— Конечно. Это сюда.

Он последовал за мной наверх по лестнице, не сказав ни слова. Мне с нетерпением хотелось показать ему свою комнату, мои личные вещи, мое пространство. Я уже много раз бывал у него дома, часто мы сидели в его комнате, но это будет первый раз, когда он окажется в моей.

И хотя, когда я открыл дверь, Эммет взглянул на комнату, потом он резко отошел в дальний угол коридора и встал лицом к стене.

Я осторожно подошел к нему.

— Эммет, что случилось?

Он стоял прямо, скрыв лицо от моих глаз.

— Прямо сейчас я не могу говорить.

Нервы сплелись в клубок в моем животе.

— Почему нет?

Его шея и руки были напряжены, и он прятал закрытые глаза.

— Я злюсь. Я обещал не злиться.

Я чувствовал то жар, то холод. Как будто кто-то поместил в мое сердце яд, и тот распространился в мои руки и ноги.

— Почему ты сердишься? Из-за меня?

— Да. Пожалуйста, оставь меня в покое.

Я не знал, что делать. Мне стало плохо. Самым большим моим страхом было расстроить того, кто обо мне заботился и не знать чем, чтобы как-то это исправить. Я мог чувствовать, как у меня начинается приступ паники, который сделает ситуацию еще хуже, но не мог его остановить. Я ушел в другой угол коридора, сел, подтянув колени к груди, и, положив руки на лоб, пытался дышать ровно.

Его рука снова опустилась на мою спину.

— Джереми, у тебя не может быть приступа паники прямо сейчас.

Это было такое нелепое утверждение, что я бы рассмеялся, если бы мне не было так тяжело дышать. Но когда Эммет потер мою спину, мне стало легче. Прикосновение было колеблющимся, как будто он не вполне знал, как это делать, но мне все равно понравилось. Эммет сумел прорваться сквозь мой туман, и я прислонился к нему. Он мне это позволил. Раньше он редко к кому-то прикасался, но сейчас трогал меня. Он держал тяжелую руку на моей спине, а затем пальцами провёл по моим волосам. Эммет присел рядом со мной и погладил меня. Неумело, но он сделал это.

И это было замечательно. Это заставило меня немного возбудиться, поскольку приступ паники пошел на спад. И когда он наклонился ко мне, прислонившись своим пахом к моей ноге, я заметил, что он тоже очень возбужден.

Я поднял на него глаза и замер.

Глаза Эммета были закрыты, его пальцы запутались в моих волосах, а его эрекция вдавливалась в мою ногу. Выражение его лица было по-прежнему тусклым, но очень сосредоточенным.

Он был прекрасен.

В конце концов, он открыл глаза и посмотрел на меня. Веки его были тяжелыми, и на сей раз взгляд он не отвел.

Эммет коснулся моих губ тремя пальцами, и я вздрогнул. Своими пальцами он обводил контур моих губ. Затем посмотрел в сторону, но каким-то образом я все еще чувствовал этот пристальный взгляд на себе.

— Мне нужно сказать тебе кое-что важное.

Я кивнул, стараясь не сместить его пальцы.

Он потер пальцем мою нижнюю губу.

— Я гей.

Мое сердце перевернулось. Я и так понял это по его эрекции, упирающейся в мою ногу, но все равно опешил, услышав это прямо от него.

Его пальцы замерли, и я на него посмотрел. Его пристальный взгляд сосредоточился на моих губах.

— Я не должен спрашивать твою ориентацию.

Я засмеялся, это был Эммет. Задавая вопрос, он говорил, что спрашивать не должен. А я мог сказать ему об очевидном. Мне было все еще тяжело говорить, но я заставил себя ответить.

— Я тоже.

Он улыбнулся, снова не встречаясь со мной глазами, но это сделало его невероятно красивым.

— Хорошо.

Я осторожно коснулся его руки. Но он отпрянул.

— Никаких мягких прикосновений. Ты можешь делать это сильнее.

Я положил руку на его плечо, надавив на него.

— Да. — Его рука на моей спине напряглась, а эрекция, упирающаяся в мою ногу, увеличилась, когда он наклонился ко мне ближе. — Джереми, меня тянет к тебе.

Его слова взволновали меня, хотя для меня в них не было ничего нового. Они позволили чувствам, которые я сдерживал, вырваться наружу, сделать меня смелым. Я схватил его за руку.

— Давай… пойдем в мою комнату.

Он снова отстранился.

— Я не могу зайти в твою комнату. Там слишком грязно.

Слишком… грязно? Я прищурился, глядя на него.

— Ты злился потому, что комната грязная?

— Да. Я хотел посидеть с тобой там, но твоя комната катастрофа. Я не могу там находиться. Неудивительно, что ты нервничаешь. Никто не сможет хорошо себя чувствовать в такой комнате.

