Моя мама всегда просит меня найти её вещи, и я могу это сделать не потому, что я волшебник, а потому что мой мозг удивителен. Если я видел вещь, которую она потеряла, я её найду. Если только кто-то не переложил её, пока я не видел. Я помню рецепты, номера телефонов, номерные знаки, математические формулы. Могу запомнить пятьдесят строк компьютерного кода за одно прочтение. Я хорошо понимаю математику, а если что-то не знаю, то могу очень быстро этому научиться.

Мои глаза тоже видят по-другому. Мама говорит, что к дополнению того, что я вижу сразу все, я замечаю больше деталей — структуру и цвет. Иногда это означает, что я нахожу красивыми те объекты и предметы искусства, которые люди считают уродливыми, а иногда то, что кажется людям красивым, уродливо для меня.

Правда, люди сложнее, чем цифры или память о том, где лежат мамины ключи. Я не понимаю людей вообще. Не то, что они чувствуют, не то, почему они ведут себя так или иначе, не то, что они, возможно, будут делать дальше. Мне иногда очень грустно от того, что в моей голове я могу говорить с кем угодно, и там меня всегда понимают. Конечно, классно иметь некоторые способности, доступные аутисту, но в общем и целом я одинок. Я стараюсь общаться с людьми, и я хорош в онлайн, в письме, но когда открываю рот, то все порчу. И дело даже не в словах, которые я произношу. Я прикасаюсь к людям, когда этого делать не следует, и не прикасаюсь, когда они этого хотят. Я говорю и делаю то, что людей злит. Очень злит. Хуже всего то, что никто не может понять компьютеры и математику так, как понимаю их я, но все могут общаться с людьми, за исключением меня. Неважно, насколько сложную математическую задачу я могу решить или сколько строк кода могу запомнить. Если я говорю человеку что-то не то, то, как правило, он уже будет ненавидеть меня всегда. Люди намного важнее чисел или того, что я четче вижу цвета, или того, что я помню каждый ингредиент наших ужинов на Дни благодарения за последние десять лет. И люди для меня самые сложные создания в целом мире.

Я ни в коем случае не хочу, чтобы Джереми Сэмсон ненавидел меня, но статистика явно не в мою пользу. Во-первых, чтобы стать моим парнем, он тоже должен был быть геем. Данные неточны, но, судя по опросам, от двух до пяти процентов американцев гомосексуальны. Обычно взаимное влечение не поддается измерению в процентах, но мне не нужны были опросы, чтобы понять, что аутизм не поможет, даже если я попытаюсь сломать все предубеждения.

Я хотел подойти к Джереми, но сначала должен был поупражняться в доброжелательном общении. Конечно, мой аутизм никуда бы не исчез, но я могу показать себя в выгодном свете. Я провел большое исследование в области советов желающим познакомиться, которые были для меня трудны, ведь я не мастер этого вида общения. Мне повезло, и я нашел несколько сайтов объявлений, на которых аутисты успешно знакомились, и они поделились со мной своим опытом. Я воспользовался их советами, в отличии от советов остальных пользователей Интернета, и занялся этой проблемой так старательно, будто корпел над своей домашкой по физике или над кодировкой.

Беда была в том, что, когда я на него смотрел, я напрочь забывал о своем исследовании. Я мог думать лишь о том, как сильно он мне нравится, и как сильно я хочу нравиться ему.

Положительно в аутизме было то, что я мог смотреть на Джереми, и он не подозревал, что я это делаю. Один из дефектов, которые встречаются у аутистов чаще других — мы редко смотрим в глаза собеседнику, с которым говорим. Я не могу говорить за каждого аутиста, но лично мне не обязательно смотреть на людей, чтобы видеть их. Прямой зрительный контакт слишком резкий и напряженный, я плохо его переношу, но мама с папой говорят, что не смотреть в глаза человеку неприлично.

Когда я смотрел на Джереми, мой аутизм был суперсилой. Я мог сидеть на своей веранде часами, следя за ним, наблюдая, как он пересекает свой двор. Никто не догадывался о том, что я делаю. Моя семья не знала, что я подсматриваю за Джереми, потому что они думали, что я ожидаю поезд. Мне нравилось, что на нашем заднем дворе проходили железнодорожные пути, и моим любимым способом расслабиться было считать вагоны, проходящие мимо. Когда шел дождь, и прибывал поезд, я практически был в раю. Я не только считал вагоны. Я обращал внимание на номера машин и двигателей, пытаясь понять, как они устроены, отмечал, сколько автомобилей проехало, когда и в каком направлении.

