тут же вспомнились мамины оладьи, которые стынут сейчас в кухне, и почему-то нож, который она со злости пнула под шкаф. Катя вздохнула, порылась в карманах куртки и вытащила смятую десятку. Маловато. За углом, через еще один двор, находится маленькое кафе, где продают потрясающие булочки, обсыпанные сахарной пудрой и орехами. На булочку не хватит. Впрочем… Хватит!!! Из-за этого дурацкого Дня влюбленных она вчера забыла сдать Нинуле двести рублей на пособия к экзаменам. Отлично! Экзамены можно сдать и без всяких пособий!

Задрав куртку, Катя сунула руку в задний карман джинсов и вытащила две сотенные бумажки. Пожалуй, на такие деньги можно будет перекантоваться целый день, а то и два. Дальше Катя решила не заглядывать. Ей теперь стоит жить только одним днем. Она аккуратно разгладила свою потасканную десятку, присовокупила к ней два стольника и успела убрать свое богатство в нагрудный карман куртки и даже застегнуть на нем «молнию», когда на нее вдруг налетел какой-то парень. Он сбил ее с ног, повалил на землю и попытался оттащить в глубину темного прохода между дворами. Катя сопротивлялась, как могла. Она укусила его за руку, он грязно выругался и другой рукой так саданул ей под челюсть, что, отвратительно скрежетнув, зубы впились в губу, а в глазах сделалось темно. Почувствовав во рту вкус крови, Катя очнулась. Парень шарил у нее на груди. Он явно не покушался на ее честь. Ему нужны были деньги. Видимо, он заметил, как Катя доставала их из разных карманов своей одежды. Ну-у-у нет! Не получишь! Ей и самой они пригодятся!

Катя брыкалась, царапала руки парня своими хоть и не очень длинными, но весьма крепкими ногтями. Он глухо матерился, плевался и еще два раза ударил ее кулаком в лицо. Она наконец решилась позвать на помощь, но чуть не захлебнулась кровью, хлынувшей из носа. Изо рта вылетела парочка жалких звуков, которые некому было услышать в это холодное субботнее утро. Кате уже не нужны были деньги, она готова была их отдать, но пальцы не слушались и никак не могли расстегнуть «молнию» нагрудного карманчика. «Не зря у мамы из рук вывалился нож, — почему-то подумалось ей. — Это всегда дурная примета. Вот оно — появление очередного мерзостного мужчины».

Парень опять поднес к ее лицу кулак.

— Не надо! — наконец крикнула Катя. — Я отдам! Отдам!

И в этот момент где-то рядом взвизгнула тормозами машина. Парень ослабил хватку, опустил кулак. Катя сразу отползла от него в сторону, а он вскочил с колен и понесся прочь от нее по переходу в соседний двор. Подняться Кате помог какой-то мужчина. Сначала он рванулся было за парнем, но потом решил: важнее посмотреть, что с девочкой.

— Как ты? Жива? — спросил он.

Катя кивнула, вытирая кровь рукавом куртки.

— Да погоди ты… — мужчина снял с шеи шарф и сам стал вытирать с ее лица грязь и кровь.

— Что он с тобой сделал? — спросил он. — Может, отвезти тебя в травмпункт или к врачу? Зубы-то целы?

— Нет… не надо… Он хотел у меня деньги отнять… и все… — прошептала Катя. — За какие-то двести десять рублей готов был убить…

— Знаешь что, пойдем-ка все-таки к машине. У меня там есть бутылка минералки. Смоешь с себя этот кошмар. И кофе есть горячий в термосе…

Катя опять кивнула. Ей было уже все равно, куда идти. Этот мужчина тоже мог оказаться каким-нибудь маньяком, но ей было так больно, холодно и страшно, что она об этом даже не подумала. Она послушно забралась на заднее сиденье машины, даже не взглянув на нее. И только тогда, когда мужчина протянул ей пластиковую бутылку минералки, она испуганно вскрикнула:

— Иван Сергеевич?!

Шмаевский-старший растерянно вгляделся в ее разбитое лицо и также испуганно спросил:

— Неужели… Катя?

Она кивнула, закрыла лицо руками и разрыдалась. Что же это такое? Что за невезуха такая! Даже от бандита ее спас не рыцарь на белом коне, а отец Руслана на серой пузатой машине! И где же, скажите, справедливость?

Катя упала ничком на заднее сиденье и так заголосила, что Шмаевский не на шутку испугался:

— Катя… Катенька… ну не надо так плакать… — начал приговаривать он. — Да что же делать-то? Катя, может быть, он… этот отморозок, сделал что-нибудь ужасное… Ты не стесняйся, скажи… Мы сейчас же к врачу… и в милицию заявим! Он получит по заслугам, вот увидишь!

— Нет, ничего не надо, — пробормотала она и снова села прямо, нахохлившись, как подбитая птица. Она видела, что испачкала кровью нарядный чехол сиденья, но почему-то совсем не расстроилась на сей счет. Так этому Шмаевскому и надо! Нечего было лезть! Она отдала бы парню свои деньги, и он мигом от нее отвязался бы.

— Может… домой? — спросил окончательно потерявшийся и расстроенный Шмаевский-старший.

Катя посмотрела в окно, заметенное мокрой снежной крупой, и, еле шевеля губами, сказала:

— Лучше выбросьте меня на свалку. Меня занесет снегом, и все наконец будет кончено.

