Катя уже окончательно решила, что ей лучше всего немедленно уйти домой, но именно в этот момент, то есть как всегда вовремя, в кабинет вошел Шмаевский. При виде его класс дружно ахнул. Под правым глазом Руслана тоже переливался разными цветами довольно крупный синяк.

– Ой, не могу! – расхохоталась Ира Ракитина. – Зря ты, Мишка, так зверски на Таньку поглядывал! Она невинна, как дитя. Похоже, эти двое друг с другом подрались! В пятницу, как голубки, за одну парту уселись, а за выходные, значит, любовь полностью испарилась! Как говорится, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!

Кое-кто услужливо подхихикнул в угоду самой красивой девочке класса, но очень скоро опять установилась полная тишина. Шмаевский, даже не взглянув в сторону Ракитиной, обратился к Кате:

– Ну-ка пойдем, поговорить надо, – и пошел к выходу из класса.

Катя, разумеется, отправилась за ним. Уже вовсю заливался звонок на первый урок, но Руслана это не остановило. Он еще быстрее пошел к лестнице на последний этаж. Катя поняла, что он ведет ее в ответвление одного из коридоров, где стоит огромная кадка с неимоверно разросшимся розовым кустом. За живой стеной его густых ветвей вполне можно было поговорить без посторонних глаз.

– Кать, он получил свое! – сразу сказал Руслан.

– Кто? – на всякий случай решила уточнить она.

– Та самая сволочь, что с тобой… что тебе… В общем, отец мне рассказал, что с тобой в субботу случилось. Я сразу понял, кто это. Этот парень давно возле нашей подворотни с малышни деньги трясет. Мы с ребятами его уже как-то били. Ну… пришлось еще раз.

– Таких гадов надо не бить, а в милицию сдавать, – сказала Катя, хотя на самом деле ей очень понравилось, что Шмаевский с ним из-за нее дрался.

– Конечно, надо. Если бы ты тогда согласилась поехать с отцом в травматологический пункт и зафиксировать побои, то его можно было бы и привлечь. А так… Он может на мой синяк показать… вроде, как это я тебя… Попробуй докажи обратное!

– Я ничего не собираюсь доказывать… только теперь страшно на улицу выходить…

– Не бойся. Он тебя больше не тронет, – уверенно сказал Руслан и будто в качестве доказательства своей правоты дотронулся до собственного синяка.

– И ты ему веришь? – засомневалась Катя.

– К тебе он не прикоснется и пальцем. Это точно. Про других, конечно, не могу сказать… Но отец просил тебе передать, что в милицию все равно заявит. Нельзя позволить этому отморозку продолжать учинять разбои.

– Ну что ж… спасибо, – выдохнула Катя. – Можно идти на урок?

– Да какой там урок… Я целых три дня тебя не видел…

– И что? – насторожилась она.

– Ну… можно сказать, что соскучился…

– В каком смысле?

– Да в обыкновенном! Кать, ты чего смотришь на меня так, будто я в чем-то виноват перед тобой?!

– Ты не звонил…

– Да я два дня этого гада искал! А он только вчера к вечеру на охоту вышел!

– А скажи, Руслан, зачем ты так старался? – с вызовом спросила Катя.

– Как зачем? – удивился Шмаевский. – Я же сказал, что нельзя позволить, чтобы…

– Это я поняла, – перебила его она. – Ты только для того, чтобы очистить наш двор от мрази, да?

– Ну, конечно, не только… Ты же знаешь, я говорил… Ты мне нравишься… здорово нравишься… Я как только представил, что этот гад к тебе прикасался, так… – И он попытался дотронуться рукой до лица Кати.

Она отскочила от него и вжалась в стену.

– Кать, ты чего? – удивился Руслан.

– Зачем ты мне врешь? Что ты меня все время жалеешь! Мне не нужна твоя жалость!

– Ничего не понимаю, – помотал головой Шмаевский.

– Что же тут непонятного? Тебе просто жаль меня, разнесчастную, а на самом деле ты… – Уставившись в красивые карие глаза, Катя одним духом выпалила: – …в Татьяну Ларину влюблен!

– Что за ерунда?

– Это не ерунда, а Танька Бетаева! Это же ей ты в День влюбленных на всех уроках записки писал! Еще от меня зачем-то загораживался! Будто я стала бы подглядывать!

– С какой это стати я буду писать Бетаевой?

– Слушай, Руслан, будь со мной честен! – от возмущения Катин голос сорвался, и она даже закашлялась. – Танька мне твои записки показывала! Сам знаешь, что не узнать твой почерк невозможно! Одни буквы «м» чего стоят! Настоящие червяки!