Я и вправду смотрел на поезда, но также не выпускал Джереми из вида.

На улице я видел его не слишком часто, но всегда обращал внимание, когда он появлялся. Он двигался мягко и аккуратно, отчего мне казалось, что он очень чувствительный. Много он не улыбался, его лицо было умиротворенным и спокойным, как у моего отца. Временами он казался грустным, но точно сказать не могу, так как находился далеко. Джереми ухаживал за садом своего отца: стриг газон, мульчировал2 растения.

Иногда он сидел на лавочке со своей мамой, а иногда с сестрой, когда она их навещала. Бывало к ним приезжал Барт, но не часто. В основном Джереми сидел на лавочке один. Я никогда не видел Джереми где-либо, кроме его двора. И его нельзя было найти в онлайне, чтобы заговорить с ним. Чтобы познакомиться с ним, я должен был проявить инициативу, и мне пришлось бы встретиться с ним лично. Для этого мне нужно было набраться смелости и постараться не упустить свой шанс.

Он подвернулся в начале июня на благотворительной вечеринке нашего квартала. Я не хотел идти на эту вечеринку. Там должно было быть слишком много людей и вопящих деток, но мама сказала, что мне полезно пообщаться с соседями. В другой раз я бы поссорился с ней и сказал бы, куда она может засунуть свою благотворительную вечеринку, но прочитав флаер, понял, что название было неправильным. В эту вечеринку было включено больше одного квартала. Вечеринка нескольких кварталов. Квартал Джереми тоже в нее входил.

Конечно, встретиться с ним там, если он придет, было рискованно, но на этот риск стоило пойти.

Накануне вечером я практиковался во «взгляде в лицо» и скинул себе на флешку подходящий текст разговора для знакомства с парнем.

Одеваясь следующим утром, я дополнительно удостоверился в том, что моя рубашка прилична, а волосы хорошо расчесаны. Я в этом не очень хорош, но, когда я спустился вниз, тетя Алтея улыбнулась и сказала, что выгляжу я прекрасно.

В ожидании вечеринки я сидел, покачиваясь на крыльце целый час. А потом моя семья со стульями и едой, включая меня, несшего пакетик картофельных чипсов, напевая, побрела на вечеринку.

Мама посмотрела на меня.

— Тебя что-то тревожит, Эммет?

Я нервничал, но не хотел рассказывать ей о Джереми.

— Я не хочу говорить.

Она продолжала пристально смотреть на меня, и выражение её лица говорило о том, что она собирается задать множество вопросов, поэтому я прикрыл ладонью свое ухо с её стороны. Мама вздохнула, но отвернулась и ничего не спросила. Ну и к лучшему. Мы почти дошли до места для пикника, и я хотел посмотреть, не пришел ли Джереми.

Когда я увидел его родителей, мое сердце забавно забилось. Смеясь над чьими-то словами, миссис Сэмсон подошла к столу и потянулась за тарелкой. Мой пульс снова подскочил, и я почувствовал головокружение. Это был чистый адреналин, гормоны моего тела взлетели до небес, что не могло не раздражать. Сейчас мне было необходимо сосредоточиться, не отвлекаясь на всю эту химию. Разве я знал, почему мое тело действовало вопреки здравому смыслу, почему оно проигнорировало все мои планы, превратив мой супермозг в супер-желе? Там, куда ушла его мать, склонив свою белокурую голову, под деревом, уставившись на землю, стоял Джереми.

Глава 2

Джереми

Если вы болеете чем-то, что не видно глазу, то эта болезнь не самая большая ваша проблема. Заканчиваете вы тем, что каждый божий день боретесь с другими людьми больше, чем с болезнью. Мне потребовалось немало времени, чтобы это понять, потому что на самом деле в течение многих лет я не знал, что болен. Оглядываясь назад, я понимаю, что депрессия у меня была со времен средней школы, а в высшей школе к ней добавилась еще и тревога. Или, возможно, они всегда вертелись вместе, но сполна я это почувствовал именно в то время. Такие вещи как депрессия и тревожность целиком и полностью сосредоточены в вашей голове. Люди, у которых не возникает депрессия или тревожность, думают, что они могут избавиться от негативных эмоций, как только поймут, что те появились. Но те из нас, кто живет с подобными проблемами психологического здоровья, знают, что наши демоны никогда не берут выходной.

