А как не думать, если он сейчас остался совершенно один? Все, как ненормальные, репетируют сцены из «Онегина». Девчонки (если опять-таки не считать Катю) возомнили себя Татьянами Лариными: томно поджимают губки, закатывают глазки и носятся со всякими стишками. Парни тоже с ума посходили. Сочиняют какие-то «отповеди» в онегинском стиле и пишут девчонкам записки. У них в классе давно уже идет месяц влюбленных. Что к этому сможет добавить еще один жалкий день четырнадцатое февраля? И кто только придумал его праздновать? Не праздновали же раньше, и ничего! Жили – не тужили.

Мишка Ушаков тоже как-то незаметно отдалился. Он закрутил такой серьезный роман с Катиной подружкой Вероникой, что сразу почувствовал себя взрослым и здорово тертым жизнью. Руслан даже разозлился на него за это.

– Может, хватит изображать из себя плейбоя? – как-то спросил он у приятеля.

– Что бы ты в этом понимал! – возразил ему Мишка. – Плейбои – они где? В двадцать первом веке! А мы сейчас всем классом перенеслись в девятнадцатый, понял?! Не поверишь, но я чувствую себя настоящим аристократом! Практически, как «денди лондонский»! И, представь, очень хочется вызвать кого-нибудь на дуэль! Например, Панасюка из девятого «А». Воображает из себя… Хороший все-таки был обычай!

Руслан оглядел аккуратно разделенные на косой пробор и смазанные каким-то гелем ушаковские волосы и рассмеялся:

– Тоже лондонский аристократ нашелся! Денди! Ты в зеркало-то давно смотрелся?

– При чем тут зеркало?

– При том, что на твоей физиономии четко прописаны все твои рабоче-крестьянские русопятые предки до седьмого колена!

– Это ты намекаешь на то, что у меня волосы с рыжизной? – грозно спросил Ушаков.

– С рыжизной? Ну и словечко! – уже в полный голос расхохотался Шмаевский. – Какая еще рыжизна, если ты – натуральным образом рыжий! А нос – типичнейшая простонародная картошина!

– Да если хочешь знать, рыжесть – это нормальное дело для англичан! Для ирландцев, например!

– Брось, Миха! Из тебя такой же ирландец, как из меня – папа римский!

– Да?!! Ты так думаешь?! – с большой обидой в голосе проговорил Ушаков. – А некоторые девушки из нашего класса думают по-другому!

– Конечно же, это Вероника Уткина, да? – сказал Руслан и хитро подмигнул.

Это его дружеское подмигивание Ушакову абсолютно не понравилось, и он проревел:

– Если я встречаюсь с Вероникой, то, разумеется, ее и имею в виду! И ничего плохого в этом не вижу! А вот на твой породистый греко-римский нос что-то вообще никаких Вероник не находится!

– Да потому что я просто не хочу! – Шмаевский попытался сказать это как можно независимей.

– Это ты кому-нибудь другому рассказывай, только не мне! – покачал головой Мишка. – Я-то тебя знаю, как облупленного, и все, между прочим, вижу!

– И что же ты такого видишь? – насторожился Руслан.

– Я вижу, что Ирка Ракитина ходит вся несчастная и подговаривает девчонок устроить Катьке Прокофьевой бойкот!

– Бойкот? За что?

– Ирка говорит: за то, что Прокофьева чересчур выпендривается, в «Онегине» не участвует, всех презирает и воображает из себя неизвестно что. Прямо как Панасюк из девятого «А».

– Дался тебе этот Панасюк! – отмахнулся от него Шмаевский. – Ерунда какая-то…

– Ну, что касается Панасюка, то ты его просто еще не знаешь! Он еще покажет тебе свою гнусную личину! А вот Катька действительно от всех отбилась.

– Ну и что? Я тоже отбился. Не хочу участвовать в «Онегине», да и все!

– Честно говоря, мне это тоже не очень нравится, – сказал Ушаков, – но тебя можно простить, потому что ты других не презираешь, а эта Катька…

– Я думаю, что и она просто не хочет, и все, – попытался защитить Прокофьеву Шмаевский.

Мишка, как показалось Руслану, как-то излишне пристально на него посмотрел и многозначительно произнес:

– Не думаю, что все так просто, как ты хочешь представить. Но Ракитина, думаю, совсем по другому поводу начала против Катьки военные действия.

– И по какому же?

– А ты не догадываешься? – спросил Ушаков и хитро прищурил один свой голубенький глаз.

– Нет! – решительно ответил Руслан.

– Врешь, конечно, но мне некогда тут с тобой препираться. Я могу и сам сказать. Это все из-за Катьки. Все видят, что ты вдруг ни с того ни с сего положил на нее глаз. Я прямо удивляюсь! Вот ты мне как другу скажи, что ты в ней нашел? Ирка – это я понимаю! Модель! А Прокофьева? Там же смотреть не на что!