– Я не писал ей! Клянусь!

– Поберег бы свои клятвы для другого дела! Я же говорю, что я видела своими глазами все твои любовные послания!

Руслан какое-то время постоял перед Катей молча, будто соображая, а потом схватил ее за руку и сказал:

– А ну пошли на третий этаж. У «ашников» сейчас, кажется, математика!

Катя вырвала свою руку, но за Шмаевским все-таки пошла.

На третьем этаже Руслан постучал в кабинет математики, потом приоткрыл дверь, сунул голову в образовавшуюся щель и обратился к учительнице:

– Зинаида Михайловна, можно Лену Ватникову на пять минут? Извините, конечно…

Зинаида Михайловна вышла в коридор и спросила:

– Это еще что за новости?

– Ну, пожалуйста! – Шмаевский для убедительности прижал руку к груди. – Вопрос жизни и смерти!

– Да ну? – улыбнулась учительница. – Прямо до перемены никак не подож… – Она осеклась, когда увидела радужный синяк на лице Шмаевского, а потом прижавшуюся к стене Катю аж с несколькими абсолютно не девичьими отвратительно-коричневыми украшениями. – Ну хорошо… – Она вошла в класс и строгим голосом сказала: – Лена Ватникова, выйди, пожалуйста, в коридор. Тут к тебе пришли…

Через пару минут в коридор выскочила Лена с искрящимися любопытством глазами. Увидев Катю, она ахнула:

– Катька, кто тебя так? Ой, и тебе досталось, Шмаевский!

Зинаида Михайловна так и стояла в дверях. Чувствовалось, что ей очень хотелось узнать, в чем дело. Руслан так умоляюще на нее посмотрел, что ей ничего не оставалось делать, как вернуться к классу и закрыть за собой дверь.

– Да что случилось-то? – спросила испуганная Ватникова.

– Она еще и спрашивает, что случилось! – накинулся на нее Руслан. – Совесть-то надо иметь, Ленка, хоть немного!

– При чем тут моя совесть? Если вас кто-то… побил, то я тут абсолютно ни при чем! Вот честное-пречестное слово!

– Я совершенно не про то! – наступал на нее Шмаевский, и Лена медленно пятилась от него по коридору. – Ну-ка признавайся, почтальонка несчастная, почему мои письма вдруг оказались у Таньки Бетаевой? На них четко было написано, кому они предназначены! Ты что, Ватникова, читать не умеешь?! Или у меня почерк до такой степени неразборчивый?

– Я-то… Я-то вообще-то… умею… разборчивый… – лепетала Лена. – Но Таня меня попросила… и я… пообещала… потому что она мне тоже… помогала… как-то…

– Ах, она тебя попросила! А ты всегда готова подлости делать! А вот это ты видела?! – И Шмаевский поднес к ее носу кулак.

– Руслан! Не надо! – тихо сказал Катя и пошла от них по коридору к выходу.

У нее опять так сильно забилось сердце, что она испугалась: сейчас все услышат этот набат, уроки прервутся, и из классов повалят школьники. Надо срочно куда-нибудь скрыться! Оказывается, он писал не Таньке! Он писал ей, Кате! Ну конечно! Бэт ведь не позволила ей взять записки в руки. Наверняка на их обратных сторонах была написана Катина фамилия. Какая подлость! Зачем Танька с ней так поступила? Зачем ей чужие письма?

Катя уже хотела сбежать вниз по лестнице, но ее схватил за плечо Руслан. Она обернулась.

– Теперь ты мне веришь? – спросил он, заглядывая ей в глаза.

Она не знала, что сказать. Ее переполняли разноречивые чувства: гадливость по отношению к Бэт и Ватниковой, щемящая нежность к Руслану и испуг оттого, что все теперь должно пойти как-то по-новому. Сможет ли она справиться с этим новым? Хватит ли у нее на это сил?

– Верю, – все же ответила она. Она не могла не верить. Если теперь ему не поверить, то лучше уж сразу умереть. Можно даже под кулаками бандита из подворотни…

– Тогда возьми… – Руслан порылся в школьной сумке и вытащил на свет смешного ухмыляющегося зайца в полосатых черно-желтых штанах на одной лямке и с огромной пуговицей на животе. – Я писал в записке… это подарок… ко Дню влюбленных…

Катя взяла зайца в руки и рассмеялась, рассматривая его плутоватую физиономию и длинные мягкие уши. Как хорошо, что Руслан не выбрал для нее какого-нибудь пошлого розового медведя с надписью «I love you» на пузе. Как же хороша эта огромная пуговица на заячьих штанах!

