Салли Боумен - Дестини

Жан-Поль встал и обнял брата за плечи.

– Ну что же, с кем не бывает! В следующий раз повезет больше. Не тревожься из-за этого, ладно? – Он усмехнулся про себя. – Значит, с ней ты теперь не захочешь, так? Ну, их полным-полно – просто скажи, когда тебе понадобится другой адресок. Может, она просто тебе не подошла. Беспокоиться не стоит. Во всяком случае пока, братик…

И он отправился спать, напевая танцевальный мотивчик и явно очень довольный. Эдуард провожал его взглядом, испытывая тягостное недоумение. Под добродушием он уловил досаду, дух соперничества… Не будь это Жан-Поль, он заподозрил бы ревность. Эта мысль его расстроила, но он тут же отогнал ее. Глупая и подлая мысль. Жан-Поль его брат, самый благородный человек в мире.

И все же некоторая настороженность осталась, легкая опаска. На следующий день он отправился к Селестине и провел с ней два блаженных часа.

Вернувшись домой, он застал там Жан-Поля, который тут же спросил, где это он пропадал.

– Я… гулял по парку, – ответил Эдуард, не успев ни о чем подумать.

Конечно, по дороге к Селестине он прошел через парк, но все же это была ложь с целью ввести в заблуждение, и Эдуард это понимал.

Потом ему стало стыдно, он почувствовал себя бесконечно виноватым – впервые в жизни он солгал брату.

Позади прицепа-трейлера было дерево. Какое, она не знала, и мама тоже не знала: это американское дерево, говорила она. В Англии таких нет. Оно было жутко большим… – очень большим, заменила она неправильное слово правильным, – и ветки нависали очень низко. Если встать на стул и осторожно потянуться, можно было срывать росшие на нем длинные пряди. Мама сказала, что они называются «испанский мох», и в сумерках он выглядел каким-то страшным. Но не сейчас, в разгаре августовского дня, очень жаркого к тому же, и она собрала уже целую его кучку на земле перед прицепом. Такой красивый, мягонький, курчавый серый мох. И еще камешки, мама называла их «галька», и ромашки. Чтобы сделать сад, английский сад, к возвращению мамы.

Окно трейлера было открыто, и она видела большой круглый циферблат часов на холодильнике. Видела красные полоски, которые мама приклеила возле цифр четыре и двенадцать. Она еще не совсем умела узнавать, который час, но, когда стрелки укажут на эти две наклейки, мама будет дома. Они уже почти доползли до них, и, значит, теперь уже недолго. Сад она закончила, и у нее остались еще три сухарика. Что, если съесть их сейчас?

Отломив уголок, она вежливо предложила его Кукле, как научила ее мама. Но Кукла только уставилась на нее своими нарисованными глазами, и Элен съела сухарик за нее. Потом съела остальные и аккуратно стряхнула крошки с платьица, и тревожно оглядела юбочку. Пыль была противной, буро-рыжей и прилипала ко всему. А мама велела оставаться на месте, не шалить, не отходить вот отсюда, от входа в трейлер. И не перепачкаться.

В английских садах нельзя перепачкаться. Там трава растет как надо, и там есть садовники, чтобы поливать ее летом, а дамы сидят в плетеных креслах, и лакеи приносят им лимонад со льдом в высоких прохладных бокалах. Не эту противную водичку из бутылок вроде колы, а настоящий лимонад, сделанный из фруктов, воды и сахара, с длинной серебряной ложечкой, чтобы его размешивать.

Она виновато посмотрела через плечо. Вот бы выпить сейчас лимонаду! Пока она делала сад, в горле у нее совсем пересохло и першило. Она бы не отказалась даже от коки или от смешного зеленого чая, который готовила Миссисипи Мэри, – у него был привкус мяты, словно у зубной пасты. Но ей запрещалось разговаривать с Мэри. А если явятся дети Тэннеров, с ними тоже не разговаривать, а уйти в прицеп и ждать там, пока вернется мама.

Она отбросила длинную светлую прядь с липкого лба. Дети Тэннеров не придут. Она знала, где они, потому что слышала их крики. Они сейчас у реки, у бочажка и купаются голышом. Она, конечно, никогда этого не делала. Но один раз подкралась к ним и долго смотрела. Им было очень хорошо и весело. Мальчики и девочки, совсем раздетые, то прыгали в бурую воду, то вылезали на берег, то плескались в ней. А бурая вода выглядела такой прохладной, такой прохладной и приятной! И вообще было очень интересно. Девочки Тэннеры все выглядели как она, а мальчики Тэннеры по-другому. У них между ног болтался смешной мешочек, а когда она вытянула шею, чтобы рассмотреть получше, один расставил ноги, приподнял мешочек, и из него потекла, изгибаясь, струя прямо в бочажок. И все они смеялись. Она рассказала об этом маме, а мама очень рассердилась. Ударила ее по руке – очень сильно, так что осталась большая красная метка. И сказала, что Тэннеры – простонародье.