В первые месяцы после окончания школы я был не в состоянии связно думать о том, что происходит с моим мозгом и о том, что может это улучшить или ухудшить. Долгое время я не мог озвучить свое состояние, а когда наконец сделал это, то почувствовал стыд и ущербность. В тот момент я в основном выживал, правда, без особого успеха.

Люди всегда настораживали меня, даже когда не замечали меня. В седьмом классе меня дразнили, и кульминацией стал инцидент в раздевалке, когда группа мальчишек, смеясь надо мной, угрожала выпихнуть меня голым в коридор, чтобы девочки тоже могли надо мной посмеяться.

Я начал испытывать боль в животе каждый раз, когда находился на уроке физкультуры. Медсестра думала, что я симулирую, и когда я жаловался, мне приходилось специально вызывать у себя рвоту, чтобы мне поверили. Со временем мне приходилось возвращаться в спортивный зал, но я умел хорошо прятаться в ванной комнате, пока все во что-то играли. Думаю, учитель понял, что происходит, поскольку никогда не наказывал меня за опоздания. Это стало способом моей борьбы со школой. Люди были опасны, действительно опасны, и потому я избегал их. У меня был один друг, но думаю, что я был для Барта больше опорой, чем настоящим другом. Он, конечно, быстро бросил меня, когда на четвертом году моего обучения депрессия стала брать верх. Я скрывал это ото всех, но в мае, во время презентации самоуправления в моем классе, я сломался.

Это привело к поездке к нашему семейному доктору, который диагностировал у меня серьезное депрессивное расстройство. Казалось, он наспех поставил диагноз, как если бы я был просто простужен, а у меня было ощущение, что он просто хочет впарить мне кукую-то известную марку таблеток. Не было ничего похожего на обычные тревожные чувства, скорее казалось, будто мне повесили на шею бирку с названием болезни. Мне было неловко и стыдно, и я не возражал, когда мать разозлилась и сказала ему, что он не знает, о чем говорит.

В целом я был благодарен за то, что мне дали окончить школу на домашнем обучении, подальше от стресса. Я даже не пошел на выпускной. Все это звучит прекрасно, но пока я не выходил из своей добровольной тюрьмы, единственным человеком, с которым я боролся, была моя мать.

Она ненавидела, что я продолжаю отгораживаться от мира, и сделала своей миссией пихать меня в это носом. И хотя до подтверждения диагноза она разрешала мне не ходить в церковь, теперь тянула меня туда за волосы каждое воскресенье. Там я постоянно отбивался от людей, после каждой службы мамины подруги, которых я особо не знал, улыбаясь, обеспокоенно спрашивали, куда этой осенью я собираюсь пойти учиться или встречаюсь ли я с кем-то. Если я болезненно реагировал на этот натиск и у меня начинался приступ паники, мама ругала меня, а папа хмурился. Если бы я знал, что потеряю в классе этот чертов контроль, то работал бы над собой больше, пытаясь предотвратить этот крах, прячась, как обычно, в туалете между уроками.

Благотворительная вечеринка квартала была еще одной возможностью для мамы заставить меня быть нормальным, а для меня — провалиться. Она показала мне флаер за три дня до вечеринки.

— Мы должны пойти, — сказала она. — Было бы хорошо встретиться с соседями. Многие молодые пары в честь вечеринки приехали в город.

Я не сказал «нет» потому, что должен был вести себя хорошо. Даже позволил ей потащить меня в магазин за продуктами, хотя магазины всегда вызывают у меня приступы паники. Я не кричал о болезни в день вечеринки, но плакал во время душа, а папа злился и включил одновременно радио и телевизор, чтобы меня заглушить.

Но простого присутствия на вечеринке маме было недостаточно.

— Помоги мне сделать салат, Джереми.

— Сходи для меня в магазин, Джереми.

— Пойди помоги хозяевам встретить гостей, Джереми.

Трахал я это все, потому что был не в состоянии даже дойти из машины до магазина, и папе пришлось идти вместо меня.

Мама шла со мной к месту для пикника, настраивая меня, подталкивая локтем и бормоча, чтобы я прекратил быть таким нервным. Когда стало слишком много указаний, и пришедшая громкая женщина из третьего дома внизу улицы сделали меня нервным, хозяйка заметила, что мне плохо и посоветовала пойти отдохнуть.

— Мы можем закончить без вас, не волнуйтесь.