– Я знал, что тебе понравится, – улыбнулся Шмаевский и посмотрел на часы. – Через пять минут урок кончится. Пошли в столовую, пока нет очереди в буфет. Я угощаю!

Катя радостно кивнула.

Они уже пили сок со щедро посыпанными пудрой пончиками, когда прозвенел звонок с урока. Столовая быстро начала наполняться школьниками.

– Вот! Это тоже твое! – раздался над ухом Кати голос Лены Ватниковой.

Катя обернулась. Ватникова протягивала ей еще один сложенный треугольником лист в клетку, на котором почерком Руслана очень разборчиво было написано: «Прокофьевой К. 9 «Б».

– Это из общего ящика, который тут, у столовой, висел. Мы раздавали из него письма на дискотеке, но тебя на ней не было, – пояснила Лена.

Катя хотела развернуть лист, но Шмаевский не дал.

– Погоди. Не здесь, – сказал он. – Пошли!

И они направились к кабинету биологии, где у девятого «Б» должен был проходить второй урок. Из толпы одноклассников Руслан вытащил Мишку Ушакова.

– Слушай, Миха, сейчас идем на первый этаж, ты отвлекаешь охранника, а мы с Катей уходим из школы!

– Ну вот… Только хотел параграф повторить. Биологичка как пить дать спросит… – проворчал Ушаков.

– Мишка, ты мне друг или нет? – возмутился его промедлением Руслан.

– Ну друг… Только сам знаешь, дядя Коля может мне не поверить…

– А ты уж постарайся как-нибудь! Для дела же нужно!

Мишка посмотрел на Катю с зайцем, прерывисто вздохнул, как маленький ребенок, у которого не было такого красивого зайца, и буркнул:

– Ну разве что для дела…

– Да идешь ты наконец или нет?!

– Ну пошли…


– Интересно, что сделает охранник с Ушаковым, когда никакой драки на втором этаже не обнаружит? – спросила Катя, когда они со Шмаевским уже шли по улице, застегивая на ходу куртки.

– Ты за Мишку не волнуйся! Он выкрутится! Не впервой! – рассмеялся Руслан. – А здорово он крикнул: «Дядя Коля! Они там сейчас переубивают друг друга!» Я сам бы поверил, если бы не знал, в чем дело. Это он на «Онегине» натренировался. По-моему, ему надо в театральный институт идти!

– Точно, – согласилась Катя. – Он даже стихи теперь не воет, как раньше, а с большим чувством читает. Аж мороз по коже!

Одноклассники уже вышли за ограду школьного двора и остановились в некотором замешательстве. Куда идти? Шмаевский подумал с минуту и предложил:

– А пойдем к нам! Отец на работе.

– А это удобно? – спросила Катя и обильно покраснела.

– Чего же тут неудобного?

– Ну… не знаю…

– Ничего не бойся, Катя, – серьезно сказал Руслан, и она поняла, что с ним ей действительно нечего бояться.


– А теперь я могу прочитать твое письмо? – спросила она, когда уже сидела в кресле квартиры Шмаевских.

– Можешь, только не смейся… – ответил он.

Катя развернула уже изрядно помятый листок и прочитала:

…Сколько ни говорите о печальном,

Сколько ни размышляйте о концах и началах,

Всё же я смею думать,

Что вам только пятнадцать лет.

И поэтому я хотел бы,

Чтобы вы влюбились в простого человека,

Который любит землю и небо

Больше, чем рифмованные и нерифмованные

Речи о земле и о небе.

Право, я буду рад за вас,

Так как – только влюбленный

Имеет право на звание человека.

– Но… это же не Пушкин? – спросила потрясенная Катя.

– Конечно, не Пушкин, – согласился Руслан.

– Так чье же… Неужели твое?

– Нет. Я действительно больше люблю землю и небо, чем строки о них. Я не умею писать стихов.

– Разве это стихи?

– Не знаю… Наверное, стихи.

– Чьи?

– Александра Блока.

– Но мы ведь еще не проходили…

– Ну и что! Я искал какое-нибудь стихотворение… для тебя… Отец посоветовал посмотреть у Блока.

– Ты сказал ему про меня? – ужаснулась Катя.

– Сказал, – кивнул Руслан.

– Зачем?

– Ну… наверное, потому, что это все переполняло меня… ты… стихи… все, что с нами происходило…

– И что сказал твой отец?

– Он сказал, что у нас с ним удивительное совпадение вкусов. Ты же знаешь, что они с твоей мамой…

– Знаю, – перебила его Катя. – И как мы теперь все будем?

– Думаю, что ничего плохого у нас не должно быть. Во всяком случае, я предпочитаю надеяться на хорошее.

Катя опустила голову к помятому листку в клетку и прочитала вслух: