На перемене Кате с Русланом поговорить почти не удалось, потому что перекричать динамики, орущие модные песенки, было невозможно. На следующем уроке математики класс хихикал, пищал и шуршал полученными «валентинками». Математичка Зинаида Михайловна некоторое время пыталась призвать всех к порядку, а потом махнула рукой, написала на доске примеры и сказала:

– Кто умудрится их решить среди любовных записок, сдадите тетради, оценку обязательно поставлю в журнал.

Никакого математического оживления на лицах учащихся при этих своих словах Зинаида Михайловна не обнаружила, уселась за свой стол и, тяжко вздохнув, углубилась в яркий журнал под названием «Что хочет женщина».

В конце урока на учительский стол легло всего четыре тетради: Катина, Руслана Шмаевского, толстой Мани Коноваловой и маленького щупленького любителя математики Костика Петухова. Зинаида Михайловна им обрадовалась гораздо больше, чем коробке конфет в виде сердца, которую ей преподнесли девятиклассники. Она потрепала Костика по выпуклой, в виде репки, стриженой макушке и вытерла неожиданно выбежавшую на глаза слезу.


После третьего урока Катя получила письмо. Вместо ее номера «9-28», который, конечно же, никто так и не успел разглядеть, на сложенном в квадрат листке из тетради по русскому печатными буквами значилось: «Прокофьевой, 9 «Б». Катя развернула листок. Такими же печатными буквами там было написано: «Зря ты разинула рот на чужой каравай. Все равно он будет с тобой недолго, потому что ты – длинная уродина!» Конечно же, это писала Ракитина. Или, может быть, даже Танька… Конечно, это все про Руслана. Честно говоря, она, Катя, считает так же, но Ракитиной с Танькой совершенно незачем лезть не в свое дело.

В отличие от одного-единственного послания, которое она получила, у Шмаевского была целая куча «валентинок» и сложенных различными геометрическими фигурами записок. Он читал их со снисходительной улыбкой, потом жестоко мял в кулаке и небрежно совал в сумку. Кате очень хотелось узнать, кто ему писал, но спросить она не решалась. Все-таки у нее нет особых прав на него. Подумаешь, пару раз поцеловались. В конце концов, он тоже может ходить с ней за ручку на спор.

Из-за постоянного шума и музыки Катя с Русланом так и не разговаривали на переменах. На всех уроках они сидели вместе, но на них тоже особенно не поговоришь. За весь день между ними было сказано всего несколько слов. Но Катя видела, что, как и все остальные, Шмаевский писал на уроках записки, слегка загородившись от нее рукой. Поскольку она больше никаких писем не получала, то все это могло значить только одно: Руслан пишет «валентинки» другой девочке, а может быть, даже и не одной. Катя старалась гнать от себя невеселые мысли, но к концу школьного дня ей уже хотелось выброситься из одного из размалеванных окон.

Когда они уже одевались в гардеробе, Руслан спросил Катю, сколько «валентинок» она сегодня получила.

– Нисколько, – ответила она сквозь зубы. Не рассказывать же ему про записку, где ее обозвали уродиной.

– Да ладно! – рассмеялся он. – Если ты думаешь, что мне это не понравится, то зря!

– Я ничего такого не думаю, а говорю правду. Нет у меня никаких «валентинок», – угрюмо ответила Катя и опять подумала, что он над ней издевается. Если сам ей не писал, то кто ж еще напишет?

– Не может быть, – покачал головой Шмаевский, и улыбка на его губах трансформировалась в кривую ухмылку.

Катя подумала, что ему не понравилось, что она ни у кого не вызывает интереса. Каждому парню хочется, чтобы красоте девчонки, с которой он уселся за одну парту, завидовала бы вся школа. Но чего нет, того нет. Пусть он поскорей поймет, что ошибся в ней, и все опять станет, как было раньше.

– Да не огорчайся ты так, – сказала она. – Мог бы и раньше сообразить, что я не королева красоты.

– Погоди… – невпопад ответил ей Шмаевский и бросился к выходу из гардероба.

«Так-то оно и лучше», – подумала Катя.

Ждать Руслана она не собиралась. Вряд ли он вернется. Очень уж поспешно удрал. Стыдно ему за нее, такую неказистую. Даже Маня Коновалова сегодня получала почту. Катя видела, как она хихикала над розовым листком с сердечком, а потом, покусывая кончик ручки и томно улыбаясь, раздумывала над ответом.

Катя уже надела куртку, когда непонятно откуда перед ней материализовалась Бэт.

– Какая же ты, Катька, подлая! – ни с того ни с сего заявила ей Танька.

