Аллин держался независимо, но именно он часто оказывался в центре самых горячих дискуссий. Он говорил убедительно, неожиданно вставляя резкие замечания, демонстрировавшие его ум, способность быстро реагировать на ситуацию и развитое чувство юмора. Казалось, он знаком со всеми присутствующими, и все знают его, особенно дамы. Его принимали тепло и дружелюбно, на лицах его собеседников была написана почтительность, возможно, неосознанная, и это казалось Вайолетт странным.

Она старалась не смотреть в его сторону, что давалось ей с трудом. Он был такой энергичный, такой живой по сравнению с другими мужчинами в зале. Невозможно было устоять против очарования его голоса, против сияния его смеющихся глаз. Льющийся с потолка свет газовых светильников дрожал в густых волосах Аллина, он выглядел очень привлекательно в своем темном строгом костюме. Неукротимая энергия сквозила в его бронзовом от загара лице, выделявшемся на фоне бледнолицых парижан.

Рядом послышался шорох шелка, повеяло благоуханием ландыша. Вайолетт повернула голову и приветливо улыбнулась приближавшейся женщине. Это была одна из актрис, кажется, ее звали Клотильдой. Впрочем, титулом актрисы она пользовалась больше для соблюдения приличий. Ее вечернее платье имело такой глубокий вырез, что, когда она наклонялась вперед, ее груди, лежавшие словно две куропатки в своих гнездах, открывались взору во всей своей красе.

С нескрываемым любопытством дама оглядела Вайолетт и, наклонившись к ней, заговорила:

— Так, значит, вы и есть та самая таинственная женщина?

Вайолетт качнула головой.

— О нет, полагаю, вы ошиблись.

— Наш Аллин не сводит с вас глаз весь вечер, даже тогда, когда делает вид, что не имеет к вам никакого отношения. Мы все догадывались, что у него кто-то есть. Он уже давно вернулся в Париж, но ни разу не показался в театре.

— Вы… Похоже, вы его хорошо знаете.

— Ну, конечно. Аллина все знают. Во всем мире нет такого места, где бы его не принимали как дома.

Голос женщины звучал наигранно, такими же были жесты, которыми она сопровождала свое высказывание. Вайолетт иронически приподняла бровь.

— Во всем мире?

— Вы подумали, что я имела в виду все кровати в Париже? Нет, могу вас заверить, хотя это было бы возможно, если бы он захотел. Но я говорила о Лондоне, Женеве, Брюсселе, Риме — он известен во всех столицах Европы, не говоря уж о королевских дворах. Я никогда не могла понять, чем это объяснить, разве только его неотразимым обаянием. Вы не согласны со мной?

— Да, вы правы, — холодно подтвердила Вайолетт.

— Ради бога, простите меня. Я не должна была говорить вам такие вещи, хотя бы потому, что ваша строгость и серьезность почти парализуют меня. Но скажите, вы позволите ему рисовать вас?

— Месье Массари?

— О боже, наверное, он хотел сделать вам сюрприз, а я все испортила! Он будет недоволен. Но вы ведь не скажете ему, правда?

— Здесь нет ничего, о чем стоило бы говорить, — ответила Вайолетт с обескураживающей вежливостью.

— О, вы очень умны и гораздо благоразумнее его. Аллин весьма искусно владеет кистью и палитрой, он мог быть одним из лучших художников, если бы у него было больше времени и меньше денег. Вы знаете, друзья и капитал — враги искусства, они душат вдохновение.

На это нечего было ответить. К счастью, ответа и не требовалось. Женщина продолжала говорить почти без остановки:

— Но ведь вы позволите ему просить вас об этом, да? Было бы очень жестоко не дать ему удивить вас. Кроме того, подумайте, как приятно разрешить себя уговорить; я уверена, что его доводы будут очаровательны.

— В самом деле? — спросила Вайолетт, собрав все свое самообладание.

— Не хмурьтесь так, petite, а то он подумает, что я говорю вам ужасные вещи. Возможно, уже подумал, так как направляется сюда. Alors, как он обожает вас! Я просто завидую вам, мадам.

Актриса выпрямилась, сказала что-то подошедшему Аллину и, погладив его по плечу, удалилась. Однако похоже было, что он ее едва заметил. Присев рядом с Вайолетт, он спросил:

— Что вам говорила Клотильда?

Он действительно наблюдал за ней. Чувство благодарности к актрисе, которая указала ей на это, взывало к великодушию.

— Ничего особенного, кроме одной интересной вещи. Вы в самом деле художник?