Я не знал, как на это реагировать. Моя комната и правда была грязной. Но хуже всего то, что я убирался в ней перед приходом Эммета. На самом деле уборка отняла у меня много времени. Почти все утро. Мне даже пришлось вздремнуть после нее, так я устал. Я приложил к этому все усилия, но их было недостаточно. Их не могло быть достаточно для Эммета. Мы никогда не сможем жить вместе, быть вместе, потому что я грязный. Я и был грязью.

Мое дыхание стало резким и быстрым, и мне захотелось плакать. Тогда я понял, что веду себя глупо, и это расстроило меня еще сильнее. Я закрыл глаза, чувствуя, как подо мной разверзлась спираль, ведущая в небытие. В любую секунду моя мама может подняться наверх, чтобы узнать, какой глазурью ей покрывать торт.

Руки, касания, пронзительный запах Эммета заполнили мои чувства. Когда я открыл глаза, он смотрел на меня, прямо в глаза, а я по-прежнему не дышал, оставаясь неподвижным, пронзенный этим взглядом.

— Джереми, нам нужен знак. Когда ты расстраиваешься, я не могу понять, из-за чего это происходит, и ты не можешь сказать мне. Почему ты расстроился сейчас?

Почему я расстроен? Боже, с чего начать? Даже мысли об этом подавляли меня. Как мне сказать об этом вслух?

Эммет открыл приложение «блокнот» и протянул мне свой телефон.

— Может, ты это напишешь?

Раньше, до встречи с Эмметом, я бы сказал, что писать тому, кто сидит прямо передо мной, глупо. Но для нас это было привычно, и я трясущимися руками взял телефон, пытаясь как можно яснее выразить в словах вихрь испытываемых мной эмоций. И то, что я был вынужден писать, так как говорить было слишком сложно, отнюдь не было приглашением для Эммета комментировать мою чудаковатость. Это было препятствие, которое я должен был преодолеть.

«Я расстроен, потому что ты расстроен из-за моей комнаты. Лучше убрать её я не могу. Я пробовал. Для меня было очень трудно навести хоть такой порядок. Это лучшее, что я могу, но мое лучшее тебе не подходит...»

Заканчивая писать, я замялся и задрожал, часто дыша.

«Я хочу быть с тобой в моей комнате».

На самом деле, из-за чувства вины от того, что я давил на мальчика-аутиста, который был намного собраннее меня, и от того, что я уже нафантазировал себе наши обжимания, мне давно уже было нужно выброситься из окна. А теперь, когда я знал, что эти фантазии могли стать реальностью, я перенервничал.

Я продолжал печатать.

«Я не знаю, как это исправить, и боюсь, это не удастся».

Сокрушенный, я допечатал и отдал ему телефон, практически бросив его в руки Эммета.

Сначала он ничего не отвечал. Эммет читал мой текст, а потом долго на него смотрел, не говоря ни слова и не качаясь. В итоге он тоже что-то напечатал и отдал мне телефон назад.

Э.: «Я помогу тебе это исправить. Разреши мне помочь тебе убраться в твоей комнате».

Что? Убраться в моей… Зачем? Я нахмурился и напечатал ответ. Он отредактировал наш диалог и поставил наши инициалы Э. и Дж. перед нашими сообщениями, поэтому я вставил Дж. перед своим ответом.

Дж.: «Почему ты хочешь убраться в моей комнате?»

Он, нахмурившись, посмотрел на мое сообщение и быстро напечатал ответ.

Э.: «Ты сказал, что это проблема. Я хочу её решить. Это будет сложно, потому что там грязно, и мне тяжело, но я справлюсь. Я сильный».

Дж.: «Но почему ты хочешь убраться в моей комнате?»

Теперь он смотрел на меня с досадой.

Э.: «Твоя комната грязная. А я хочу поцеловать тебя в твоей комнате, но не могу, пока она не будет чистой. Поэтому я хочу убраться там. Потому что хочу тебя поцеловать».

Я резко выдохнул.

Я продолжал таращиться на слова, которые он напечатал, чувствуя головокружение. Мысленно я представил, как Эммет прижимает меня к кровати, прикасаясь к моему лицу, моим волосам, целуя меня. Это было забавно потому, что в мыслях он улыбался такой распутной улыбкой, которой не улыбнется в реальной жизни. Хотя я понял, что он улыбался мне по-своему.

Я хотел этот поцелуй. Я хотел сделать все, что было нужно для того, чтобы его получить. Так же, как аутизм Эммета характеризовал его, моя депрессия и тревожность характеризовали меня.

Дж.: «Мне неудобно, что ты будешь убираться в моей комнате. Я должен сделать это сам».