— Ну что ты такое говоришь? — встрепенулся Иван Сергеевич. — Что за ерунда? И вообще, куда ты шла в такую погоду? За хлебом? Мама, наверное, волнуется, куда ты делась?

— Мама не волнуется! — наконец громко и зло отчеканила Катя, невзирая на боль в разбитой губе и под челюстью. — С некоторых пор она волнуется совершенно о другом человеке! Все остальные ее не интересуют!

Шмаевский вскинул на нее свои шоколадные, как у сына, глаза и, немного помолчав, грустно сказал:

— Ты имеешь в виду меня?

— Да! Я именно вас имею в виду!

— Ты ошибаешься, Катя!

— Ошибаюсь? Да неужели? — истерично расхохоталась она. — Неужели вы будете утверждать, что моя мамочка о вас не думает?

— Не буду. Я очень надеюсь, что иногда она обо мне думает…

— Иногда? Как же! Она вчера даже не заметила, как я ушла из школы. Меня и вчера вечером мог избить любой бандит, а она с вами была, с вами! И ей совершенно наплевать, где я, с кем я и кто пытается убить меня в черной подворотне!

— Ты преувеличиваешь! Твоя мама…

— Моя мама совершенно спокойно дала мне сегодня уйти… в никуда… Вы можете себе такое представить?! И вообще! Она готова была меня убить из-за вас, как этот гад из-за денег! Всё, всё из-за вас!

Кате стало так жалко себя, что она, закрыв лицо окровавленным шарфом Шмаевского, опять в голос разрыдалась. Иван Сергеевич дал ей выплакаться и, когда она опять немного успокоилась, грустно сказал:

— Знаешь, Катя, вчера в школе мне показалось, что вы уже повзрослели настолько, что способны дать правильную оценку любым жизненным ситуациям. Ваши с Русланом одноклассники разыгрывали сцены о любви с таким горячим чувством, с таким пониманием пушкинского текста, что я почувствовал в вас… товарищей… что ли… Я ошибся. Жаль.

— Что значит, ошибся? И чего же вам жаль? — презрительно спросила Катя.

— Жаль, что вы, способные понять переживания литературных героев, живым людям почему-то отказываете в праве на любовь.

— Любовь и существует только у литературных героев! В жизни ее нет! Разве вы, такой взрослый человек, этого не знаете?

Иван Сергеевич трагически покачал головой и сказал:

— Да-да… Мне Наталья Николаевна говорила об этом твоем нигилизме…

— Говорила?! — вскинулась Катя и попыталась открыть дверь машины, приговаривая: — Да как она могла?! Да кто вы такой, чтобы… Откройте мне дверь! Я выйду!

— Я люблю твою маму, Катя… — тихо сказал Шмаевский, даже не пытаясь помочь ей с дверью.

— Я не верю вам! Я никому не верю! — опять выкрикнула Катя, повернувшись к нему лицом. — Это вы сначала так говорите, а потом уходите к другим женщинам! А те, которых вы бросаете, не хотят жить! И вообще, вы что, не слышите? Я же прошу: немедленно откройте мне дверь!

— И куда же ты пойдешь?

— А вот это — не ваше дело!

— Катя! Ты вся в крови. Лицо разбито. Тебя заберут в милицию и все равно отправят домой. Так не лучше ли…

— Что «не лучше»?

— Не лучше ли без милиции? Давай доедем до вашего подъезда, и мы… поговорим… все втроем.

— С кем это… втроем? — испугалась Катя, почему-то представив, что придется говорить с Русланом.

— Ты, я и твоя мама.

— Еще чего! Не хочу я с вами разговаривать! А вы… Вы же куда-то ехали! Ну и поезжайте себе… А меня выпустите! Немедленно! А то я буду кричать! — расхрабрилась Катя. Она выглянула в окно, но в черно-белом, занесенном снегом дворе по-прежнему никого не было. В такую погоду на улицу выходят только такие неприкаянные, как она, злобные бандиты и… Шмаевские…

— Катя! — укоризненно произнес Иван Сергеевич. — Во-первых, туда, куда ехал, я уже безнадежно опоздал, а во-вторых, я не знаю, как убедить тебя, что не собираюсь обманывать Наталью Николаевну. Я люблю ее и… даже сделал ей предложение!

— Предложение? — удивилась Катя и на всякий случай решила уточнить: — Какое?

— Руки и сердца, — смущенно отозвался отец Руслана. — То есть, проще говоря, я предложил ей выйти за меня замуж.

Катя сжалась в напряженный комок и еле выговорила:

— А что она?

— А она сказала, что без твоего согласия не может. Такие вот дела… Поэтому, раз уж все так совпало, то я прошу у тебя руки твоей матери!

Катя совсем растерялась. На такое его предложение она как-то не рассчитывала. Она почему-то думала, что мать со Шмаевским просто будут встречаться и ездить на его машине развлекаться, к примеру, в новомодные клубы и рестораны.

— А если я не соглашусь?! — не очень уверенно спросила она.

— Мне кажется, ты сделаешь ее несчастной.

— То есть вы хотите сказать, что…

— Я хочу сказать, что твоя мама тоже… любит меня…

— То есть вы хотите пожениться? — растеряв всю свою воинственность, спросила Катя.

— Да.

— А как же мы?

— Кто?

— Ну… я и… ваш сын…

— Руслан-то? Знаешь, он… как-то спокойнее к этому относится. Я, правда, ему еще не говорил о том, что мы хотим пожениться. Понимаешь, мы с твоей мамой вчера собирались сказать об этом вам обоим, но вы куда-то внезапно исчезли…