– Белая шваль, черная шваль, все равно, а ты держись от них подальше.

– Но почему, мамочка, у них есть такое? – спросила она, когда перестала плакать.

– Потому что мальчики не похожи на девочек.

– И у всех мальчиков есть? И у папы было?

– Да. У всех мальчиков. – Ее мать вздохнула.

– Но зачем им это? И почему у меня нет?

– Потому что девочкам они не нужны. Это грязь. Ну-ка, садись пить чай.

Теперь Элен быстро вскочила на ноги. Она почувствовала себя очень виноватой. Вспоминать про это было нельзя. Мама рассердится. Мама думает, что она забыла.

А она помнит. Да, помнит, хотя случилось это давным-давно. Может, даже прошлым летом. И она часто думала о том, что видела. Когда лежала вечером в кровати, а мама шила, и было так жарко, что сон к ней не шел. Думала и чувствовала себя очень приятно – и очень гадкой… И между ног становилось почему-то очень тепло. И это тоже было приятно. А потом она засыпала.

Но сейчас лучше про это не думать. Стрелки часов уже почти коснулись наклеек. Надо пойти сесть на верхнюю ступеньку. Тогда она увидит маму сразу, как только мама свернет на проселок. Она подняла Куклу, почистила ей платьице и посадила на горячую ступеньку рядом с собой. За спиной у нее был ручей, он вел к речке, а речка текла дальше и скоро вливалась в реку Алабама, которая была очень большой, хотя и не такой красивой, как реки в Англии.

В Англии была Темза. И она текла через Лондон, где во дворце жили король и королева, а прежде жила и мама. И еще там был Эйвон, и Эйвон тек через еще один город, только она не помнит его названия, но там жил Шекспир. Шекспир был англичанином и самый лучший писатель во всем мире. Так говорила мама. И мама один раз играла в его пьесе – в очень красивом платье. А когда Элен станет постарше, мама научит ее декламировать некоторые его стихотворения. Поэтому она должна сейчас следить за собой и говорить правильно, как мама, а не с этой ужасной оттяжкой, как дети Тэннеров. Вот тогда, декламируя стихотворения, она будет произносить слова правильно, как настоящая английская леди, – «а», «э», «и», «о», «у», красиво, открыто, мягко… Ой! Ей надо было поупражняться в гласных сегодня утром. Она обещала маме и забыла.

Элен заболтала ногами, чеканя звуки и оглядывая трейлерную стоянку – то ли парк, то ли кладбище автоприцепов. Их трейлер был чуть ли не самый старый, выкрашенный темно-зеленой краской, из-под которой пробивалась ржавчина. В нем были две комнаты: спальня, где они с мамой спали на узеньких кроватях, и комната, где они ели, где она делала уроки, а по вечерам они слушали радио. Еще были ступеньки, на которых она сидела сейчас, и дворик, в котором она устроила сад. Позади, рядом с деревом, была колонка и то, что мама называла «удобствами», где противно пахло, а летом было полно мух. Дворик был огорожен белым штакетником с калиткой, а от нее шла дорожка. А за ней еще деревья – слава богу, говорила мама, они хотя бы не видят остальные прицепы. Всего трейлеров было восемь, и в двух жили Тэннеры, у которых было семеро детей и ожидался восьмой – так сказала мама. Мистер Тэннер пил и иногда избивал миссис Тэннер – они слышали, как она кричит. Но мама велела не обращать внимания, потому что сделать они ничего не могут. Мужчины, они такие, сказала она, а миссис Тэннер – невежественная дура, если она с этим мирится.

– А папа тебя бил, мамочка?

– Один раз. Один раз ударил. Этого было достаточно. Тут ее губы сжались в узкую прямую линию, лицо у нее сделалось несчастным, и Элен не стала ее больше расспрашивать. Папа, наверное, был плохой, думала она иногда, и она его совсем не помнила. Он жил в Луизиане, они с мамой тоже немножко пожили там, прежде чем приехать сюда. Луизианы она тоже не помнила. Папа был солдат, и мама познакомилась с ним, когда он сражался на войне. А теперь он был в Корее, очень далеко отсюда, даже дальше, чем Луизиана. И очень хорошо, сказала мама. Пусть бы он совсем не возвращался. Папа не знал, где они живут – она и мама. Если он начнет их искать – только этого он делать не станет, сказала мама, искривив губы, – то ни за что не найдет. И очень хорошо, потому что они без него спокойны и счастливы, и в один прекрасный день, теперь уже скоро, они вдвоем вернутся в Англию, в свою родную страну.