Эммет сделал едва заметный, изворотливый лицевой жест, так он, как я уже знал, поднимает бровь.

Э.: «Но ты сказал, что сделал все, что смог. Я думал, что ты имеешь в виду, что не смог сделать больше потому, что уборка комнаты слишком подавляет тебя, как тогда в магазине. Я ошибся?»

Нет, он не ошибся.

Я утвердительно покачал головой, слишком взволнованный, чтобы печатать.

Эммет напечатал еще.

Э.: «Я не против уборки. Ты не должен стыдиться. Мне нравится раскладывать вещи по порядку. Это делает меня счастливым. Помощь тебе, Джереми, делает меня счастливым. Разреши мне тебе помочь».

Я чувствовал себя адски разбитым, но в хорошем смысле. Я взял телефон.

Дж.: «Ты очень добр ко мне, Эммет».

Он улыбнулся своей кривоватой, однобокой улыбкой, которая мне так нравилась. Он не смотрел мне в глаза, но ему и не нужно было этого делать. Я понял. И напечатал еще.

Дж.: «Когда ты поцелуешь меня, это будет мой первый поцелуй».

Мне было слегка страшно в этом признаваться.

Эммет прочитал мой текст и снова улыбнулся, хоть и не так широко.

Э.: «И мой тоже».

Чувствуя себя смелым, я набрал текст.

Дж.: «Я хочу свой первый поцелуй».

Теперь он улыбался во все лицо и, набирая текст, напевал.

Э.: «Тогда мы должны приниматься за уборку».

Глава 7

Эммет

Есть кое-что, что понимает только Алтея, это то, почему меня так расстроила комната Джереми. Люди думают, что только они и животные имеют чувства, но это не правда. Чувства есть у всего. И все вещи в комнате Джереми: бумаги, корзинки, книги, грязная одежда — были печальны и сердиты, как и он.

Я смотрю на вещь и знаю, что она чувствует. Все вещи имеют чувства. Мне приходится нелегко, когда я не знаю, что чувствуют люди. Но вещи — совсем другая история. Когда я был маленьким, у меня была любимая ручка и любимая пара обуви, но я чувствовал себя плохо, потому что другие ручки ревновали, а другой обуви было грустно, ведь я их не брал. На моей кровати было две подушки, и я должен был каждую ночь метаться между ними, иначе они стали бы обижаться. Тогда мама и Алтея много спорили о том, хорошо ли это. Тётя говорила, что делала те же самые вещи, и с ней все прекрасно. А мама возражала, что я другой, и Алтее не стоит меня поощрять, поэтому их спор начинался заново. Обычно тогда мы с папой выходили из дома за мороженым.

Теперь, когда я стал старше, я не беспокоюсь о том, что один из стульев будет ревновать меня из-за того, что я сижу на другом. Пытаться осчастливить всех — безумие. Мне объяснили, что не у всего есть чувства, и это нормально. Но уборка в своей комнате было лучшим способом позаботиться обо всех вещах. Моя комната никогда не бывает неубранной. Вставая со своей постели, я застилаю её, даже если иду в ванну среди ночи. А сидя за своим компьютером, я выстраиваю в линию клавиатуру и трекпад15, чтобы все находилось на своих местах. Это делает все намного проще, делает вещи в моей жизни счастливыми. Делает гораздо счастливее меня.

Чистая комната упростит все и для Джереми, но я вижу, что уборка для него проблема, потому что иногда для него все является проблемой. Мне придется сказать маме, чтобы она больше не предлагала ему варианты закуски, когда он приходит к нам в гости. Он всегда боится сделать неправильный выбор. Шум тоже плох. Достаточного немного шума и Джереми становится подавленным.

Комната Джереми, должно быть, давит на него, когда он просто на нее смотрит. Я стоял на середине его ковра, пытаясь решить, с чего бы начать. А Джереми, ссутулившись, присел на край кровати. Кровать. Я решил, это будет неплохим началом.

Он помог мне поправить постельное белье, и я показал ему, как идеально можно заправить кровать: простыни выравниваются по прямой, а подушки складываются просто с правой стороны. Над спинкой его кровати были полки, которые, как я думал, были плохой идеей, они легко загрязнялись, но я не хотел, чтобы он снова чувствовал стыд, и просто протер их. У него в комнате было много мусора, вещей, которые пора было выкинуть, но он не мог. Джереми понимал, что у вещей есть чувства, но это сокрушало его. Мы рассортировали вещи по кучкам — вещи из одной можно было оставить, из второй — выбросить, из третьей — убрать. Я сказал ему то, что никто никогда не говорил: ты не можешь сделать все вещи счастливыми, но можешь постараться. Иногда нам приходится проститься с вещами и скучать по ним вместо того, чтобы наслаждаться ими.