– С чего ты взял, что я на нее смотрю… – совсем растерялся Шмаевский.

– Собственными глазами видел. А еще я видел, как ты Катерину в библиотеке между стеллажами зажимал! Скажешь, нет?

– Мне просто спросить у нее надо было…

– В общем, так, Руслик! Оправдываться не стоит! Или ты мне все рассказываешь, как на духу, или конец нашей дружбе, потому что она подразумевает полное доверие и открытость, – подытожил эту часть разговора Ушаков. – Вот я же не отказываюсь от того, что у меня есть некоторые отношения с Вероникой!

– А они уже дошли до мыльной стадии? – спросил Шмаевский, чтобы отвлечь Мишку от Прокофьевой.

– Это в каком же смысле?! – уже с самой серьезной угрозой в голосе воскликнул Ушаков и всем своим крупным телом попер на Руслана.

Тот ловко увернулся и сказал:

– Ну… губы у твоей Вероники не напоминают тебе мыло, как той девчонки… из летнего лагеря? Тамарки, что ли?

Ушаков сощурил сразу оба глаза и с большим превосходством в голосе заметил:

– Совсем ты, как я погляжу, неопытный в этом деле! Мыло – это тогда, когда девушка не нравится… А когда нравится, то это уже совсем другое! И у меня, брат, такое впечатление, что ты хочешь в этом убедиться лично на примере Катьки Прокофьевой.

Руслан почувствовал, как щеки его заливает краска. Отпираться дальше было бессмысленно. Да и с кем еще поговорить о том, что беспокоит и не дает уснуть, как не с лучшим другом. Он потоптался на месте, покрутил лямку школьной сумки и сказал:

– Знаешь, Миха, честно говоря, я и сам еще во всем не разобрался. Я даже не могу сказать, что Прокофьева мне нравится. Тянет меня почему-то к ней, и все.

Шмаевский решил, что про Катин странный поцелуй не расскажет даже Мишке. Это было такое… такое… что никому… и никогда…

– Вот это уже другое дело, – отозвался довольный Ушаков. – Это по-честному, по-дружески. Это я ценю и даже могу замолвить за тебя словечко.

– Кому? – испугался Руслан.

– Разумеется, Веронике, а она как лучшая Катькина подруга может…

– Нет-нет! Не надо! Не вздумай! Я должен сам! – зачастил Шмаевский.

– Ну гляди! Сам – это, конечно, лучше! Тем более что через два дня День влюбленных. Напишешь Катьке «валентинку» – и дело в шляпе!

– Ты думаешь…

– Чего тут думать! По-моему, на Прокофьеву больше никто не претендует, хотя… Конечно, Панасюк из девятого «А» – может претендовать… из вредности.

– В каком смысле? Ты что, видел его с Прокофьевой? – испугался Руслан.

– Нет, врать не буду. Пока я его с ней не видел. Но я уже от этого Панасюка натерпелся. Вот представь, пока у нас с Вероникой не было никаких отношений, так и его рядом не было. А как только у нас эти отношения появились, так он и выполз, как из-под земли. Прикинь, постоянно названивает ей и в спортивный зал приглашает. Будто бы на тренажеры!

– Будто бы? А на самом деле?

– Ну ты даешь! – возмутился Мишка. – Тренажеры – это так, одна видимость. А на самом деле – он ей свидание таким образом назначает.

– Ну… а при чем здесь Прокофьева? – не понял Руслан.

– А при том, что этот Панасюк просто не может счастливые пары видеть! Ему непременно надо разбить! Но пока он не знает, что ты собираешься Катьку клеить, думаю, дорога к ее сердцу для тебя открыта. Только держись от Панасюка подальше. Это я тебе как друг советую. Он ничего себе внешне, девчонкам нравится. Блондин, между прочим! Опаснейший тип! Дантес недобитый! Дуэльный пистолет по нему плачет!

– Мишка, а что с бойкотом-то делать? – спросил Руслан, совершенно не заинтересовавшись коварным соблазнителем из девятого «А» Панасюком.

– А это не наше с тобой дело, Руслик, – со вздохом ответил Ушаков. – Это девчоночье. Мы тут с тобой не властны.

На этой далеко не оптимистической ноте Руслан расстался со своим лучшим другом, который спешил то ли на очередную репетицию, то ли на свидание с Вероникой Уткиной, и отправился домой.

В квартире Шмаевских неожиданно оказался отец. Он торопливо собирал вещи в дорожную сумку. На диване были разложены документы с синими печатями и бумаги, испещренные колонками цифр.

– Что, опять в командировку? – спросил его Руслан.

Иван Сергеевич молча кивнул, продолжая укладывать вещи.

