– А ты как попался, Ген?

– Да совсем по-идиотски! Маришка к своей матери с Кирюшкой уехала… Кирюшка – это наш сын, недавно пять лет исполнилось. Отличный пацан, люблю его страшно. Он, знаешь, такой…

– Не отвлекайся, Ген. Значит, твоя Маришка с ребенком уехала к маме…

– Ага. А я, сволочь такая, бабу домой привел. Да я не хотел, она сама напросилась. Позвонила мне, то да се… Сам дурак, телефон ей свой дал!

– Понятно. Не виноватый ты, она сама пришла. Валяй рассказывай дальше. Очень интересная история. Я прямо заслушалась.

– А чего ты усмехаешься, Оль? Так оно все и было! Нет, не мог же я ее прогнать… Как-то не по-мужски, согласись. А Маринка взяла да раньше времени от матери вернулась. Представляешь, что там было, Оль?

– Да, представляю. Примерно. Весьма интересная ситуация. А главное, очень редкая, Ген.

– Опять усмехаешься?

– Ничуть… А если она тебя не простит? Никогда не простит?

– Да ну… Не пугай.

– Понимаешь, Ген… Если женщина по-настоящему любила своего мужа и доверяла ему, ей очень трудно простить предательство. Практически невозможно.

– Не, моя Маринка так не сможет… Все равно рано или поздно простит.

– Да почему ты так уверен?

– А я не знаю почему. Так чувствую, наверное. И вообще, сколько можно? Мы ведь давно по одному и тому же кругу ходим. Уже как ритуал…

– В смысле? Какой ритуал? Что ты имеешь в виду под ритуалом?

– Ну, как бы тебе объяснить… Я, например, каждый день иду с работы домой, звоню в дверь. А она мне открывает и говорит – зачем пришел, уходи. Я и ухожу. А следующим вечером опять звоню в дверь… И если, допустим, суббота или воскресенье, тоже иду. Звоню в дверь, она открывает… Ну и так далее.

– А в следующий выходной что, ритуал нарушишь? Мы же с тобой к твоему дяде Мите ехать собрались!

– Ну да, вообще-то. Ничего, я с утра ей в дверь позвоню. Или пропущу один денек. Ничего, ничего, пусть она меня на один день потеряет. Ничего…

– Думаешь, испугается?

– Надеюсь… Надоест же ей когда-нибудь.

– А если не надоест? А если не простит, а, Ген?

– Ой, да что ты меня опять пугаешь! Не надо, я и без того нервничаю. Вон, похудел даже. Знаешь, какой я здоровый был?

– Да я не пугаю, мне-то что… Мне в принципе без разницы. А самого-то тебя насколько хватит ходить и в дверь звонить? Надолго ли?

– Да пока домой не пустит… Хоть всю жизнь буду ходить да в дверь звонить. Тем более… Ну, это так, между прочим… Я ведь в свою родную дверь звоню! Дверь-то моей квартиры, которая мне от отца досталась. Ну, сама подумай… Если бы у Маришки была в голове такая жесть, что, мол, никогда и ни за что… Она бы наверное давно к своей маме уехала? Не уезжает ведь!

– О, это да… – произнесла Ольга, усмехнувшись саркастически. – Это железный довод, конечно. Ну, что тут скажешь, Ген… Высокие, высокие у вас отношения.

– Опять смеешься?

– Нет. Ты знаешь, я пойду, пожалуй. Есть я не хочу, а кофе уже выпила. И о дальнейших действиях мы вроде договорились – едем в следующий выходной к твоему дяде Мите.

– Ага. Только на моей машине поедем, ладно?

– Это почему?

– Ну, я же все это затеял…

– Хорошо, как скажешь. Да мне в принципе все равно… Ладно, ближе к выходным созвонимся!

– Пока, Оль… А я тебя ничем не обидел?

– С чего ты взял?

– Так, показалось. Ты вроде и насмешничала над моей ситуацией, а глаза такие грустные стали… Прямо смотреть больно.

– Нет, ты меня ничем не обидел. Все хорошо. И приятного тебе аппетита, кстати. Ешь, ешь, набирай обратно свои килограммы. Тебе же силы нужны, чтобы в родную дверь каждый вечер звонить… Пока, Ген.

* * *

Субботним утром они уже катили по трассе в Генином «Пежо». Машинка была далеко не новая, Ольга, как опытная автомобилистка, сразу это почувствовала. Не новая, зато ухоженная. И в салоне довольно уютненько. Только места маловато, непривычно.

– А ты кем работаешь, Ген? – спросила она, чуть повернув голову.

– Я слесарь. Простой парень, Оль.

– Да я ж не к тому спросила…

– К тому, к тому. Но ты не думай, у меня на эти дела в голове заморочек нет. Какой есть, такой есть. Зато ты, сразу видно, девушка не простая. Начальница какая-нибудь, наверное.

– Хм… В каком смысле – начальница?

– Не знаю. Но все время хочется тебя по имени-отчеству называть. Как тебя хоть по отчеству кличут?

– Да неважно… Зачем тебе? Зовешь Олей и зови на здоровье.

– Ладно. А ты меня тогда не Геной, а Генкой зови. Мне так проще. Меня и на работе все Генкой зовут.

– Это где? На заводе?

– Почему на заводе? Не… Я в автосервисе работаю.

– Ах, так ты автослесарь…

– Ну да… А что, автослесарь приличнее звучит, чем просто слесарь?

– Слушай, отстань, а? Скажи лучше – ты в «японках» шаришь? А то моя «Тойота» в последнее время чихать начала. Ну, не так чтобы сильно… Едва заметно, но чихает.

– Да какие проблемы, Оль? Привози, вылечим. Я потом тебе адресок дам. У нас хороший автосервис, вся клиентура приличная. Я ж на этом, кстати, и погорел… Приехала одна дамочка, вся из себя секси такая, с губами-грудями, тоже на «японке», кстати. То да се, какой вы, Геночка, молодец, как машину хорошо сделали… Дайте телефончик на всякий случай. А я, дурак, уши развесил. А она взяла да позвонила, да сама в гости напросилась. Ну, я тебе рассказывал в прошлый раз…

– Да, рассказывал, я помню. Больше не рассказывай, Ген, – поморщилась недовольно Ольга, отвернувшись к окну. – Мне твой рассказ не понравился.

– Ладно, понял.

– А как вообще работа, нравится?

– Да ничего… Заработок приличный, на жизнь хватает. А дворцов с пальмами нам с Маришкой не надо. Что имеем, за то и спасибо, выше головы все равно не прыгнешь.

– Ну… Как-то ты не по-мужски сейчас рассуждаешь. Я вот, например, всегда хотела выше головы прыгнуть.

– И что, получалось?

– Когда как. Иной раз прыгаешь-прыгаешь, а потом бац – и мимо. Разбиваешься в лепешку, встаешь и опять прыгаешь. Характер у меня такой прыгучий, что ж делать. Хорошо, когда на работе прыгаешь, это не страшно. Если упадешь, можно подняться и на другую работу перепрыгнуть. А если в личной жизни?.. Вот сейчас мне все говорят – вставай, вставай… А я не могу. Боюсь, понимаешь? Вдруг опять разобьюсь вдребезги? Или как там? В лепешку?

– Да? Надо же. А внешне не похожа на разбившуюся в лепешку.

– Да брось! Иногда, Ген, и не в прыжке можно в лепешку разбиться. Иногда могут просто на ровном месте подножку подставить. А это даже хуже, чем в лепешку. Это уже всмятку. Знаешь, как яйцо варят всмятку? Опускают его тихонько в кипяток, чтобы скорлупа не треснула… Вот и у меня так же. Скорлупа вроде целая, а внутри… А впрочем, это неважно.

– Как это – неважно? Расскажи, Оль… Может, я тебе смогу чем-то помочь?

– Ты? Нет, Ген… Ничем ты мне помочь не сможешь.

– Так ты расскажи, а там посмотрим!

– Отстань, а? Лучше про себя еще что-нибудь расскажи. Вот ты говорил, мачеха у тебя была…

– Почему – была? Она и сейчас есть. Хорошая женщина, душевная, я ее очень уважаю. Правда, мамой так и не смог назвать. Но она и на «тетю Наташу» не обижалась. Нет, правда, она мне как мать! Своих-то детей у нее не было, всю душу в меня вложила. И свекровка из нее хорошая получилась, нашла общий язык с Маришкой. Когда собираются вместе, жужжат друг другу в уши, как подружки. А у тебя, Оль, сложились отношения со свекровкой?

– Она давно умерла, Ген.

– Да ты что? – повернулся он к ней, жалостливо цокнув языком. – Жалко, конечно… У тебя ж, как я понял, ни мамки, ни мачехи не было… При бабке выросла…

– Да. Мне бабушка всех заменила, и мать, и мачеху.

– Да видел, видел я твою бабушку. Суровая, однако, женщина. Ничего мне сказать не захотела, даже разговаривать не стала. Да я и не настаивал. Я только найти тебя хотел, и все. А отец твой кто был, Оль?

– Никто! Конь в пальто! – вдруг резко ответила Ольга, сама себе удивившись.

Гена поднял брови, но промолчал. А ей ужасно неловко стало. Взяла и обидела. Хороший же парень. Тем более, брат, черт побери.

Да, он прост. Но рядом с ним очень легко, как-то по-особенному комфортно. Теплая уютная простота, вкусная, как горбушка свежего хлеба. Зря, зря она с ним так.

– А я, Ген, с мужем развожусь, представляешь? – произнесла Ольга тихо, опустив плечи. – Ты извини меня за грубость, но сам понимаешь мое состояние.

– Да, Оль, конечно, понимаю, – торопливо закивал головой Гена. – Ты это… Груби мне, если хочешь. Сколько тебе надо, столько и груби. Я ж понимаю. И не зови меня Геной, как-то неправильно звучит. Зови Генкой, как младшего брата. А с младшими братьями сестры обычно, знаешь, не церемонятся.

– Хорошо, Ген… Генка. И правда, лучше звучит…

– Во! Молодец! А теперь говори, чего разводишься-то?

– Он мне изменил, Ген. Генка.

– А, понятно… А я думаю, чего ты так болезненно реагировала, когда я про себя, про Маришку… Не понял, дурак. А он что, перед тобой это… Ни разу не раскаялся, что ли?

– Хм… Слово какое смешное – раскаялся. Раскаиваются перед богом, Генк, а у женщины прощения просят. Кто-то прощает, а кто-то ну никак…

– А ты, значит, никак.

– А я никак.

– Ну и зря. Одной-то, думаешь, лучше?

– Нет, не лучше. Одиночество вообще ужасная вещь, особенно если у тебя близких никого нет… Дочка моя выросла, замуж выскочила, сама скоро родит.

– Ну, так бабкой будешь, значит! Уже не одиночество! Как загрузят внуком по самую макушку, мало не покажется!

– Не, Генк. Там и без меня есть кого загрузить. Нет, дети всегда в свою жизнь уходят, ими одиночество не разбавишь. За них цепляться нельзя, это уж какой-то дурной родительский эгоизм получается. Ладно, чего мы о грустном?.. Я лучше подремлю, Ген, сморило меня что-то. Не выспалась, наверное.

– Ага, давай… Спинку сиденья откинь назад. Я окна закрою, чтобы в салоне тихо было. И радио выключу.

Заснула она и впрямь на удивление быстро. Даже сон короткий приснился, будто сидит на крыльце бабушкиного дома в Сосновском, ест теплую горбушку хлеба и запивает молоком. А из окна на нее смотрит бабушка, молодая совсем… Она ей машет рукой – иди сюда, бабушка, ко мне! Но бабушка лишь поджимает губы, качает головой так, будто сердится. А потом совсем исчезает. Она вскакивает, кричит – бабушка, бабушка! И молоко из кружки льется прямо на землю…

– Оль, Оль… Проснись, чего ты? – вытащил ее из дремоты беспокойный голос Генки.

– А? – выпрямляется она на сиденье, моргая спросонья глазами. – Чего, Ген? Приехали уже?

– Нет, еще где-то с полчаса ехать. Просто ты плакала во сне, я испугался.

– Так уж и плакала прям? Я вообще никогда не плачу, к твоему сведению. Не умею даже.

– Ну, может, не плакала… Может, стонала… И губы дрожали. И лицо такое было…

– Не придумывай. Где моя сумка? А, вот она… Мне надо бабушке срочно позвонить.

Долгие томительные гудки прервались тревожно сонным бабушкиным голосом:

– Ольга, что случилось?

– Ничего… Доброе утро, бабушка.

– Ты звонишь, Ольга, чтобы пожелать мне доброго утра?

– А что такого?

– Да ничего. Просто странно. Ты же знаешь, что я в последнее время поздно просыпаюсь, ночью у меня бессонница.

– Ой, извини… Я забыла… Разбудила тебя, да?

– Ладно, ничего. Все равно пора вставать. Сегодня суббота, ты приедешь?

– Нет, бабушка. Может, завтра приеду, в воскресенье. Я тебе позже перезвоню. Еще раз извини…

Генка усмехнулся, когда она нажала на кнопку отбоя:

– Эка у вас все… Культурненько. Все извини да извини. Хорошо тебя бабушка воспитала, да?

– Ничего, не жалуюсь.

Ольга прикусила губу – опять у нее грубовато получилось. Нет, а чего он лезет со своими комментариями? Хотя – пусть лезет… Главное, с бабушкой все в порядке. А то снится тревога всякая…

Какое-то время ехали молча. Постояли у переезда, ожидая, когда промчится по рельсам старенький, будто игрушечный паровозик. А дальше, аккурат за веселой березовой рощицей, открылся на контрасте унылый индустриальный пейзаж – серый бетонный забор, за ним пропыленные стены какого-то огромного производства с устремленными вверх трубами. Почему-то из труб валил дым всей палитры цветов – от нежного бело-пушистого до мрачного грязно-оранжевого.

– Ну, вот… Приехали почти, – констатировал Генка, окинув глазами унылый пейзаж. – Там, за цементным заводом, сразу Двуреченск начинается. Дядя Митя на окраине живет, у него свой дом…

– А ты ему позвонил, предупредил, что мы едем?

– Нет. А зачем? Так, врасплох, лучше. Мы же не просто так едем, нам надо информацию получить. Вот когда поедем праздными гостями, тогда и предупредим.

– Хм… Странная у тебя логика.

– Да какая есть.

– А вдруг он на работе, твой дядя Митя?

– Нет. Он на пенсии. Тем более, сегодня выходной. Точно дома должен быть.