Ошарашенная Катя даже не нашла, что ей ответить.

– И нечего на меня смотреть так, будто ты ничего не понимаешь! – продолжила Бетаева, и щеки ее вызывающе заалели.

– Что тебе от меня нужно? – спросила Катя, наливаясь злостью. – Что я тебе сделала?

– А то! Ты же нам с Вероникой вешала лапшу на уши, что любви не существует, что одни инстинкты, а сама!

– А что сама?!

– Сама к Шмаевскому липнешь, как банный лист!

– Я не липну! – помотала головой Катя.

– Липнешь! Скажи лучше честно, ты в него влюбилась, да?

– Ничего не влюбилась!

– Тогда и отвали от него! В отличие от тебя, я врать не буду! Он мне нравится, поняла! – выкрикнула Таня, не стесняясь школьников, которые тоже заходили в гардероб.

Катя понимала, что стесняться, собственно, и нечего. Сегодня день такой, особенный. Сегодня все можно.

– Он многим нравится! – выпалила она, вспомнив груду «валентинок» у Руслана на парте. – Ирке Ракитиной, например. Иди ей расскажи, как ты относишься к Шмаевскому! Сомневаюсь, что перед ней ты будешь так же решительно выступать! Ей это наверняка не понравится, и она тебя от себя, такой успешной и красивой, быстренько отлучит. Что тогда делать станешь?

Бетаева ничуть не растерялась.

– Если хочешь знать, то Ирка получила несколько любовных признаний от самого Димы Костюкова из десятого «А», – сказала она, – и Шмаевский ей теперь и на дух не нужен.

– Так, значит, это ты прислала мне записку с «уродиной»? – сообразила вдруг Катя. – Ты? Моя подруга с первого класса?

– А ты-то какова? Разве лучше! Знаешь, что мне Руслан нравится, и пытаешься встрять между нами?

– Ничего я не пытаюсь! Он сам!

– Ой, держите меня! Не могу! – делано расхохоталась Бэт. – Неужели ты до сих пор не поняла, что он тебя просто пожалел, когда ты спектакль закатила перед парнями? А теперь не знает, как и отделаться! Он же у нас интеллигент! А вдруг ты решишь под машину кинуться с горя! Что ему тогда делать? Он мне даже жаловался! Просил как-нибудь на тебя повлиять!

– Врешь! – с побелевшими губами крикнула ей Катя.

– И не думаю! У меня доказательства имеются! Ты, надеюсь, помнишь почерк Шмаевского?

Почерк Руслана невозможно было перепутать ни с чьим другим, потому что единственный в классе он писал левой рукой. Его буквы сильно заваливались влево и были как бы не дописанными до конца. Особенно смешной была «м» – эдакий волнистый червячок. Разумеется, Катя знала почерк Шмаевского.

– Так вот! Руслан мне сегодня кучу записок прислал. Вот гляди! – и Танька показала смятый листок в клетку, где почерком Шмаевского два раза, сначала маленькими буквами, а потом большими, было написано: «Ты мне нравишься!» Буквы «м» представляли собой двух червячков: одного поменьше, а другого побольше.

Катя хотела взять записку в руки, но Танька не дала.

– Куда руки тянешь! – злобно крикнула она в лицо бывшей лучшей подруге. – Не твое! Из моих рук смотри! А вот другая! – И она развернула следующий листок со словами: «Ты лучше всех!», потом третий: «Мне все время хочется быть рядом с тобой!» и четвертый: «У меня есть для тебя подарок!»

Кате показалось, что она вдруг стала невесомой. Тело будто сделалось полым и пустым, как надувные шары, украшающие школу. От нее, Кати Прокофьевой, осталась одна оболочка. Она отвернулась от Бэт, которая еще что-то говорила ей, и понесла эту оболочку к дому. Куда ж еще? Где ей найти другое пристанище? Все кончено. Все кон-че-но.


На улице дул сильный ветер и бросал в лица прохожих колючий мокрый снег. Вот было бы здорово, если бы этот ветер унес с собой то, что осталось от Кати. Никто не огорчился бы. Никто. Даже мама. У нее есть какой-то друг, который возит ее на машине. И зачем она соглашается? Она ведь уже знает, как это – чувствовать себя пустой оболочкой, но, похоже, опять собирается наступить на те же грабли! Этот, с машиной, непременно ее обманет! Они все обманывают! По-другому не бывает! Это закон жизни! А себя Кате не жалко. Нисколько. Сама виновата. Потеряла бдительность. Растаяла от поцелуев Шмаевского. Дура! Идиотка! Знала же, что все эти Онегины подлы! Они природой запрограммированы на измены! У них это в крови или, может быть, даже в генах, а потому им нельзя верить! И она больше никогда не поверит!