Его глаза вспыхнули, словно пламя спички, но он ответил скромно:

— Я рисую.

— Полагаю, я и не должна знать ничего об этом, ведь мы едва знакомы.

— Мне доставило бы огромное удовольствие исправить положение, — произнес он, улыбаясь, и после некоторой паузы добавил:

— Я был бы счастлив рисовать вас. Как раз в данный момент Делакруа рекомендует меня вашему мужу в качестве его замены.

— Вы все это спланировали заранее?

Он слегка наклонил голову в знак согласия.

— Вы разочарованы?

Вайолетт взглянула на него из-под ресниц и произнесла:

— Я мечтала, что кисть великого художника, который удостаивает чести только себя и своих друзей, сделает меня бессмертной.

— Так и будет, если это то, чего вы хотите, — ответил он, вставая. — Позвольте мне разыскать Делакруа.

— Нет! Нет, пожалуйста, сядьте! — поспешно воскликнула она, Протягивая руку так, словно хотела схватить его за полу костюма, и тут же отдернула ее.

Аллин снова уселся на диван и, улыбнувшись, взял ее за руку.

— Вы кокетничаете со мной. Это меня вдохновляет.

— Нет, глупо с моей стороны, но я думала…

— Вы доверяете мне и понимаете настолько, что уже дразните меня. Это свидетельствует о том, что вы вспоминали обо мне. Я удивлен и польщен.

Вайолетт не нашлась что ответить. Жаркой волной кровь прихлынула к ее лицу.

Улыбка Аллина растаяла.

— Простите меня. Теперь я дразню вас, что совершенно Непозволительно. Я намеревался действовать не спеша и с большой осторожностью, начав с портрета. Вы позволите?

— Да, конечно, — отозвалась она еле слышно.

— Даже ничего не зная о моих способностях? Устремив взгляд на свою затянутую в перчатку руку, которую все еще держал Аллин, она ответила:

— Я предполагаю, что они достаточно высоки, иначе месье Делакруа не рекомендовал бы вас.

Он молча смотрел на тени от длинных ресниц, скользящие по ее щекам, на нежный овал ее лица, озаренный светом газовых светильников, на бледно-желтый бархат ее платья. Его взгляд задержался на букетике желто-фиолетовых анютиных глазок, приколотых к вороту ее платья. Проследив за направлением его взгляда, Вайолетт подумала, что было слишком смело с ее стороны носить свежее напоминание о его последнем тайном послании. Она заставила себя поднять голову и встретиться с ним взглядом. Выражение его пылающих глаз развеяло ее страхи.

— Я постараюсь, — произнес он после некоторой паузы, — быть достойным вашего доверия… И вашего внимания.

Вайолетт не смогла удержаться от улыбки. Она испытывала необыкновенное чувство от сознания того, что ее так хорошо понимают.

— Аллин, топ ami! Я вижу, вы уже познакомились с мадам Фоссиер?

Она высвободила руку. Делакруа приближался к ним вместе с Гилбертом. Муж Вайолетт, посмотрев на нее и мужчину рядом с ней, нахмурил брови. Аллин непринужденно поднялся им навстречу.

— Я взял на себя смелость представиться, поскольку вы были так любезны, что высказали предположение о заказе. Мадам — достойный объект. У нее прекрасная костная структура, великолепный цвет кожи и почти совершенные пропорции лица. Но характер ее тонок и чувствителен, его трудно будет уловить.

— Я предполагал, что вы заинтересуетесь, — произнес Делакруа, пряча усмешку под пышными усами.

Гилберт смотрел на Аллина, не меняя выражения лица. Вдруг он спросил:

— Мы с вами встречались, месье?

— Думаю, что нет, — вежливо ответил Аллин. — Насколько я понимаю, вы приехали из Америки? Я давно мечтаю о путешествии в вашу юную страну, но как-то все не получается.

Возникла напряженная пауза, которую Делакруа поспешил заполнить формальным представлением Аллина Гилберту и его супруге. Аллин вежливо начал задавать вопросы о Луизиане, о том, как долго они намереваются пробыть в Париже. Неловкая ситуация постепенно миновала.

Позже, когда Вайолетт с мужем ехали в экипаже обратно в свою гостиницу, Гилберт нарушил длительное молчание вопросом:

— Тебя устраивает этот Массари, не хочешь ли ты, чтобы я поискал другого художника?

— Не стоит беспокоиться, — ответила Вайолетт. — Поскольку его рекомендовал Делакруа, я уверена, что он мне вполне подойдет.

Гилберт похлопал ее по руке и, устраиваясь удобнее на сиденье, веско заметил:

— Как ты хочешь, chere, как ты хочешь…

Вайолетт подумала о двойственности своего положения, и на мгновение что-то сжалось у нее в груди. Потом она представила, как они будут проводить с Аллином время, необходимое для создания портрета, как будут часами разговаривать, узнавая друг друга все лучше. Всего два дня, и она начнет позировать художнику — так Гилберт договорился с Аллином. Нетерпение зародилось в ее душе и, разрастаясь, вытеснило чувство вины.


Утро того дня, когда должен был состояться первый сеанс, выдалось ясным и спокойным. Вайолетт почти не спала предыдущей ночью. Она лежала в постели и смотрела на портьеры, за которыми быстро светлели окна. Нервное нетерпение вызывало дрожь в животе, грозящую перерасти в тошноту.

Она не пойдет, пошлет записку, что нездорова.

Мысль о том, что она должна неподвижно сидеть, пока Аллин будет пристально разглядывать ее взглядом художника, наполняла ее душу ужасом. Она проведет с ним наедине целую вечность. Что она может сказать ему? О чем им говорить в течение такого долгого времени? Чего он ждет от нее? Допустила ли она в своем поведении нечто такое, что могло позволить ему совершить вольность по отношению к ней? Было ли это то, чего он хотел от нее? Было ли это ее желанием?

Она повернула голову на подушке и провела рукой по глазам. И как только она могла подумать такое? Разве может это быть ее желанием? Как она могла вообразить, что в этом есть какое-то удовольствие? Нет, этот путь приведет ее к опасностям и страданиям. Время пролетит слишком быстро, портрет будет закончен, и что дальше?

Вайолетт хотела бы понимать себя лучше, желала, чтобы ее характер не был столь нерешительным. Она завидовала таким женщинам, как Клотильда, которые могли всем сердцем отдаться мужчине и никогда не оглядываться назад, никогда не задавать себе вопросов о морали и разумности своих поступков. Как хорошо никогда не подвергаться пытке этих сомнений, никогда не иметь нужды лгать, не задумываться о том, можно ли взвесить радость и боль и вычислить, что из них весомее.

Как прекрасно было бы, если бы она могла просто сказать себе, что ничего нельзя сделать, что ее чувства сильнее воли к сопротивлению. Но она еще не была уверена в своих чувствах. Пока еще не была. Если она испугается и не пойдет, возможно, ей никогда уже больше не удастся увидеть Аллина.

Эта мысль придала ей сил, и она решительно покинула постель. Хлопоты по выбору и подготовке платья с нижними юбками, кружевным воротником и украшениями, а также разговоры со служанкой о прическе помогли Вайолетт убить время. Сам процесс одевания продолжался до того момента, когда она должна была выходить из гостиницы вместе с Герминой. Необходимость сохранять самообладание перед служанкой удерживала ее от того, чтобы остановить экипаж и вернуться в гостиницу.


Аллин жил в районе Ситэ — острова посреди Сены, имеющего форму нагруженной землей баржи, прикрепленной на вечной стоянке в центре реки. Дом Аллина — старинное каменное здание, узкое и темное, с водосточными трубами, имевшими вид каменных чудищ, почти разрушенных временем, — находился рядом с Нотр-Дам, словно укрываясь в его тени. Им открыла полная женщина с проницательным взглядом, в скромной одежде экономки. Она проводила их наверх по винтовой лестнице и, распахнув дверь в просторную приемную, обставленную как гостиная, объявила о прибытии Вайолетт и отступила в сторону, пропуская гостей.

Две стены высокой узкой комнаты занимали огромные окна, пропускавшие внутрь ровный белый свет с северной, несолнечной стороны. Выполненный в старинном стиле резной потолок с позолотой между тяжелыми балками потемнел от огня, в течение двухсот лет разводимого на выщербленных камнях камина, находившегося в глубине комнаты. Тяжелая старинная мебель состояла из нескольких стульев, широченного дивана, покрытого шелковыми шалями с кистями, рисунок которых напоминал персидские сады, и длинного обеденного стола у стены с высокими светильниками. В центре комнаты находился помост с креслом, покрытым темно-красной парчой. Перед помостом возвышался мольберт с чистым холстом.

Стоя у стола, Аллин сосредоточенно рассматривал серию набросков. Он повернулся и с радостным восклицанием поспешил навстречу гостям, произнося приветствия. Им были предложены пирожные с чаем или вином. Экономка тут же отправилась за подносом с угощением, а Аллин подвел Вайолетт к столу, за которым он работал.