– Опять надолго?

– Нет, ко Дню влюбленных обязательно вернусь! – весело ответил отец.

– Все прямо с ума посходили с этим днем! – заметил ему Руслан. – Тебе-то что за дело до него?

Иван Сергеевич бросил в сумку электробритву, которую держал в руках, сгреб в одну пачку документы, сел на диван и показал сыну на место в кресле. Когда Руслан уселся напротив него, отец смущенно сказал:

– Понимаешь, сын… Ты уже достаточно взрослый, и мне кажется, что можешь меня понять…

– Слушай, пап, – скривился Руслан, – а нельзя без душераздирающих вступлений?

Иван Сергеевич как-то беспомощно улыбнулся, потер пальцами переносицу и ответил:

– Можно, конечно… Дело в том, что мне вдруг понравилась одна женщина… хотя, с другой стороны, вовсе и не вдруг… Я долго к ней приглядывался… – Он вскинул на сына несчастные глаза и спросил: – Ты осуждаешь, да?

Руслан задумался. Осуждает ли он? Как он может осуждать отца, который уже почти пять лет разрывается между службой и домом, пытаясь и денег заработать, и какой-никакой уют в доме создать? Маму уже все равно не вернешь. Как там говорится, живым – живое?

– Но ты же не забыл маму? – все-таки спросил он.

– Разве можно забыть нашу маму? – вопросом на вопрос ответил Иван Сергеевич.

– Ее фотография всегда будет висеть в большой комнате?

– Разумеется, сынок.

– А вдруг той женщине… не понравится?

– Если ей не понравится, это будет означать, что я в ней ошибся. Но мне кажется, что не ошибся. Я хочу приехать ко Дню влюбленных и пригласить ее к нам в дом на праздничный ужин. Как ты на это смотришь?

Руслан сжался в комок. Он не знал, как на это смотреть. Он, конечно, понимал, что его отец, достаточно видный мужчина, наверняка когда-нибудь женится во второй раз. Он даже готовил себя к этому, но почему-то все-таки оказался не готов. А вдруг отцовская знакомая ему не понравится? Вдруг она его, Руслана, возненавидит? Сколько известно историй о злобных мачехах!

– Да нормально смотрю, – вздохнув, ответил он. – Только у нас как раз в этот день в школе концерт для родителей. Все готовятся, как сумасшедшие!

– И ты участвуешь?

– Нет… не участвую…

– Почему? – удивился Иван Сергеевич.

– Не знаю, папа. Почему-то нет настроения, – честно ответил Руслан. – Но Мишка Ушаков чуть ли не в трех сценах из «Евгения Онегина» занят. Ты бы только его видел! Изо всех сил косит под «денди лондонского»! Это с его-то русской внешностью! Собирается, между прочим, из дуэльных пистолетов палить! Может, придешь посмотреть, а потом уж – и на свой ужин?

– И во сколько же ваш концерт?

– В шесть тридцать, чтобы родители успели с работы.

– Ну что ж? Можно сначала и на концерт. А если я с этой женщиной приду? Не страшно? – И Иван Сергеевич опять посмотрел на сына виновато и смущенно.

«Неужели я могу что-то ему запретить? Так он меня и послушает!» – подумал Руслан, но сказал другое:

– Приходи с ней. Так и быть. Мне тоже к ней присмотреться надо. А то вдруг ты в ней чего-нибудь ужасного не замечаешь! Знаю я этих влюбленных!

Иван Сергеевич рассмеялся, аккуратно уложил документы в прозрачную папочку, засунул ее в сумку, дал сыну последние указания и пошел одеваться в коридор. Открыв дверь, он остановился на пороге квартиры, погрозил сыну пальцем, как маленькому, и сказал:

– Гляди, чтобы дверь еще раз «случайно» не захлопнулась! Я приехать на помощь уже не смогу!

Руслан вздрогнул, но кивнул довольно бойко, и отец ничего подозрительного в его поведении не заметил. Он прощально махнул рукой и исчез за дверью. Руслан погрустнел. Они с отцом жили настоящими друзьями, и он не любил оставаться дома один. Наваливалась какая-то тоска и печальные воспоминания. Он прошел в большую комнату и остановился перед черно-белым фотопортретом матери. На нем она была совсем юной и очень красивой: с удлиненными восточными глазами и пушистыми густыми волосами, волнами набегающими на щеки. Руслану было около десяти, когда мама умерла. Уже не младенец. Он ее хорошо помнил, и это было одним из самых светлых воспоминаний его четырнадцатилетней жизни. Теперь отец хочет заменить маму другой женщиной. Или не заменить, а… Руслан не знал, как это правильнее назвать. Ему было от этого как-то горько и неуютно, но он знал, что мешать отцу устраивать личную жизнь не станет.