Катя чуть не задохнулась от сильного порыва ветра. Мокрый снег залепил ей лицо. Ну ничего… Она сейчас придет домой, выпьет горячего чаю, ляжет в постель, и… пропади все пропадом!


Лечь в постель Кате не удалось. Дома неожиданно оказалась мама.

– А т-ты что тут делаешь? – спросила Катя. – Почему ты не на работе?

– А почему у тебя такое лицо? – в ответ спросила Наталья Николаевна.

– Какое?

– Злое, вот какое!

– Оно не злое… – растерялась Катя, будто пойманная с поличным. – Просто… на улице ужасная погода… Я замерзла…

– Да, погодка не праздничная, – согласилась мама. – Но это не страшно! Главное, какая погода внутри нас! Сейчас я тебя покормлю горяченьким, и у тебя сразу поднимется настроение! Вот увидишь!

Катя знала, что настроение «от горяченького» у нее вряд ли поднимется, но соорудила на лице некое подобие улыбки, а потом, пряча от матери глаза, начала раздеваться. Надо же как не повезло! Нельзя лечь в постель и забыться. Сейчас придется разговаривать и изображать заинтересованность происходящим. Какой кошмар… Хорошо отшельникам. Они живут в своих пещерах, и никто к ним не пристает с ненужными расспросами. Катя представила себя изможденным бородатым старцем в рубище, спящим на голых камнях. Да, это именно то, чего ей сейчас не хватает: рубища, голых камней и тишины.

А Наталья Николаевна щебетала, гремя посудой:

– Я решила сегодня взять полдня отгула ради праздника. Хочу привести себя в порядок и пойти с тобой в школу красивой! Надеюсь, ты не возражаешь? – И не дожидаясь ответа, продолжила еще более веселым голосом, от которого у Кати ломило виски. – Я и тебе купила классный джемперок из ангоры с такими, знаешь… бусинками… Продавщица сказала, что самый писк! Он на твоем диване лежит. А то что ты все в спортивной куртке ходишь, как ребенок! Ты же у меня уже настоящая девушка!

Кате стало совсем плохо. Неужели придется идти в школу? Да еще с какими-то бусинками? Может, сказаться больной? Нет, мать не проведешь. Обязательно прилипнет: что случилось, да где болит, да немедленно вызовем «Скорую помощь». Пожалуй, придется перетерпеть этот день, как стихийное бедствие. К тому и погода располагает.

– Кать! Ты примерь джемпер, пока я разогреваю! – прокричала из кухни мама.

Катя обреченно поплелась в свою комнату. Джемпер был пушистым, мягким и ярко-красным. На груди сплетали немыслимый узор жемчужные бусинки. Да-а-а, прямо скажем, не рубище… Жемчуг и красный цвет – это как раз для Дня влюбленных. А День влюбленных не для Кати. Новый, кричаще-радостный джемпер никак не вязался с тем мраком, который поселился у нее в душе, диссонировал, а потому взбесил чуть ли не до слез. Катя натянула обновку и, даже не взглянув в зеркало, вышла в кухню.

– Отлично! – обрадовалась Наталья Николаевна. – Я боялась, вдруг не угадала размерчик, но сидит как влитой. – Она подняла глаза от джемпера к лицу дочери и испуганно спросила:

– Кать… ты что… тебе не нравится, да? Я не угадала? Это уже не модно? Продавщица меня обманула?

Катя вымученно улыбнулась.

– Конечно, нравится… Разве он может не нравиться… Просто… у меня голова что-то… – И она коснулась пальцами висков, которые у нее действительно болезненно пульсировали.

– Да, пожалуй, ты бледновата, – согласилась мама. Она, как всегда, прикоснулась ко лбу дочери губами, определила, что температуры у нее нет, и очень оптимистически закончила: – Ну ничего! У меня есть классная таблетка от головной боли. Сейчас ее выпьешь, потом поешь и… – Она посмотрела на часы. – …У тебя даже будет время немного полежать до вечера. Все как рукой снимет.

Наталья Николаевна умчалась в комнату за своей классной таблеткой, а Катя еле сдержала слезы. Как бы ей хотелось, чтобы мама оставила ее в покое, но, похоже, не судьба. И Катя послушно съела таблетку, потом куриный бульон, потом котлету с пюре и даже сладкую булочку с творогом, хотя есть совершенно не хотела. Зато после этого она получила полное право лечь в постель и остаться со своим горем один на один.

Глава 8

«Другой!.. Нет, никому на свете Не отдала бы сердца я!»