По ту сторону остальных трейлеров было поле. Прежде оно было хлопковым, сказала мама, частью плантации Калвертов, но они забросили его во время войны, когда майор Калверт сражался за морем с немцами. Теперь там в лачугах из толя почти не осталось цветных, и она ни в коем случае не должна ходить туда – даже в гости к Миссисипи Мэри.

А дальше было шоссе, а дальше по шоссе Оранджберг, с бензоколонкой, рынком, банком, отелем и салоном Касси Уайет, где мама три раза в неделю по утрам делала дамам прически.

А за Оранджбергом были Селма, Монтгомери – столица штата, а потом Бирмингем, но там она никогда не бывала. Мама сказала – ну и что? Зачем ей Бирмингем? Когда она подрастет, они поедут в Нью-Йорк и пройдут по Пятой авеню, и побывают во всех прекрасных магазинах. А потом сядут на теплоход или даже на самолет и поедут в Лондон, и в Париж, и в Рим. Конечно, немцы разбомбили Лондон, и мама его не видела вот уже почти пять лет, но она сказала, что он все равно самый красивый. И там есть парки – большие парки, совсем не такие, как деревья вокруг, а с зеленой травой, множеством цветов и прекрасными аллеями. И еще там есть эстрады, а на них солдаты играют марши и вальсы.

Когда у них будут деньги, сказала мама. Вот тогда они и поедут. И не остановятся, чтобы осмотреть Бирмингем в штате Алабама. Они? Да ни в коем случае!

Она повернула голову. Стрелки на часах стояли точно на красных наклейках. Мама сейчас вернется. Она никогда не опаздывает. «Точность – вежливость королей», – вот как она говорит. А придет она с другой стороны, по тропинке, которая ведет через поле к большому дому, потому что сегодня суббота, а по субботам мама причесывает миссис Калверт. Не в салоне Касси Уайет – туда миссис Калверт не снизойдет поехать, говорила мама, – а прямо у нее в спальне.

Элен один раз ходила туда с мамой – один-единственный разочек, – чтобы подавать ей шпильки. Так мама сказала миссис Калверт. Но Элен знала, что эта причина ненастоящая. Просто мама хотела, чтобы она увидела дом – приличный дом, – высокий, белый, с колоннами и верандой. У миссис Калверт был цветной дворецкий и настоящие слуги, как полагается настоящей даме, и она очень капризничала, и говорила, что от солнца у нее болит голова, а потому шторы держали опущенными. В комнате у нее было сумрачно и прохладно. И очень тихо. И пахло щипцами для завивки, и еще духами, свежевыглаженным бельем и цветами.

Так чудесно, подумала Элен. И всякие сверкающие хрустальные бутылочки перед зеркалом на ее туалетном столике, и еще щетки в серебряной оправе. Но сама миссис Калверт ее разочаровала. Такая тощая, костлявая… А когда Элен стояла совсем рядом, то разглядела пудру, присохшую к землистой коже миссис Калверт, заметила, что уголки ее рта оттянуты книзу и в морщинах. Она была янки, сказала мама. А это значило, что миссис Калверт приехала с Севера – из Нью-Йорка или, может, из Бостона Настоящая дама, сказала мама, и заметно старше своего мужа, добавила она с маленькой улыбкой. У нее были седые волосы, и мама освежала их какой-то особой жидкостью из пузырька, который пах очень скверно. Так они всегда говорили – «освежала», но дома мама смеялась, подмигивала и говорила: «Не забыть захватить флакон с краской».

Когда они в тот раз уходили из большого дома, на веранде им встретился майор Калверт. На нем был белый костюм. Элен никогда прежде не видела мужчин в белых костюмах. Он был очень высокий, и очень загорелый, и очень красивый. А увидев ее, он встал и подошел к ним. Подошел, и остановился, и стоял, оглядывая ее с головы до ног, пока мама не представила ее ему. Ну, после этого Элен хорошо знала, что надо сделать. Мама ее научила. Она протянула руку, посмотрела ему прямо в глаза и сказала: «Как вы поживаете?» – совсем так, как показывала мама. А майор Калверт уставился на нее, а потом засмеялся, очень громко. И очень вежливо пожал ей руку, и что-то сказал маме, только Элен не расслышала.